Янина Солдаткина /Подборка стихотворений / Поэзия

⁣***
Тех, кто мало любил,
а особенно — кто ненавидел,
Господь претворяет в Своих
посланцев, глашатаев, проводников —
в ангелов
с парой распахнутых крыльев,
чьих принципиально беззвучных шагов
ухо не осязает, не слышит так же,
как глазу не видно плодов
их усилий.

Ангелы весны веселы,
хотя и заняты под завязку:
тому помогаешь прополоть грядку,
этому подмигиваешь украдкой:
экий ты сегодня нарядный,
точно найдёшь своё счастье…
Их буквально разрывает на части
от участия и сопричастности
всяческому прекрасному…


Ангелы лета — естественно, загорелые.
Купания там, арбузы-дыни,
крыжовенное варенье.
Поднаторели в борьбе с лесными

пожарами,
в баталиях за урожай.
Им не до милости и не до милостыни:
они своими ладонями жилистыми
прокладывают трассу в воображаемый рай.

На ресницах у ангелов осени
частенько покачиваются слёзы.
То дожди, то насморки,
то домой бредёшь затемно,
по колено в грязи, в долгах по пояс…
А ангелы рвутся: успокоить,
приласкать, заварить крепкого чая,
вытащить из лап отчаяния,
обрадовать листьями охровыми и красными,
горло замотать шарфом вязанным,
уговаривая, что так — теплее
(и жалея этих людишек, безмерно жалея).

Только в ангелы зимы нет никакой очереди.
Никто не хочет.

Кому совсем не везёт,
уходят в ангелы печали, расставания, расстояния.
В ангелы молчания.
Этим совсем никакого почета.
Через них, постанывая, течёт
времени круговорот.
У них рот на замке, а отвественности
невпроворот.
Им поручен ключ от ворот:
мучаются от невсесильности,
мечтая впустить всех, кого ненавидели.

А вообще в ангельской местности,
конечно, страдают от неизвестности
за души тех, которых любили.
Но, поскольку совершенно нет никакой смерти,
ангелы не ропщут, а буднично надевают крылья.
Перьев и возможностей у них там в изобилии.
И, как торжественно обещает Библия,
все потом непременно встретятся
на седьмом небе, лазурно-синем.



***
Зверушка. Амеба. Головоногий моллюск. Медуза.
Со дна меня через раскрытые шлюзы
всплывает допотопное мореобразное —
странными шевелящимися щупальцами
тянется к прекрасному,
через толщу сознания, взрезая узы,
забывая, что все напрасно,
бесстрашно
подставляя волнам, течениям и простору
слабенькое смешное тельце
(просто вздохнуть, всего лишь погреться),
наполненное до упора,
до готового сорваться с кончика плавника слова,
которого не выговорить губам
(особенно если их нет).
Хорошо Афродитой выходить из пены к людским берегам.
Даже Русалочкой приравнять язычок и хвост к ногам…
Как не завидовать маленькому моллюску человечьим шагам
навстречу!
Самой возможности человечьей речи.
Острым краем прободая навылет,
немое слово
растекается кружком по воде,
возвращаясь в пустое подсознательное нигде.
Море успокоительно плещется.
Медуза, подобравшись покрепче,
заходит на новый виток,
веря, что росток, листок, лепесток —
ее никому не нужный лепет —
хотя бы через пятьсот столетий
все-таки разомкнёт ей уста.
Слова — они ведь что-то вроде моста
изнутри наружу,
кому-то в душу, в самые уши —
эволюционный механизм из пучины на сушу.



Андромаха — Гектору
Как меня привезли в твой город,
как под руки вели под венец,
как ты был самым красивым, смелым и гордым,
как, лучший боец,
единственная опора,
вёл за собой людей, при каждом приступе стоял твёрдо, —
не помню.


Как отпускала тебя
(а сердце — как будто море разбивалось о скалы),
всему городу и всей вселенной на горе,
как (не) смирялась со своей долей,
как думала, что пока глумятся над твоим телом,
проткнув сухожилия, изваляв труп в песке и помете пегом,
тебе, ещё вчера такому любимому, такому живому,
уже не больно, —
не помню.

Я не
помню, не могу, не хочу помнить,
как горела Троя,
а мы прятались в катакомбах,
как по улицам, по кострам, по дворам и домам
проходили победным строем,
пока нас выволакивали под конвоем…


…Я просто выжила. И сажаю вишню,
которую ты никогда уже не увидишь.