वीडियो
Скажи кукушка
Игорь Лысый
Ты кукушку не спрашивай,
Сколько осталось лет,
Проходя сквозь посадку
По-волчьи – след в след.
По «зелёнке» раскатисто
Долбанёт миномёт,
И, как солнце, покатится
Жизнь твоя в горизонт.
Никогда не загадывай
Жизнь свою на войне,
Быть в броне хоть и холодно,
Но надёжней втройне.
Лучший друг – не отец тебе –
Батальонный медбрат,
А надёжнее матушки –
На руках автомат.
Штык, что в помощь оружию,
Завсегда молодец,
Не бывает простуженным,
Как намокший свинец.
Ты кукушку не спрашивай,
Сколько осталось лет,
Каждый день умирая за Родину
И рождаясь на этот свет.
фото из интернета
БУНТ
Игорь Лысый
Стенка на стенку,
Стенька на Стеньку.
Ночь. Доставай подлиннее ножи!
Коль не дурак, не напьёшься ты в стельку.
Ночь. Ситуацию крепче держи!
Время безумно,
Действуй бездумно!
Ночь. Над аптекою светит фонарь.
Шанс обретает подлец и безумец.
Бей в барабаны и в колокол «жарь»!
Если ты ушлый,
Если ты умный,
Значит, раздумывать – всё ж не с руки.
На площадях перспективно и шумно,
Дома останутся лишь дураки.
Средство от скуки –
Флаг тебе в руки!
Остановить не возможно?! Возглавь!
Чтоб не страдать, как Танталу от муки,
Мост подожги и бери реку вплавь!
Бунт ради бунта?
Доллары, фунты –
Всё, что нахапаешь, будет твоё!
Прочь демократию! Чистая хунта –
Ты на коне, а на сворке зверьё.
фото из интернета майдана 2014 (Киев
Мой город
Игорь Лысый
Этот город, по меркам истории, молод.
Он раздроблен районами фабрик и шахт,
Вскормлен он нашей кровью, но чувствует голод
Этот город, где песней звучит даже мат.
Этот город прощать ничего не намерен,
Коль обидел его, то ответишь за всё.
Он подросток и так же в любви неумерен
Этот город, что может быть преданным псом.
Этот город в наколках от угольной пыли,
Что под кожей храним мы до судного дня.
Он не сказка, но чёрт побери, ярче были
Этот город, что принял и любит меня.
Этот город ещё вызывающе молод,
Не скупясь, дарит всем он букеты из роз.
Пусть бездарной войны наковальня и молот
Подтвердят наш характер и статусный рост.
Наши дети раньше срока повзрослели...
Игорь Лысый
Наши дети раньше срока повзрослели,
Наши мамы постарели раньше срока.
Засыпают, словно снежные, метели
То ли пухом, то ли пеплом нам пороги.
От печей уже не пахнет тёплым хлебом,
Словно дождь, на нас осколки сыплют градом.
Каждый миг, что проживаем мы под небом,
Нам грозит то светлым раем, а то адом.
Зуб за зуб! – согласно Старому Завету –
Мы привыкли отвечать на зло и скверну.
Держим ухо мы востро и нос по ветру,
«Лепестки», поверьте мне, страшнее терний.
Нашим детям не подвалы ночью снятся.
Наши мамы нас рожают не на муки.
Не пора ли разобраться с этим «бл**ством»?!
Не пора ли нам избавиться от Смуты?!
фото из Донецка (источник интернет
Барахолка
Игорь Лысый
Был вчера на «развале»,
Люди жизнь продают.
Мне старушки шептали:
«Всё, что было, всё тут...»
Чьё-то милое детство:
Куклы, зайцы, букварь.
И от перхоти средство,
И волшебный фонарь.
Чьи-то знаки внимания,
На картонке лежат.
Проявлю сострадание
И куплю, просто так.
Чьи-то знаки отличия
Продают за «пятак».
И хотя б для приличия,
Я спрошу, что не так.
Тут тарелки, сервизы,
И столовый хрусталь...
Кто-то бьётся за визы,
Кто за нефть, кто за сталь...
Ну а здесь развалили,
На земле, не таясь,
Всё, что в жизни скопили,
То, что втоптано в грязь.
Был вчера на «развале»,
Люди жизнь продают.
Мне старушки сказали:
"Всё, что было, всё тут".
стихотворение Игоря Лысого "Август "
Поздний падает абрикос,
Вновь сверчки исполняют блюз.
Пахнет солнцем дневной покос,
Вечер крутит свой тёмный ус.
Вечер знает, чего желать.
И добьётся, чего хотел.
Он — хозяин, боярин, знать
И знаток обнажённых тел.
Не указ ему даже свет,
Вечер солнцу трубит «отбой».
Сколько ж вечеру полных лет?
Явно больше, чем нам с тобой.
Но устанет и он от дел,
И вспотеет туманом край.
А в стогу, расстелив постель,
Ночь споёт ему: «баю-бай!»
Небо вызрело — звездопад —
Август спелый всему виной.
Отдаёт, потому богат.
Зреет август для нас с тобой.
Баллада о шуте
Игорь Лысый
Сегодня в замке шум — объявлена пирушка —
Вся челядь сбилась с ног, а в поисках шута
Задавлена была премилая старушка,
Что чистит у собак. Да, чистила... и так.
Нашли меня с трудом в кровати у служанки,
Перечить я не стал, могли ведь и побить.
Камзол, штаны, колпак, глоток вина, осанка...
И я опять готов Величеству служить.
Величеству служить не лёгкая задача —
Оступишься хоть раз и... голову долой!
По лезвию ножа хожу, шучу и плача
Смеюсь над королём, вельможами, судьбой.
И жизнь моя — одно большое представленье,
Что длится до тех пор, пока не скиснет ум.
Мой разум — не вино и шутки в откровенья
Я превратить могу, на раз стихает шум.
На голове колпак — не шапка Мономаха —
БубЕнцами звенит, как тройка лошадей.
И мне всегда дают любовь простые махи,
Ведь я — лихой бретёр и наглый лицедей.
Сегодня в замке шум, хохочет вся пирушка,
И челядь сбилась с ног, посудою гремя,
На сцене только я — господняя игрушка —
Кручусь, верчусь, шучу, бубЕнцами звеня.
Вновь закатилась луна за деревья...
Игорь Лысый
Вновь закатилась луна за деревья.
Спит беспокойно родная деревня.
Выйду на воздух из душного дома,
Словно больной выходящий из комы.
Слышу разрывы не дальнего фронта,
Вижу пожары идут горизонтом —
Адское пламя в подбрюшии ночи,
Там чья-то жизнь разрывается в клочья.
Там предсказаний сгорают полоски,
Битвы со злом донося отголоски.
Там на краю между правдой и ложью
Верою лечат, вливая подкожно.
Птица ночная бесшумною тенью
Жизнь зачеркнёт, придавая забвенью
Память о тихой украинской ночи
Тёмной и томной, как очи дивочи
фильм создан на основе фотографий Игоря Лысого, видеомонтаж Елены Лысой
Баллада о шуте
Сегодня в замке шум — объявлена пирушка —
Вся челядь сбилась с ног, а в поисках шута
Задавлена была премилая старушка,
Что чистит у собак. Да, чистила... и так.
Нашли меня с трудом в кровати у служанки,
Перечить я не стал, могли ведь и побить.
Камзол, штаны, колпак, глоток вина, осанка...
И я опять готов Величеству служить.
Величеству служить не лёгкая задача —
Оступишься хоть раз и... голову долой!
По лезвию ножа хожу, шучу и плача
Смеюсь над королём, вельможами, судьбой.
И жизнь моя — одно большое представленье,
Что длится до тех пор, пока не скиснет ум.
Мой разум — не вино и шутки в откровенья
Я превратить могу, на раз стихает шум.
На голове колпак — не шапка Мономаха —
Бубенцами звенит, как тройка
лошадей.
И мне всегда дают любовь простые махи,
Ведь я — лихой бретёр и наглый лицедей.
Сегодня в замке шум, хохочет вся пирушка,
И челядь сбилась с ног, посудою гремя,
На сцене только я — господняя игрушка —
Кручусь, верчусь, шучу, бубенцами
звеня...
В этом каменном сердце...
В этом
каменном сердце Донецкой степи
Каждый день, словно звенья железной цепи.
Каждый час тяжелее, чем прожитый год,
Смерть за нами, как тень, постоянно идёт.
По бульварам твоим и твоим площадям
Поливают свинцом, никого не щадя.
Только здесь понимаешь, зачем ты живёшь,
Хоть цена твоей жизни – лишь ломаный грош.
Чрева улиц, проспектов широкая гладь
Не вмещают войны тяжеленную кладь.
Но несём мы на хрупких усталых плечах
Свою ношу надежды, как Божью печать.
В этом каменном сердце Донецкой степи
Каждый день, словно звенья железной цепи.
Всякий раз, как на плаху, вхожу в новый день,
А за левым плечом снова тень, та же тень…
Ополченец
Ртутью заплыло небо,
Грудью ловлю свинец.
Мне бы немного хлеба,
Отсрочить чуть-чуть конец!
Зря что ли жилы рвали
Мы в неурочный час?!
Мы не боимся швали,
Нет её среди нас.
Мы на переднем крае,
А позади Донбасс.
Всё, что вы здесь украли,
Мы отберём у вас.
Ветер порвёт все флаги,
В глотках вскипит: УРА!
Дайте глотнуть из фляги,
Я доживу до утра!
Нашей земли ни пяди
Я не отдам врагу.
Бойтесь отмщенья, бляди,
Покуда дышать могу!
Донецкая зарисовка
Затихает нешуточный «гром»,
Вдаль неспешно бегут облака.
Мяч, качели и раненый дом,
Одинокий лежит самокат.
Девять лет, как малину с куста,
Проглотила злодейка война.
Нет грехов, книга жизни чиста,
Только жизнь, как из страшного сна.
На коленках следы от песка
(Непоседа, шалун, егоза...),
Непослушная прядь у виска,
Голубые, как небо глаза.
Тонкий лик и в прожилках рука,
Как на старых святых образах.
Вдаль неспешно плывут облака,
Отражаясь в открытых глазах.
Зимний Рассвет
Не спится. Встану. Утро знатное. Пройдусь по сонному селу.
До горизонта темень ватная, лишь под ногами всё в «мелу».
Услышу лай собак обиженных, что с полусна ругают ночь.
И побреду к рассвету ближнему, гоня ночные мысли прочь.
Вот покрывало туч раздвинулось, освобождая синеву,
И небо под луной раскинулось, во всей красе, для рандеву.
Зардел рассвет полоской алою, помятой лентой в волосах,
И солнышко, краюхой малою, вновь загорелось в небесах.
Открылась даль, деревья тёмные, вновь часовыми на посту.
И заскрипели брёвна сонные, от напряжения в мосту.
Вороны, кляксами чернильными, на домотканом полотне.
И дни отбелены-отстираны хрустят на стареньком плетне.
Баба
Варя
Игорь Лысый
От
детства в памяти у нас остаются лишь осколки ярких воспоминаний — радостные или
горестные события, ощущение праздника или разочарования, мечты и люди... люди
гораздо реже, чем события, связанные с ними. Лица и имена стираются из памяти
быстрее всего, но она почему-то осталась, хотя ничего значимого или
неординарного с ней не связано.
Баба
Варя — миниатюрная, сухонькая, ничем не выдающаяся старушка, живущая в
полуразвалившейся мазанке, напротив детской площадки, где в любое время года
мы, детвора, находили чем себя занять. Пока жив был её муж — высокий и угрюмый
старик, который никогда и ни с кем не разговаривал, мы бабу Варю даже в глаза
не видели. Жила эта странная пара стариков тихо и ни с кем не общалась. Как я
узнал позже, семья их была многодетной — пятеро детей, выросли и разъехались
кто куда, оставив доживать своих престарелых родителей в полном одиночестве. Но
как-то летом дед слёг в больницу и оттуда уже не вернулся, и бабе Варе пришлось
самой приспосабливаться к одинокой вдовьей жизни.
В
начале, как брошенная хозяевами собачонка, она испуганно осматривала улицу
через щель полуоткрытой деревянной калитки. Затем начала потихоньку выходить и
подолгу сидеть на дряхлой, давно не крашенной скамеечке у двора, с интересом
наблюдая за детворой, кричаще-визжащей от игр и счастья беззаботной летней
жизни. Мы никогда не видели, чтобы к ней кто-нибудь приходил в гости, кроме
почтальона, приносившего пенсию, и раз в месяц её посещала участковый врач. Вот
и все её гости. Может быть от этого беспросветного одиночества и тянуло бабу
Варю к детворе. Старый, что малый...
В
один из дней баба Варя наконец-то решилась к нам подойти, она выбрала момент,
когда мы были заняты тихими играми в карты, за столом под огромной старой
шелковицей. Тихонько, наверное, чтобы не спугнуть нас, как стайку взъерошенных
воробьёв, она подошла к столу и стала наблюдать за игрой в подкидного дурака. Я
на детской площадке был самый старший из мальчишек, может быть по этому, она
встала за моей спиной и заглядывая через плечо, невпопад произнесла удивительно
звонким девчачьим голосом: «А я знаю — это буби! А меня Варею зовут! У меня
вот...» и протянула горсть карамельных конфет. В то время любые конфеты
производили впечатление на детей, будь-то карамельки или ириски, а шоколадные
вообще были в дефиците. Конфеты в мгновение ока были «склёваны» с её сухонькой
ладошки, а баба Варя принята в нашу разновозрастную компанию.
Баба
Варя никогда и никого не просила о помощи, она всегда выходила на детскую
площадку с чем-нибудь — то конфетки, то печенье, то бублики вынесет. Это сейчас
я понимаю, что на мизерную, по тем временам, пенсию «по потере кормильца», ей
очень тяжело было сводить концы с концами. Но тогда... нам было всё равно как
живёт баба Варя и есть ли у неё в доме чего покушать. Мы считали её немного
«примахоренной» (не в себе) и подтрунивали над ней. А баба Варя всё время
пыталась завоевать хоть какой-то авторитет у детворы — то единственную пару
туфелек красила масляной краской (каждую неделю в разный цвет) и выдавала за
новые, то говорила на тарабарском, а утверждала, что это иностранный язык, то
пела звонким высоким голоском старинные и печальные, непонятные нам песни. Мы
хохотали над ней, покручивая у виска за её спиной. И, по-детски жестоко, иногда
её разыгрывали — говорили, что видели у почтальона телеграмму от её сына или
дочери, которые обещали приехать в гости. А баба Варя каждый раз свято верила
нам и торопилась домой приговаривая: «Пойду к приезду чего-нибудь вкусненького
приготовлю». И по три дня не выходила из своей мазанки, ожидая долгожданного
гостя.
Баба
Варя до последнего своего дня рассказывала нам какие у неё хорошие дети, чего они
добились в своей жизни, и как они любят свою маму, показывая старые
поздравительные открытки, подписанные от их имени неровным старческим почерком.
Она верила, что рано или поздно кто-то из детей приедет за ней и заберёт её
нянчить внуков. Ни одного плохого слова о своих близких, ни одного упрёка в их
адрес, ни одной жалобы, до самой смерти...
А
когда бабы Вари не стало, даже на похороны никто из её детей так и не приехал.
За гробом бабы Вари шла вся наша дворовая пацанва, а из взрослых только
почтальон да участковый врач.
На
девятый день после похорон, мы с мальчишками сидели под шелковицей и осваивали
шахматы. Нам вдруг показалось, что из мазанки бабы Вари звучит её девчачий
звонкий голос. Нас, как ветром, сдуло из-под шелковицы в сторону осиротевшего
дома. Любопытство пересилило страх и мы всей компанией с опаской зашли во двор
бабы Вари. Маленький полуразрушенный домик больше походил на сарай — узенькие
оконца, низкая крыша, облупленные стены. Никто, кроме меня, не рискнул войти во
внутрь. Захламлённое старыми вещами полутёмное помещение звенело тишиной. На
чёрном от возраста комоде стояла затёртая деревянная шкатулка, в которой лежали
пожелтевшие детские фотографии и официальная бумага с неразборчивой синей
печатью. Бумага сухим и казённым языком уведомляла, что эшелон, увозивший детей
в эвакуацию был разбомблен немецкой авиацией на железнодорожном узле под
Дебальцево. Все её дети погибли в начале октября 1941 года.