⁣Надя Делаланд. Ма, это я

(пьеса)



Действующие лица:

МАТЬ (80 лет)

ДОЧЬ (55 лет)



Действие 1.

Эпизод 1.

Обычная советского вида комната (стол
посередине (на нем графин с водой и стакан), около него два стула, сервант,
радиоточка на стене, старый холодильник, диван), на диване свесив ноги в
толстых вязаных носках сидит пожилая женщина. Тихонько работает радио,
холодильник дрожит и утробно урчит. Слышится звук проворачиваемых в замке
ключей, захлопывающейся двери, раздается женский голос: «Ма, это я!». В комнату
входит дочь. Она в осеннем пальто, сапогах и с пакетами в обеих руках.



ДОЧЬ (ставя пакеты на стол и начиная
раздеваться – снимать пальто, сапоги, шарфик, оставляя все на стуле и около).
Никак не могла сегодня уехать. Представляешь, простояла на остановке минут
двадцать – ни одного 98-го. (Делает несколько шагов по направлению к матери.)
Ты как сегодня?

МАТЬ (глядя
вниз на свои ноги в носках). Я-то нормально. Для начала скажите мне,
мадмуазель, кто вы? Как вы попали в мою квартиру?

ДОЧЬ (мрачно).
Ясно. (Подходит к ней близко, садится рядом на корточки, кладет руки ей на
колени). Я твоя дочь, Нина, я прихожу к тебе каждый день, приношу тебе еду,
лекарства, убираю здесь.

МАТЬ.
Какой бред! Что вы такое несете? У меня нет дочери!

ДОЧЬ. Господи!
Мама!

МАТЬ.
Откуда у вас ключ от моей квартиры, милочка?

ДОЧЬ.
Ладно. Ты приняла утренние лекарства?

МАТЬ.
Разумеется.

ДОЧЬ. Вот
еще прими вот это (достает из сумочки пузырек, извлекает из него две капсулы).
Это ноотропный препарат, улучшает память, мозг будет лучше работать.

МАТЬ. Мой
мозг работает великолепно.

ДОЧЬ (протягивает
ей капсулы на ладони). Возьми, пожалуйста.

МАТЬ. Ну
уж нет, зачем же это я, позвольте, буду брать всякую отраву.

ДОЧЬ. Ну
что мне тебе силком что ли запихивать?

МАТЬ.
Только попробуйте ко мне притронуться! Я буду кричать, так и знайте! Моя
соседка сразу услышит и вызовет…кого надо вызовет.

ДОЧЬ (кладет
капсулы на стол). И как зовут твою соседку?

МАТЬ. Ее
зовут… А не ваше дело. Вы просто хотите выведать у меня…всю информацию узнать.
Дудки!

ДОЧЬ.
Мамочка, нет никакой такой соседки тут. Рядом с нами снимает квартиру молодая
семья. Второй месяц. Но они не услышат, как ты будешь кричать.

МАТЬ.
Отчего же это они не услышат?

ДОЧЬ. А
оттого, что у них двое маленьких детей. Шум, гам.

МАТЬ. А
соседка?

ДОЧЬ.
Соседка умерла.

МАТЬ. Не
может быть такого! Вы врете! Я вчера с ней разговаривала, вчера…

ДОЧЬ.
Умерла полгода назад. А год лежала парализованная.

МАТЬ. А-а-а-а…Я
поняла…Вы специально это говорите, чтобы я начала сомневаться в себе. В своем
рассудке. Чтобы я допустила, что ку-ку.

ДОЧЬ (пытается
ее обнять). Мамочка, ты не ку-ку, это пройдет…

МАТЬ (отбивается).
Не трогайте меня! Говорите, зачем пришли и убирайтесь!

ДОЧЬ. Я
пришла накормить тебя и оставить тебе новое лекарство. Инесса Марковна сказала,
чтобы я проследила, как ты его выпьешь.

МАТЬ.
Может, перестанете мне тыкать? В конце концов, я старше вас.

ДОЧЬ. Да,
мамочка, старше, старше.... Ты годишься мне в матери.

МАТЬ.
Оставьте лекарство и уходите.

ДОЧЬ.
Выпей его, поешь немного, и я уйду.

МАТЬ.
Опять двадцать пять! Как мне вас отсюда выпроводить-то?

ДОЧЬ (нервно).
Ладно, что я разговариваю с тобой?



Молча достает
из сумки пластиковые контейнеры с едой, один из них открывает, кладет в него
ложку, ставит на стол. Наливает в стакан воду из графина, берет стакан и две
капсулы и решительно направляется к матери. Происходит короткая молчаливая
борьба, в результате которой капсулы выпадают, вода расплескивается, дочь со
стуком ставит стакан на стол, садится на стул, кладет голову на руки и плачет.



ДОЧЬ (не
поднимая головы, сквозь слезы и всхлипывания). Не могу уже… Ну как…Ну как
это можно выдержать…Просто не понимаю…За что мне это? (поднимает заплаканное
лицо). Почему ты мучаешь меня так? Чем я заслужила? Хотя…ты всегда меня не
любила. Зачем только родила? В детстве я была на бабушке, я не видела тебя
неделями. А как я мечтала, чтобы ты просто посидела со мной рядом, когда я
засыпаю. Просто подержала меня за руку. И после этого… И теперь еще…Ты не
хвалила меня, только требовала, чтобы я была какой тебе было нужно. Это из-за
тебя я даже не попробовала поступить на худграф! А ведь я могла бы, и, может
быть, ну а вдруг, а? была бы счастлива. Ты меня заставила учиться на
бухгалтера. Зачем? Это же тоска смертная! Ты не разрешила мне встречаться с
Юркой. А я любила его. И, может быть, он бы не погиб потом. Если бы мы были
вместе. Ты нас познакомила с Платоном. Сразу было ясно, что мы разные, но ты
давила, давила, давила на меня, мне просто пришлось сдаться, чтобы ты отстала.
Ну и что? Все равно мы разбежались через полгода, только нервы друг другу
попортили. Ты мучила меня всю жизнь! Почему и сейчас? Ну сколько можно?! Ну
хватит уже!

МАТЬ.
Давай свои лекарства.



Дочь, не веря
в свое счастье, вскакивает, наливает воду в стакан, достает новые капсулы из
пузырька, подносит матери. Мать берет капсулы, кладет в рот, запивает водой,
закидывает голову, хватает себя за горло, начинает задыхаться. Падает на
кровать.



Эпизод 2.



Та же
комната. Мать бездыханная лежит на кровати. По комнате туда-сюда ходит дочь,
держа около уха телефон.



ДОЧЬ (нервно).
Алло! Ну наконец-то! Почему ты не берешь трубку?! Приезжай! Она мертва. Что?
Да. Что? Не знаю ничего, приезжай. Нет, мы так не договаривались. Я свое дело
сделала. Старуха мертва, дальше уже ваши с Захаром задачи. Стоп. Это мы не
обсуждаем. Просто приезжай или давай я ключ где-то оставлю и поеду. Все, я
кладу трубку.



Сбрасывает
звонок. Оглядывается на старуху, та лежит в той же позе. Подходит к серванту, начинает
искать что-то, достает какие-то документы, просматривает их. В этот момент
звонит ее телефон.



ДОЧЬ (прижимая
плечом трубку, продолжая разбирать документы). Да. Да. Да. У нее никого
нет, повторяю тебе. Да. Да, я еще здесь. Конечно, она все подписала. Еще в
прошлый раз. Да. Ну вы как хотели? Ну? Она вас вызвала? Это отмечено в базе?
Ну? В чем проблема, я не понимаю? Давай, жду! Да. Ну звони Захару. Да.



Сбрасывает
звонок, продолжает любовно перекладывать документы. Тем временем старуха тихо
поднимается, аккуратно сплевывает капсулы в кулак и кладет их в карман.
Поднимается с дивана, подходит к столу, берет графин, полощет рот, сплевывает в
стакан, дочь оборачивается, мать швыряет графин в голову дочери. Промахивается.



ДОЧЬ.
Мамочка… Мама!

МАТЬ (вооружается
стулом). Не называйте меня так. Я вам никакая не мама.

ДОЧЬ (пятясь,
чтобы быть поближе к выходу). Ты все не так поняла!

МАТЬ (подбираясь
со стулом все ближе). Да чего уж тут не понять! Все ясней ясного.

ДОЧЬ.
Только не бросай его!

МАТЬ. Не,
не буду, я так…не выпуская из рук.

ДОЧЬ.
Тебе нельзя поднимать тяжелое!

МАТЬ (размахиваясь
стулом) Я аккуратно!



Дочь ойкает и
выскакивает из квартиры. Дверь за ней захлопывается. Мать тяжело опускает стул,
тяжело садится на него. Берет графин, пьет из горла, выдыхает.







Действие 2.

Эпизод 1.



Та же комната,
на диване свесив ноги в толстых
вязаных носках сидит пожилая женщина. Тихонько работает радио, холодильник
дрожит и утробно урчит. Слышится звук проворачиваемых в замке ключей,
захлопывающейся двери, раздается женский голос: «Ма, это я!». В комнату входит
дочь. Она в осеннем пальто, сапогах и с пакетами в обеих руках.



ДОЧЬ (ставя пакеты на стол и начиная
раздеваться – снимать пальто, сапоги, шарфик, оставляя все на стуле и около).
Никак не могла сегодня уехать. Представляешь, простояла на остановке минут
двадцать – ни одного 98-го. (Делает несколько шагов по направлению к матери.)
Ты как сегодня?

МАТЬ (глядя
вниз на свои ноги в носках). Я-то нормально. Давление ночью поднималось, но
я выпила те таблетки, и потом спала.

ДОЧЬ.
Какие таблетки?

МАТЬ. Ну
те, как их? Которые Инесса мне прописала.

ДОЧЬ.
Мамочка, какая Инесса?

МАТЬ (начиная
раздражаться). Инесса Марковна. Не те, конечно, которые для улучшения
памяти, а которые от давления. Для улучшения памяти не работают совершенно (разворачивается
на кровати, что-то перекладывает, кряхтя, достает альбом с фотографиями).

ДОЧЬ (доставая
из пакетов еду). Впервые слышу про Инессу Марковну. Надеюсь…

МАТЬ (открыв
альбом на нужной странице). Нина! Вот погляди, что я нашла. Подойди-ка
сюда.

ДОЧЬ (подходит,
садиться рядом, вынимает фото из альбома, всматривается с растерянной улыбкой).
Ого!



На фото,
которое крупным планом видно на экране, запечатлены мама с маленькой дочкой. Фотография
старая черное-белая, с небольшим желтоватым пятнышком сбоку и со следом
небольшого загиба справа наверху. Все могут видеть, что это фотография Нины с
каким-то ребенком. Пока Нина рассматривает фото, мать встает, подходит к столу,
любопытствует, что ей принесли.



ДОЧЬ.
Мам, удивительно, как ты на этой фотографии похожа на меня! Мне всегда
казалось, что я больше в папину породу. Надо же!

МАТЬ (открыв
одну из банок с супом и уже целясь в нее ложкой). Да, поразительно!

ДОЧЬ (не
отрывая глаз от фото). Слушай, а я совсем не помню, как мы с тобой
фотографировались. Странно. Сколько мне здесь лет?

МАТЬ (с
аппетитом уплетая из банки). Двадцать пять.

ДОЧЬ (не
расслышав). Пять? А на вид уже школьница. Лет семь?

МАТЬ (проглотив
все, что она жевала, отчетливо). Двадцать пять лет, 8 месяцев и 6 дней. Я
отлично помню тот день.

ДОЧЬ (понимающе
кивая). А, ну так это тебе двадцать пять.

МАТЬ
(холодно). Нет, это тебе. Мы долго собирались, ты вплела мне в косы два белых
банта, похожих на хризантемы. По дороге ты пообещала мне пломбир. Сказала, что
лучше после, вдруг я заляпаюсь. В принципе логично (она с сожалением
посмотрела в пустую баночку и закрыла ее). А знаешь, почему ты этого не
помнишь?

ДОЧЬ (тупо).
Почему?

МАТЬ (разразившись
ненормальным хохотом). Потому что ничего этого не было.

ДОЧЬ (эхом)
Ничего этого не было… (как бы очнувшись). Допустим! А откуда фотография?

МАТЬ (открыв
новую коробочку с картофельным пюре и котлетой). Так вот и я все утро
голову ломаю!

ДОЧЬ.
Странно. Вот смотрю и понимаю, что эта девочка – это же не я… Мам, как это?

МАТЬ (наворачивая
второе). Ну ты, мать, даешь! Конечно, это не ты – это я.

ДОЧЬ.
Погоди… Ты хочешь сказать, что на этой фотографии вот эта женщина – я, а эта
вот девочка – это вот ты?... Что это – фотошоп?

МАТЬ. Не
выражайся, пожалуйста, ты знаешь, я этого не люблю. Это просто то, что могло
быть, но не случилось.

ДОЧЬ. Как
они хорошо все подогнали, очень натурально. Ааааа, ну я поняла, это, наверное,
Шурик пошутил!

МАТЬ. Кто
такой Шурик?

ДОЧЬ.
Внук твой!

МАТЬ. Как
у меня может быть внук, если я не родилась даже? Ну ты скажешь! (фальшиво
смеется).

ДОЧЬ. Мамочка,
ну я же твоя дочь. Ты же не могла родить меня, не родившись сама?

МАТЬ. Да
нет, Ниночка, это я твоя дочь. Только ты решила меня не рожать. Ну 18 лет, все
дела. Зачем тебе обуза?

ДОЧЬ. Что
ты такое говоришь?! Как ты можешь мне такое в лицо говорить?! Да я бы никогда…

МАТЬ. А
чего ж молчать-то? Смотри, как оно повернулось. Ты вот пожить для себя хотела,
а живешь для меня. Каждый день ко мне приходишь, кормишь, убираешь.

ДОЧЬ (вскакивает
с дивана и внезапно останавливается). Что-то мне нехорошо… Тошнит…

МАТЬ (флегматично).
Сейчас отпустит, подыши глубоко. Не беспокойся, это токсикоз. Он теперь у тебя
всегда.

ДОЧЬ (подходит
к столу, садится рядом, молчит некоторое время). Мама, откуда ты узнала,
что я в 18 лет сделала аборт? Тебе Полина рассказала? Никто, кроме нее не знал же…

МАТЬ (облизывая
ложку). Нина, милая… Ты меня видишь?

ДОЧЬ. Да,
отлично вижу.

МАТЬ. А
слышишь?

ДОЧЬ. Да.

МАТЬ. А
понимаешь?

ДОЧЬ. Не
совсем.

МАТЬ (наливая
себе из графина воду в стакан). Я зла на тебя не держу. Я же тоже –
как это? – заложница обстоятельств. Будешь? (протягивает Нине, та легко
мотает головой, мать пожимает плечами и выпивает залпом, как водку, занюхивает
кусочком хлеба). В целом, я ведь даже тебя не знаю. Если бы меня кто-нибудь
спрашивал, допустим, хочу ли я, чтобы ты ко мне приходила каждый день, то я бы
сказала, что не хочу. Но меня никто не спрашивает. Все идет как-то само (она
аккуратно складывает грязную пустую посуду в пакет, встает из-за стола,
покряхтывая, идет к кровати, ложится спиной к зрительному залу). Я посплю.

ДОЧЬ (вздохнув).
Да, мамочка, поспи (подходит к ней, поправляет и подтыкает одеяло, целует в
висок). А я с тобой посижу (садится на пол рядом с кроватью, поглаживает
по плечу мать и тихонько напевает колыбельную).



Занавес.



Эпизод 2.



Та же комната,
но в ней никого нет. Тихонько
работает радио, холодильник дрожит и утробно урчит. Слышится звук
проворачиваемых в замке ключей, захлопывающейся двери, раздается женский голос:
«Ма, это я!». В комнату входит старая женщина (но она выглядит существенно
моложе, чем раньше). Она в осеннем пальто, сапогах и с пакетами в обеих руках.



МАТЬ (ставя пакеты на стол и начиная
раздеваться – снимать пальто, сапоги, шарфик, оставляя все на стуле и около).
Никак не могла сегодня уехать. Представляешь, простояла на остановке минут
двадцать – ни одного 98-го. (Делает несколько шагов по направлению к кровати.)
А ты где? (оглядывается).

ДОЧЬ (голос
из ванной). Я сейчас… Уже одеваюсь… Душ принимала…

МАТЬ.
Мам, не спеши, все в порядке. Аккуратнее там.

ДОЧЬ (входит
в комнату в махровом халате, вытирая голову полотенцем. Когда она убирает
полотенце от лица, видно, что она намного старше, чем раньше. Да и по фигуре
тоже видно, по осанке). Прости, забыла, что ты ко мне сегодня должна
прийти.

МАТЬ. Я
каждый день к тебе прихожу (достает из сумки банки, пластиковые коробочки с
едой). Как ты себя чувствуешь?

ДОЧЬ. В
общем, терпимо. Ночью давление поднималось, но я приняла таблетки, которые мне
Инесса Марковна прописала.

МАТЬ.
Какая Инесса Марковна?

ДОЧЬ. Ну
та, твоя знакомая, у нее еще сын заикается.

МАТЬ.
Ааааа, Инесса… Она не Марковна, а Майкловна. У нее отца звали Майкл, он
американец. Был.

ДОЧЬ. Да-да,
что-то припоминаю (вешает полотенце на спинку стула, садится за стол). Ты
не знаешь, когда меня отсюда выпустят?

МАТЬ. Мам,
тебя тут никто не держит, сколько раз повторять. Ты сама себя не выпускаешь.

ДОЧЬ. Как
же сама? Вы меня тут и заперли. Вот ты ко мне можешь зайти, а я выйти не могу.

МАТЬ.
Мам, ну что ты такое придумываешь. Смотри, вон в коридоре ключи висят на стене,
запри дверь и гуляй себе сколько хочешь, только далеко слишком не уходи от
дома.

ДОЧЬ.
Дверь-то открыть я могу, а переступить через порог – нет. Это все ваши фокусы,
я знаю.

МАТЬ. Наши,
наши. Мы ходим и шепчем «алохомора», чтобы заколдовать твой порог.

ДОЧЬ. Не
выражайся, пожалуйста, ты знаешь, я этого не люблю.

МАТЬ.
Мам, смотри, я тебе принесла от Шурика кое-что (достает из сумки фотоальбом).

ДОЧЬ. Положи,
пожалуйста, на кровать, я позже посмотрю.

МАТЬ. Ага
(кладет на кровать).

ДОЧЬ. А
кто такой Шурик?

МАТЬ. Ох,
что ж нам делать-то? (садится рядом с ней за стол, поправляет ее волосы, упавшие
на лицо). Твой сын, мой брат.

ДОЧЬ.
Что-то припоминаю, да... А у тебя своих детей нет что ли?

МАТЬ.
Какие дети в моем возрасте?

ДОЧЬ. А
сколько тебе лет?

МАТЬ. Нисколько.


ДОЧЬ. На
такие вопросы леди не отвечают, потому что джентльмены их не задают?

МАТЬ. Мам, я хотела с тобой поговорить. Это серьезный разговор, я очень хочу,
чтобы ты меня услышала.

ДОЧЬ. Говори, конечно.

МАТЬ. Понимаешь… тут такое дело. Мне месяц назад предложили работу, о которой
я много лет мечтала.

ДОЧЬ (радостно) О, я поздравляю тебя!

МАТЬ. Спасибо большое. Спасибо… Дело в том, что эта работа… в общем, мне
придется переехать. Я буду жить далеко отсюда.

ДОЧЬ. Но ты сможешь приезжать ко мне?

МАТЬ. Конечно! Но редко. Раз в месяц, наверное.

ДОЧЬ. Раз в месяц? Ну… (растерянно) а Шурик?

МАТЬ. А что Шурик? Ты же его знаешь. Он вроде и здесь, но постоянно в
разъездах.

ДОЧЬ. А как же…

МАТЬ. Вот об этом я и хочу… Об этом я и хотела поговорить. Мама! Ты знаешь,
что в Европе давно уже принято пожилых людей помещать в специальные дома.
Подожди… Не перебивай меня. Им там веселее. Они там в компании. Потом – уход.
Там же круглые сутки дежурит врач, если что – он поможет. И медсестра. Там
кормят. Трехразовое питание. Супы всякие, я узнавала. Соки дают. Мамочка, тебе
там будет лучше. Ну посмотри, ты же все дни здесь сидишь безвылазно. Как сыч!
Сыч и есть… Мамочка, там с тобой гулять будут. Специальные люди, я узнавала.
Волонтеры.

ДОЧЬ (сидит, опустив голову). Я никуда не уеду из своей квартиры.

МАТЬ. Мамочка, ну как ты себе это представляешь? Если ты даже из дома выйти
не можешь? А кто тебе еду будет приносить? (распаляясь) А? Вот такую еду
(поднимает и ставит обратно на стол банки и коробочки). Хоть какую-нибудь еду,
а? А если тебе плохо станет? Кто тебе поможет? (заглядывает ей в лицо).

ДОЧЬ (еще упрямее). Я никуда не уеду из своей квартиры.

МАТЬ. Умереть здесь хочешь?

ДОЧЬ. Да, хочу умереть здесь.

МАТЬ. От голода?

ДОЧЬ (поднимает лицо наконец, смотрит на нее). Ты никакая мне не дочь (медленно
поднимается со стула) Кто вы вообще? Как вы проникли в мою квартиру?

МАТЬ (устало). Мама, ну
давай вот без театра.

ДОЧЬ. А ну убирайтесь отсюда пока я полицию не вызвала!

МАТЬ. Господи, как же я устала! (Берет одежду, идет к двери).

ДОЧЬ (швыряет ей вслед пластиковый контейнер с едой). И забери свою
поганую еду! Она отравлена!



Слышно, как захлопывается входная дверь. Дочь
остается стоять посреди комнаты как бы ожидая продолжения.

Занавес

Эпизод 3.



Та же
комната. Мать сидит на стуле за столом, смотрит в одну точку. Тихо работает
радио, урчит холодильник. Раздается звук проворачиваемого в замке ключа, хлопок
закрываемой двери. Голос из коридора: «Ма, это я». В комнату входит дочь. Она в
пальто, сапогах, в руках у нее пакеты с продуктами.



ДОЧЬ.
Представляешь, пришлось сегодня на работе почти на час задержаться. Мы
реставрировали весь день икону (ставит пакеты на стол, разбирает их), ну
я рассказывала тебе, а в последний момент Юрка капнул на нее растворитель. Вот
(снимает пальто, уходит в коридор, по голосу слышно, что она там разувается).
Как ты сегодня? (Возвращается в домашних тапочках).

МАТЬ.
Я-то нормально. Для начала скажите мне, мадмуазель, кто вы? Как вы попали в мою
квартиру?

ДОЧЬ. Ох,
ну что ты будешь делать?

МАТЬ.
Откуда у вас ключи?

ДОЧЬ.
Мамочка, ключи у меня были всегда. Я твоя дочь, Нина.

МАТЬ. У
меня нет детей.

ДОЧЬ. А
куда же они делись?

МАТЬ. Я
не могу сказать это незнакомому человеку.

ДОЧЬ. Так
мы уже познакомились. Я Нина.

МАТЬ. Ну
это какое-то шапочное знакомство.

ДОЧЬ. Так
давай узнаем друг друга поближе. Что тебе рассказать обо мне?

МАТЬ.
Честно говоря, было бы неплохо, если бы вы просто ушли.

ДОЧЬ.
Увы, не могу. Придется тебе потерпеть меня.

МАТЬ.
Долго?

ДОЧЬ.
Пару часов. Потом Шурик придет с тенниса, я ему обещала помочь с презентацией.

МАТЬ. Какой
такой Шурик?

ДОЧЬ.
Внук твой.

МАТЬ. Как
же у меня может быть внук, если у меня нет детей?

ДОЧЬ. А
где твои дети?

МАТЬ. Вы
уверены, что хотите это знать?

ДОЧЬ.
Конечно.

МАТЬ. Я
их убила.

ДОЧЬ.
Господи!

МАТЬ. Я
предупреждала.

ДОЧЬ. А
за что ты с ними так?

МАТЬ. Не
могу сказать.

ДОЧЬ. Ну
и ладно, и не говори. В любом случае, у меня для тебя хорошая новость.

МАТЬ. Да?
Какая же?

ДОЧЬ.
Тадам!

МАТЬ. Что
значит – тадам?

ДОЧЬ. Я
выжила. И брат мой тоже жив-здоров. Правда, он далековато, в Канаде. Но по
скайпу можно и с ним поболтать.

МАТЬ. Это
все чушь. Я знаю, что вам нужно.

ДОЧЬ (открывая
один из контейнеров с едой, доставая ложку). И что же?

МАТЬ. Вы
хотите убить меня и забрать мою квартиру.

ДОЧЬ.
Почему ты так решила?

МАТЬ. Я
слышала разговор по телефону.

ДОЧЬ. Какой
разговор?

МАТЬ. По
телефону. И Захар там был.

ДОЧЬ.
Какой Захар?

МАТЬ (злится,
начинает кричать). Не знаю, какой Захар, это вам лучше знать, какой Захар!

ДОЧЬ.
Ладно, ладно, не нервничай. Давай, я покормлю тебя, а ты мне расскажешь.

МАТЬ. И
капсулы принесла?

ДОЧЬ.
Какие капсулы?

МАТЬ. Ну
эти, новые, от Инессы. Для мозга.

ДОЧЬ. Нет
никаких капсул.

МАТЬ. А
что? Прямо в еду подсыпала?

ДОЧЬ.
Чего подсыпала?

МАТЬ.
Ясное дело чего – яд!

ДОЧЬ.
Господи! Из яда здесь только соль и немного черного перца. Но вот прям совсем
чуть-чуть. Могу в следующий раз не класть, но ты же сама ругаешься, когда
пресно.

МАТЬ. А
что это?

ДОЧЬ.
Борщ, твой любимый. Давай ложечку съешь, не понравится – не будешь. Я еще пюре
с паровой котлеткой принесла и рис с курицей.

МАТЬ (осторожно
пробует, морщится). Пресное!

ДОЧЬ. Ну
давай я немного досолю (встает, берет солонку из серванта, досаливает) А так?

МАТЬ (пробует).
Так лучше.

ДОЧЬ. Ну
вот и славно. Сейчас покушаем с тобой и фильм посмотрим. Ты какой хочешь
сегодня посмотреть?

МАТЬ.
Фильм? А какой есть?

ДОЧЬ. Да
мы сейчас почти любой можем найти в интернете.

МАТЬ.
Правда что ли? И «Римские каникулы»?

ДОЧЬ. И
«Римские каникулы».

МАТЬ.
Тогда их.

ДОЧЬ. Вот
и хорошо, вот и славно, сейчас мы с тобой докушаем…вот молодец…ты моя хорошая…



Продолжает
кормить ее и приговаривать. Мать с удовольствием ест.



Занавес.

⁣Поцеловать Виктора Р



Люся потрогала большим пальцем левой ноги прохладно-острый
угол тумбочки, резко села на кровати и одновременно вспомнила, что натворила
вчера. Стащив с тумбочки ноут, она открыла его и набрала новости про Виктора Р.
Вывалилось примерно 100500 текстовых прямоугольничков, требующих немедленного
продолжения. Она кликнула на какой-то в самой чаще и гуще.

«Сегодня в 3 часа 14 минут пополудни рядом с
подъездом, в котором проживает известный писатель Виктор Р, он был поцелован.
На видео с камеры наблюдения вы можете видеть, как это происходило. Скорая
помощь, вызванная буквально спустя пару минут кем-то из прохожих, увезла
Виктора в больницу. Писатель пока не приходил в сознание, врачи оценивают его
состояние как стабильно тяжелое, делают все возможное и не дают никаких
прогнозов. «Новости минуты» будут следить за развитием событий».

Ниже располагалось мутноватое видео, нарезанное с
запасом, хотя делов-то было секунд на 10. Люся посмотрела все две минуты,
сначала морщась от нетерпения, потом от неловкости, потом просто морщась. На
видео стайка нахохленных поклонниц тусовалась рядом с подъездом, выборочно
посиживая на низкой ограде через дорогу напротив. Скоро дверь подъезда волшебно
распахнулась (угол обзора у камеры позволял увидеть только верхний кончик этой
двери и нездешний восторг на просиявших лицах ждуний, отразивший пришествие их
кумира). Девушки улыбались, переступая с ноги на ногу, и что-то протягивали на
почтительном расстоянии – то ли подписать, то ли съесть. Одна из них,
единственная с пустыми руками, внезапно преодолев прозрачную стену
неприкосновенности, подошла к невысокому человеку в черных очках (он уже успел
ступить в зону основательной видимости камеры и несколько раз повернуть голову
налево и направо) и черной же шапочке, со значением посмотрела ему в очки и
поцеловала в губы. Практически сразу ноги у человека подкосились, и он как был (в
черных очках и черной шапочке) рухнул наземь. Девушка постояла секунд пять и
стремительно ушла. Запись на этом заканчивалась. Люся еще дважды пересмотрела с
того момента, как ее цифровая копия отделяется от толпы товарок и подходит к Р.
Волосы у копии растрепались, куртка зверски ее полнила, она и не предполагала,
что выглядит такой массивной. Странно, в зеркале этого не заметно. Люся соскочила
с кровати, побежала на цыпочках в безликую светлую прихожую съемной квартиры,
надела куртку, покрутилась в ней перед икеевским небольшим зеркалом (которое
она сама покупала взамен хозяйскому, чуть треснувшему с краю и нагонявшему на
нее тоску), сняла, бросила на пол, сходила в ванную за маникюрными ножницами,
села рядом с курткой и принялась ее методично резать.



____



Виктор Р. аккуратно сгреб салфеткой со стола яичную
скорлупу, выбросил все в мусор и тщательно помыл руки. Он не любил выходить из
квартиры, и то, что сегодня ему предстояла встреча в кустах с новым редактором,
его сильно нервировало и заранее фрустрировало. Он взял телефон и нажал на
помеченный звездочкой контакт «мяка».

– Привет. Посмотри, пожалуйста, а то я что-то не пойму…
я не начал лысеть? – Виктор принялся крутить телефон и бритую наголо голову
так, чтобы собеседник погиб на месте от морской болезни.

– Витя, все в порядке, – пожилая женщина по видеосвязи
добродушно прищурилась и напомнила сову из советского мультика про Винни-Пуха, –
за последние два года ничего не изменилось.

– А вот тут посмотри, справа, мне кажется, залысина
стала глубже и шире, – Виктор изрядно наклонил и приблизил к телефону правую
часть лба и одновременно сам попытался увидеть себя.

– Да нет, вроде бы все так и было, – мама засопела и
поправила ворот халата.

– Точно?

– Да.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– Посмотри внимательно.

– Я смотрю, все в порядке.

– А вот я не уверен.

– А ты займись делом каким-нибудь, переключись. – Мама
примирительно и громко подышала. – О чем
ты сейчас пишешь?

– Подробности не могу выдавать, – охотно откликнулся
Виктор, проводя ладонью по молодой щетине у себя на голове. Но там будет про
кошек. А ты знала, кстати, что когда персы с египтянами воевали за Пелузий,
персидский царь Камбиз какой-то там (кажется, второй) никак не мог взять
штурмом этот город? И знаешь, что он придумал?

– Чего?

– А ему в голову пришла омерзительнейшая провокация. Понимая,
что египтяне почитают Анубиса, Баст и Тота, он выпустил вперед своего войска
кошек, собак и ибисов.

– Вот гад какой! – мама поежилась.

– Ага. Но я это дело так не оставлю. Кстати, они могли
бы ему ответить тем же. Например, выпустить навстречу ежей. Праведный зороастриец,
когда видел «колючую остромордую собаку» (так они называли ежиков), должен был отступить
и поклониться. – Виктор вздохнул. – Правда, боюсь, ежей у египтян просто не
осталось.

– Почему это?

– Они их ели, – Виктор прошел в комнату, взял со стола
проездной.

– Фу!

– Да, они готовили их в глине, – Виктор покрутил в
руках зонтик и положил обратно на полку. – Обмазывали глиной иголки, а когда еж
запекался, снимали ее вместе с иголками.

– Ужас какой! Зачем ты мне такое рассказываешь?!

– Ладно, не буду больше. Все, мне пора выходить. Пока.
Подожди. Я точно не облысел?

– Точно.

– Ты уверена?

– Да.

– Посмотри еще раз!

– Витя!

– Не облысел?

– Нет!!!

– Ладно, пока!

Виктор нажал отбой, потом снова набрал «мяку».

– Мама, а еще посмотри, у меня зубы не искривились? –
он дико оскалился в телефон.

– Нет, ровные.

– А вот тут… вроде щель рядом с клыком образовалась,
которой не было…

– Да нет там никакой щели, все хорошо.

– Уверена? – спросил Виктор с нажимом.

– Да.

– Ну ок, пока.



Виктор сбросил, нажал еще раз и, не дожидаясь гудка,
снова сбросил, засунул телефон в карман штанов, натянул черную шапочку, надел
черные очки, обулся и вышел из квартиры. Вернулся, снял с крючка куртку и снова
вышел.



____



Когда он показался из двери подъезда, то сразу заметил
нехорошо обрадовавшихся ему девушек. Он замешкался, прикидывая, каким образом
ему следует построить свой путь, чтобы минимально с ними контактировать, и
решил уже обойти вражескую армию с правого фланга, но в этот момент одна из дев
приблизилась к нему вплотную, посмотрела сквозь непроницаемые очки и
поцеловала. Виктор впервые почувствовал на своем плотно сомкнутом рте нежные
девичьи губы – влажные и холодные. Это было так странно и дико, настолько не
вписывалось в его сегодняшние и без того страшные планы, что сработали
предохранители его психики, и он отключился.



____



– Эй, – Люся попыталась продраться сквозь веселье,
царящее с той стороны смартфона, – не могу приехать, говорю. Ну потому. Потому
что. Куртки нет. Я ее порезала. Реально? А ты как? Точно не нужна? Уверена? Ну
ок, я ща такси тогда возьму.

Люся быстро натянула джинсы и фиалковый свитшот,
надела тонкую демисезонную куртку и набила в приложении адрес Ганны Че. Машина
обещала подъехать через 6 минут.

Когда Люся спустилась, приложение врало, что машина ее
уже ожидает. Но никакой машины не было, а было темно, пустынно, холодно и по-над
дорогой на красный свет невидимый великанский мальчик тащил за собой, как
гусеницу на палочке, белый пустой пакет из Пятерочки. Люся вспомнила твердые
губы Виктора и снова пережила вчерашние восторг и ужас. В весенней куртке
почему-то больше всего дубела спина. Люся прижимала к груди обеими руками
сумку, и это придавало крафтовому тряпичному недоразумению новую ценность. Люся
даже представила, как мимо нее проходит бандит и старается выдрать сумку, но не
тут-то было. Она проиграла в воображении, как не просто не отдаст свою прелесть,
но и наподдаст мерзавцу ногой в тяжелом Мартинсе. Разъяренная и прекрасная она плюхнулась
в белый фольксваген на заднее сиденье.

– Включите печку посильнее, – попросила она, – пока я
вас ждала, отморозила себе мозги, – она не знала, почему внезапно выбрала
именно эту часть своего бренного тела, но слово, как говорится, не воробей.

– Мозги? – с легким, но оскорбительным нажимом переспросил
водитель, выкручивая руль, чтобы съехать на дорогу, и характерно поворачивая
при этом голову в черной шапочке и черных очках.

Люся сразу узнала его. Могла ли она его не узнать.

– Как это? – только и сумела прошептать она. – Ты
разве не в больнице?

– Как видишь, – голос был таким же непроницаемым, как
очки. – Я должен тебе кое в чем признаться.

Поскольку пораженная Люся молчала, он продолжил.

– Дело в том, что я серьезно болен. И это не главная
новость. Главная новость состоит в том, что теперь больна и ты.

– О боже… чем?

– Не имеет значения, как это называется, и, по правде
сказать, я даже точно не знаю, как болезнь будет проходить у тебя, но ты от
меня заразилась.

– Откуда ты знаешь? Надо же сдать анализы…

– Анализы не нужны. Но раз ты меня видишь сейчас… ты
ведь меня видишь?

Люся кивнула.

– Ну вот, значит, ты больна. Не пугайся. Просто
наблюдай. Не вмешивайся. Отнесись к этому как к интересному опыту. Как только я
пойму твои симптомы, мы попробуем остановить болезнь.

– Хорошо, – Люся немного помолчала. – А как болеешь
ты?

В это время они свернули на трассу, по краям которой
улыбались из-под пушистых усов запорошенные сверкающим снегом сосны.

– Я вообще не просыпаюсь.

– Ммм… в смысле, ты впал в кому и не можешь проснуться?

– Не совсем. Я засыпаю, мне начинает сниться сон, хотя
я бы ни за что не отличил его от яви, а потом вместо того, чтобы проснуться, я
снова засыпаю и мне начинает сниться сон. И так бесконечно. Помнишь, у кого это
– чувак просыпался и просыпался в новый сон? А я вот наоборот.

Виктор задумался, и Люси уже показалось, что он забыл
о ней. Или заснул. Она обеспокоенно заглянула ему в лицо. Но он продолжил.

– Сначала я пытался считать, хотя бы примерно, сколько
раз я уже заснул, но потом сбился. После десяти тысяч…Да и зачем это? В общем, не
удивляйся, когда я засну.

– Главное, не за рулем, – попыталась пошутить Люся. В
целом, болезнь ей показалась нестрашной и несколько надуманной. Если не
засыпать в ответственные моменты.

– К сожалению, я не умею этим управлять.

– А давно это с тобой?

– Ха-ха, – без всяких эмоций произнес Виктор. – Это
сложно определить.

– То есть ты хочешь сказать, когда я вчера поцеловала
тебя, это как раз был тот самый момент, когда ты провалился в свой очередной
сон?

Виктор снова надолго замолчал. Его молчание можно было
интерпретировать по-разному. Например, Люся задала идиотский вопрос, и он не
собирается на него отвечать. Или он сам не знает ответа, потому что вопрос не
из простых. Люся перестала ждать и сосредоточилась на красиво замерзающем по
краю окошке.

– Для тебя имеет значение только то, что это был тот
самый момент, когда ты от меня заразилась. Я должен предупредить тебя, что эта
болезнь передается через поцелуй. Это важно, постарайся никого не заразить.

– Теперь мне нельзя целоваться ни с кем, кроме тебя?

– Да.

– Ура! А от кого заразился ты? – Люся никак не хотела
сосредоточиться на себе, ее интересовали подробности жизни кумира. – Кого ты
поцеловал?

– Люся-Люся, – успел сказать Виктор и отключился, а
через секунду машина съехала в кювет, несколько раз перевернувшись. Люся
почувствовала, как ее тряхнуло, подбросило и стукнуло головой, в ту же секунду
она открыла глаза в своей комнате. Звонил телефон.



___



– Алло, – офигевшая Люся пыталась сообразить, что к
чему, но пока в голове (которая, к слову, сильно болела, как будто Люся и в
самом деле только что зверски треснулась ей о потолок в машине), все это не
особенно укладывалось.

– Люси, – произнес без эмоций знакомый голос, – открой,
пожалуйста, дверь.

Люся, взлохмаченная и неумытая, прошла мимо икеевского
зеркала и даже не взглянула на себя. Открыв дверь, она обнаружила на пороге
Виктора. Черные очки мистически поблескивали. В руках у него был коньяк и прозрачный
пакет с лимонами.

– Я не пью, – Люся отодвинулась к стене, давая ему
пройти.

– Я тоже, – он снял куртку и, не разуваясь, прошел на
кухню. – Это для другого.

На кухне Виктор по-хозяйски достал рюмки, помыл прямо
в пакете лимоны и принялся их ловко нашинковывать прозрачными колечками на
разделочной доске, которую Люся куда-то задевала в позапрошлом месяце и уже
смирилась с пропажей.

– Садись, – он показал ей подбородком на табуретку, – у
нас мало времени. Слушай.

Люся слушала и обмирала. Мир сошел с ума, время вышло
из сустава.

– А если я не смогу?! – в голосе заискрились
истерические нотки.

– Тогда ничего не получится, – лицо Виктора ничего не
выражало.

– Сними очки, – внезапно потребовала Люся.

– Зачем?

– Я хочу увидеть твои глаза.

– Не уверен, что это хорошая идея.

– Тогда я отказываюсь участвовать в этой ереси. Это же
бредятина… Ну сам подумай, куда мы там вынырнем? С чего ты взял, что это так
сработает?

– Это моя гипотеза, и мы с тобой уже 7 раз ее успешно
проверили. Надо спешить, пока еще не слишком много оборотов сделано.

– А почему я ничего не помню?

– Потому что здесь с тобой это еще не произошло.

– А если мы умрем? Траванемся этим твоим секретным ингредиентом?

– Да нет, вряд ли. – Виктор взял влажной рукой бутылку
и придирчиво осмотрел ее этикетку, вернул на место и дорезал последнее лимонное
колечко. – Гарантии, конечно, нет, что все будет так, как я предполагаю, но
просто давай попробуем.

Он достал из кармана небольшой бумажный сверток,
положил его на стол и медленно развернул. В центре мятой бумажки покоился
кусочек коры.

– И это твой секретный ингредиент? – Люся потрогала
кору пальцем, как сдохшую канарейку. – А почему ты решил, что я начну от этого
засыпать, а ты просыпаться?

– Долго объяснять. У нас мало времени. Смотри. Тут
важна последовательность. Сначала мы едим кору, тебе надо ее мелко-мелко
разжевать. Она горькая и противная. Но ты должна ее проглотить, потом съесть
как можно больше лимонов, и когда почувствуешь, что больше уже не можешь, надо
запить все коньяком. Дальше ты почувствуешь, что засыпаешь. Здесь важно открыть
глаза внутрь. И ты как бы окажешься в своем прошлом сне.

– Да, я это поняла. Но там ведь не будет всего этого
гастрономического роскошества, чтобы двигаться дальше.

– Предоставь это мне. Ты не представляешь себе… – он
замолчал.

– Договаривай, – Люся напряглась.

– Ты не представляешь себе, чего мне стоило добраться
до здесь и сейчас. Осталось совсем немного. Давай постараемся не откатиться.

– Постой. Если я правильно поняла, ты хочешь, чтобы мы
отмотали все на до поцелуя, да?

– Да.

– То есть, с тобой все будет по-прежнему?

– Да.

– Ты не сможешь проделать все то же самое для себя и
того человека, от которого ты заразился.

– Нет, не смогу. И это был не человек.

– Животное? Ты поцеловал животное?

– И не животное.

– А кто?

– Я бы не хотел сейчас в это углубляться. Есть ли у
тебя вопросы по существу?

– Зачем тебе нужно, чтобы я не заразилась?

– Это нужно тебе, просто в этой точке ты об этом еще
не знаешь. Есть ли у тебя еще вопросы по существу?

– Да. Ты снимешь очки?

– Нет.

Люся протянула руку и сняла с Виктора очки.

Кухня поплыла перед ее глазами. Виктор стремительно
вернул очки обратно.

– Люси, только не отключайся, подожди, – он поднес к
ее рту кусочек коры. – Откуси немного и жуй. Вот так, да. Разжуй мелко. – Он
тоже откусил небольшой кусочек. – Не закрывай глаза, подожди. Тише, тише, – Виктор
подхватил сползающую с табуретки Люсю под мышки. Она старательно жевала, глаза
у нее подкатывались. – А теперь глотай. И вот лимончик. – Он принялся
засовывать ей в рот один за другим бледно-желтые кружочки. Она морщилась, но
послушно открывала рот. Когда она в такт жевательным движениям сделала пару
рвотных, он поднес к ее губам рюмку с коньяком. – Залпом! – скомандовал
он.

Люся выпила, закрыла глаза и одновременно внутри себя
их открыла. Сначала ей казалось, что она падает куда-то спиной. Или какой-то
ветер несет ее со страшной скоростью, но внезапно движение полностью
остановилось, и она почувствовала, что стоит на морозе в легкой куртке,
прижимая к груди сумку. Подъехал белый фольксваген.

Люся осторожно открыла дверцу и села рядом с
водителем. Он поднес к ее губам кусочек коры, и все повторилось. Когда вихрь
затих, она обнаружила себя дежурящей среди других девиц под подъездом любимого
писателя. Дверь открылась. На пороге показался Виктор Р. В руках у него сидела
лысая кошка. Чеканным шагом он подошел к Люсе и вручил ей кошку.

– Ее зовут Культовый писатель. – Виктор помолчал,
поправил очки и поцеловал Люсю в левый глаз.



Послесловие



– И он что – специально для этого пришел? – спросила
Ганна Че, закуривая и пытаясь попасть колечком дыма на угол тумбочки. Они
втроем с Культовым писателем лежали на люсиной кровати. Культовому писателю
что-то снилось, и она подрагивала во сне вибриссами и лапками.

– Он специально для этого родился.

– Ха-ха, – сказала Ганна и выпустила большое неровное
кольцо.

– Меня больше интересует другое… – Люся почесала
Культовому писателю за ушком.

– Что?

– Проснулся ли он. Или он так и продолжает все глубже
проваливаться в сон?

– Подожди. Но ведь он же не заснул… – колечко дыма наконец
идеально село на угол и стало медленно растворяться. – Или ты имеешь в виду –
раньше? Слушай, а я не поняла, что у него с глазами?

– Страбизм.

⁣
***

Вот погляди – где заворачивается листок

дремлет гусеница (пульсирующий висок,

тонкие веки и приоткрытый рот),

спит, живет.

Да, она маленькая, ма-лень-ка-я,

но она дышит, дышит, совсем, как я,

если ее напугать, то вздрогнет, закроет рот

и умрет.

Это декабрь, гусеница. Жизнь – гололед в песке,

лучше не выходить, лучше спать в листке,

в свитке осеннего ветра, в углу двора,

все, как вчера.

Мать любит дочь, форель разбивает лед,

жизнь потихоньку движется и жует,

дворник в наушниках смел из угла листок

в водосток.



***

Митя? Алеша? Сережа? Валера?

я целовала его за верандой

папа его был пожарным а мама

ровно его забирала в шесть тридцать

он подарил мне жука уже мертвый

жук был спокоен в кармане с утенком

жук был в кармане с каштаном и желтой

проволокой чтобы сделать колечко

если б меня не забрали внезапно

не увезли бы на черное море

а в сентябре не отдали бы в школу

мы и сейчас может быть были вместе

Митя Алеша Сережа Валера



***

там капает вода вывязывая шнур

дрожащего стекла стекающего света

и женщина во тьме нагая от кутюр

разводит в очаге дыхание и лето

в ее ресницах след цветущих фонарей

она легко поет и ничего не плачет

я чувствую рассвет и прямо у дверей

рожаю первый луч он девочка и мальчик

ты чувствуешь рассвет как будто в глубине

молочное свече – нье и еще на коже

и пахнет молоком и снегом и ко мне

подходит жизнь и мы

похожи

мы

похожи





***

О, выправи мне слово, логопед,

пока седлает осень лисопед

и, как лиса, летит к опушке леса,

роняя листья – хрустки и сухи,

мне кажется, что я пишу стихи

(о, как ни назови их – будет лестно!).

Я все еще крапива красотой

осенней, засыпающей, вон той –

небесной, упоительно закатной.

Как будто бы я тоже ухожу…

Нет, еду, еду, рук я не держу,

смотри, он сам везет меня обратно!

Впадая в прелесть легкого письма,

любуюсь тем, как красная тесьма

кленовой строчки прилегла уютно,

как все совпало точно и само

всей радостью везет меня домой,

мы едем-едем, ангелы поют нам.





***

Открываете дверь, а она там стоит босая,

говорит, запинаясь в дожде, стекающем на сандалии:

«Я играла вам на свирели, а вы не плясали,

я вам пела печальные песни, а вы не рыдали».

У нее в глазах зацветает и плодоносит

то ли вишня, то ли яблоня, то ли слива,

на глазах весна превращается в лето, в осень,

и белеют волосы холодно и красиво.

«Я играла вам на свирели», – стуча зубами,

повторяет, пока вы поите ее чаем,

укрываете пледом, пытаетесь улыбаться, –

«я вам пела, а вы молчали, не отвечали».

Засыпает, и в тусклом свете горелой лампы

вы потом припомните, как у нее горели

щеки, волосы вились, пах невесомо ландыш,

и все время кто-то играл на свирели.





***

я стану музыка я буду на слова

сегодня облако смотрело утконосом

в песок плескалась то рука то голова

уткнувшись ласково совсем простоволосо

мне будет радужно в распахнутой груди

поля цветочные смеющиеся пчелы

тут главное жука не повредить

ползущего по животу зачетно

такой ритмический рисунок у всего

все так рифмуется что у верлибра траур

всей музыкой рукой и головой

врастаю в травы





***

Господи я твое животное

овча

не холодна и не горяча

не остави меня

не отврати

потерпи

потерпи мою глупость и леность

мое «купи»

на полу супермаркета

мое несмешное «дай»

побудь со мной рядом

всегда всегда

не отходи от меня

пожалуйста жди

держи меня за руку

держи держи

или за шкирку

за шарфик за воротник

полезу в розетку

шлепни но не коротни

и когда я тебя увижу выйдя на яркий свет

кинусь к тебе навстречу жмурясь и хохоча

ткнусь в тебя лбом как мой кот мол привет привет

привет ты мне скажешь привет овча



***

гравюры дюрера светясь

впускают в глубину

нет объясни какая связь

что я в себе тону

что проступающим из тьмы

ключицам и бедру

так драгоценно быть на мы

пока я не умру

пока не разобщатся все

молекулы пока

мне еще девять восемь семь

шесть пять одна рука

мне столько а теперь скажи

словами а теперь

попробуй заново ожить

в сияющую зверь

как хорошо что я мертва

что я трава и мох

что ходят по воде слова

и водомерка-бог







Рождество



Ресницы, влажный лоб, рука,

сжимающая воздух,

слепая радость молока,

его серьезность.

Ну вот и все, мы не одни,

смотри, Иосиф,

на разлетающийся нимб

вокруг волос их,

молчи и веселись, плотва,

мычи, корова,

густую радость Рождества,

телесность Слова.



***

в
раненом луче шестикрылатые

многоочитые
возвышаются пернатые

вразнобой
моргающие певчие

шепчущие
свой священный перечень

нот
на проводах на фоне синего

нежные
и сильные красивые

помолитесь
обо мне у Господа

в
горсаду вполголоса