⁣Тонька.

Все её звали
Тонькой, иногда мама и бабушка называли Тоней, чтобы подчеркнуть важность
доверия к ней, или полным именем, но это очень
редко , когда происходило что-то из ряда вон выходящее. Тонька была
положительной девочкой, но «слишком бойкой», так говорила бабушка, и смелой.
Она проверяла свою смелость и гордилась, что может одна идти поздно вечером в
темноте по улице посёлка, где не было ни одного фонаря, а почти все окна домов
наглухо зашторены. Она шла и высоко подпрыгивала то на одной ноге , то на другой
, чтобы быстрее преодолеть расстояние, но на бег не переходила, так как все
могут подумать, что она трусиха и боится темноты. Она думала лишь о том, как бы не пропустить свой
проулок и вовремя свернуть в него, чтобы добраться до дома.

Благодаря
бабушке Тонька многое поняла еще в детском саду. Никто никогда не водил её туда и не забирал. Она всегда ходила одна,
являясь , по словам мамы, самостоятельной девочкой .

Вечером,
перед тем как идти домой, Тонька выходила на высокое деревянное крыльцо садика
и прыгала вниз по его широким, блестящим от заходящего солнца ступенькам, легко
перебирая ножками. Однажды, когда она уже стала спускаться, на спину ей кто-то
запрыгнул, больно сжал шею и ехал на ней, пока она не ступила на траву возле
крыльца. Это был Вовка Хлынов, вредный и пакостный. Он спрыгнул со спины,
разжав руки, стоял рядом и смеялся. А Тоньке было больно, болела не только шея, но и где-то в груди от
обиды и бессилия перед этим мальчишкой. Такие трюки Вовка проделывал уже постоянно, и она приходила домой
зарёванная, всхлипывая и размазывая по лицу горькие слёзы.

Бабушка,
увидев такое дело и узнав, кто виновник, сказала, что Тонька сильная и гораздо
больше этого Вовки. Он, действительно, был маленького роста и очень худой, но
жилистый, а Тонька невысокая, но крепкая. Она молча стояла перед бабушкой и
сжимала кулачки. Большие серые глаза опухли и покраснели, длинные до пояса
волосы растрепались.

-- Не надо
бояться, пусть он боится, -- твёрдо произнесла бабушка и подсказала Тоньке, как
проучить Вовку.

На следующий
день этот «злыдень» (бабушкино слово) снова запрыгнул на спину и привычно
проехался по крыльцу. Тонька сама разжала его руки и, не обращая внимания на
смех, взяла из травы у крыльца заранее заготовленный и спрятанный пучок
крапивы, обёрнутый лопухом, и
хлестнула по худому
личику с открытым ртом, по голым рукам и ногам. А когда Вовка заревел
благим рёвом и отвернулся, она ещё
засунула крапиву в его короткие штанишки
на резинке. Враг был уничтожен! На крик и плач сбежались воспитатели и нянечки,
дети тоже выскочили на крыльцо. И хотя потом приходили разбираться родители
Вовки и Антонину ждал серьёзный разговор с мамой о её поведении, нигде
внутри не болело, ничто больше не
мучило.

Утром никто
не вспоминал о случившемся , не до того было. В садик приехал фотограф , и в
шуме и гомоне фотографирования незаметно промелькнуло время. Вскоре привезли
новую мебель: расписанные узорами и цветами столики и стульчики , а бабушка
купила Тоньке новое фланелевое платье с длинными рукавами , мягкое и тёплое.
Вовка не приближался к Тоньке и вёл себя тихо. Постепенно наладилась обычная
жизнь.

Тоньке
нравились игрушки и настольные игры;
занятия, особенно лепка и рисование; прогулки возле веранды и по всему поселку,
а также оладушки с вишневым вареньем. Всего, пожалуй, и не перечислить. Особый
интерес вызывала одна тёмная комната , в которую вела дверь прямо из игровой.
Там хранились самодельные деревянные раскладушки, на которых дети спали во
время тихого часа, и разложенное по полкам
бельё. В качестве поощрения здесь на низкой, окрашенной в белый цвет
раскладушке разрешалось спать одному из лучших воспитанников. Закрывалась дверь
, и в темноте не сразу можно было различить всё, что находилось вокруг.
Постепенно глаза привыкали, да и в щель от неплотно прикрытой двери проникал
свет, и лежал , и думал , и мечтал
счастливчик о своем тайном. Глаза
закрывались , сон подкрадывался и
забирал в свои объятия.

Другие дети
спали в игровой . Каждый день доставали и расставляли раскладушки вдоль комнаты . Они располагались
рядами, как солдаты в строю, только крестообразные ноги на ширину плеч
поставлены. Здесь было светло и не так
уютно, как в бельевой , поэтому все хотели в нее попасть. Устанавливалась
очередь, и нужно ждать своей, но и
Тоньке несколько раз довелось спать в
заветной комнате . И тогда ни с чем не сравнимое удовольствие испытывала она от
того, что лучшая сегодня.

Тонька давно
хотела научиться плавать , и у неё получилось . Это произошло не сразу , не в
одно лето , а только после второго класса и стоило неимоверных усилий. Она
заходила в воду по шею, приподнималась на пальцах, отталкивалась от дна,
вытягивая руки вперед,и ложилась на воду. Одновременно отчаянно молотила
ногами, поднимая столб брызг, и гребла руками под себя, стараясь плыть к берегу. Она глотала мутную жижу «лягушатника»,
мелководья на пруду, но не сдавалась, стала меньше бояться, и как-то вдруг уже
не тянуло ко дну, а легко получалось передвигаться в воде. Теперь Тонька
плавала «по-собачьи» вдоль берега , сначала там, где мельче, а потом и на
глубине. До того ей было радостно, что она, встав на дно, смеялась и
размахивала руками от счастья. А через год справилась и с велосипедом . Своего
не было, но у старших двоюродных братьев появился взрослый с рамой зелёный
красавец. И ей давали его , не жадничали. Она ставила велосипед боком к куче
досок, вставала одной ногой на них, а другой нажимала на педаль и ехала сколько
могла. Так братья научили, «перво-наперво» крепко держать руль и смотреть
вперёд. Конечно, она падала, ушибалась, но снова лезла на кучу досок и училась
рулить. Потом стала учиться крутить педали. Для этого надо было «вихляться»
влево и вправо над рамой, потому что ноги короткие, не достают. Братья
помогали, бежали и держали по очереди велосипед за багажник , но ведь старшие не
любят проводить много времени с
маленькими. Это Тонька по себе знала, приходилось ей нянчиться с младшей
сестрёнкой. Чаще училась одна, вся в синяках и ушибах. Так и научилась: и под
рамой, и на раме. Она летела на велосипеде, стоя на педалях между вращениями, и
ей казалось, что она самая-самая, какая только есть на свете!

Этим же
летом мама нашла другую работу, рядом с городом, сказав о том, что школа здесь
только начальная, бесперспективная. Это трудное слово Тоня не могла выговорить правильно, но
старательно проговаривала. Она всё равно сможет, выучит, потому что уже
большая, так сказала мама:

– Ты, Тоня,
уже совсем большая, перешла в четвёртый
класс. Нужно ехать, думать о будущем.

И они всей
семьёй переехали.

Кончилось,
ушло что-то безвозвратно. Начиналось
другое, новое, манящее, неизведанное.
Каким оно будет, кто знает?! Всё
лучшее когда-нибудь заканчивается, растворяется во времени, исчезает навсегда.
Так хочется ухватить, задержать, запомнить эти неповторимые, яркие картинки
прошлого.







Бабушка.

Бабушка в
жизни Тоньки была всем, именно всем, а не чем-то отдельно взятым. Эта женщина с
четырьмя классами образования обладала такой степенью жизненной мудрости, что,
пожалуй, на несколько человек хватит. Она умела и знала все, касающееся дома,
хозяйства, детей, была мастерицей на все руки. Имя ее – Даша, Дарья- очень
красивое, но никто из внуков не называл бабушкой Дашей, она была единственной и
просто бабушкой. Худощавая, невысокая, с короткими до плеч седыми волосами и
голубыми глазами она излучала тепло и свет и несла доброту и ласку.

Когда мама
осталась одна с тремя детьми, бабушка уже не работала и полностью посвятила
себя внукам, всех вынянчила, заботилась и оберегала.

- «Робенки»
некормлены, скотина не ухожена, - ворчала она, вернувшись домой. А ездила она
то в город к младшей дочери, то к другим родственникам, то на сезонные работы.
Всего и не знала Тонька, только чувствовала, что без бабушки как-то пусто и
невесело в доме, особенно на кухне.

Кухня – это
место безоговорочного владения бабушки. С раннего утра хлопотала она возле
русской печи, огромной, занимавшей полкухни, с удобной лежанкой наверху и
широким шестком и высоким челом внизу. Одним боком печь выходила в детскую, а
другим – в узкий коридор, но и другие комнаты больше ничем не отапливались,
тепла хватало на всю квартиру.

Бабушка
шумела заслонкой- это она закрывала печь, пока не протопиться. Звякали чугуны –
ставится внутрь суп или картошка. Звенит сковорода – значит, будут блины. Она
ловко орудовала то кочергой, то ухватами, то сковородником с длинными
деревянными ручками, гладкими и блестящими, отполированными бабушкиными руками.

Не всегда
Тонька слышала знакомые звуки, лежа в постели в своей комнате. Часто она сидела
рядом с бабушкой около стола, в случае если задумывались пироги или блины. Все
еще спят, даже мама, а они с бабушкой стряпают. Сегодня будут пироги с разной
начинкой: мясом, морковью и малиной. Тонька старательно делает лепешку из
теста, ложкой кладет начинку и пальцами старается слепить края. Бабушка не
только сама стряпает, но и следит за тем, как внучка справляется, вовремя
помогает перевернуть и положить на противень. Пироги большие, немного
кособокие, но сразу видно, что это Тонькины. Вот большой противень заполнен,
двенадцать штук поместилось, а надо еще один. Печь протопилась, время кочергой
разбить головешки а угли разделить пополам и сгрести по обе стороны. Бабушка
снова стряпает, Тонька устала, просто сидит, наблюдает и ждет, пока угли не
остынут немного и пироги не поднимутся. Пора в печь сажать. Бабушка берет
большой ухват, быстро подсовывает под один противень с пирогами и ставит его в
печке слева, потом другой – справа и неплотно закрывает заслонку.

Всех будит
Тонька, когда пироги отдыхают под полотенцем, а бабушка разливает молоко. Очень
вкусные получились, особенно Тонькины, их сразу заметили, выделяются.

Блины
бабушка тоже в русской печке пекла, но
на сковороде. Они были на закваске и назывались «кислыми», но на самом деле
совсем не кислые, а очень вкусные. В печи перед открытым огнем они поднимались,
потом опускались, как живые, верх запеченный, подрумяненный. Их несколько штук
помещалось на чугунной сковороде, которую надо поворачивать у огня
сковородником, чтобы равномерно пеклись. Целую горку на огромной тарелке
напекали бабушка с Тонькой и опять всех будили.

Вкуснее
всего есть блины с топленым сливочным маслом или мороженым молоком, которое
бабушка стругала ножом и раскладывала в чайные блюдечки. Оно таяло и превращалось в снежную пену.
Макаешь блин – и в рот. Было и варенье, и мед, и сало со шкварками, но их
Тонька не очень любила, особенно сало. А мама и бабушка ели и нахваливали.
«Каждому свое» - считала девочка.

Любовь к
шитью у Тоньки тоже от бабушки. Сядет она за машинку, а рядом пристроится
внучка, или платье шьет кукле, или нитки в иголку вдевает, когда бабушка
попросит, или наживушку с ткани убирает, помогает чем может. Бабушка научила
Тоньку быстро распарывать швы. Они даже соревновались: кто быстрее. Тонька
сначала своим способом решила действовать: ножницами надрезала нитки между
полотнами ткани, а потом вытаскивала разрезанные половинки ниток - но дело
продвигалось медленно. Бабушка ничего не говорила и делала по другому: дергает
нить на одной стороне, вытягивает и рвет ее, а потом берет нитку с другой
стороны, она легко тянется – и опять отрывает. Кусочки ниток длинные, и ткань
распарывается быстро. Бабушка уже закончила, а Тонька только на середине. Да, теперь
надо как бабушка попробовать. Конечно, так быстрее!

Бабушка шила
всем членам семьи кому что, Тоньке в основном платья. В садике любимое платье
корабликами с парусами, в школе – «цыпленками» и домиками. Платья были
ситцевыми или штапельными, обязательно в татьянку и с короткими рукавчиками.
Потом почему-то оказывалось, что и кораблики и цыплята, и домики вверх
тормашками, но на мало кто обращал внимание, главное – новое платье.

Как-то раз
Тонька увидела короткий сарафанчик на широких бретельках. Это вам не платье с
рукавами! В ситцевом сарафанчике ходила на пруд купаться городская девочка,
приехавшая в гости, внучка соседки. Тонька просила, просто умоляла бабушку
сшить ей такой, но они с мамой были против, доказывая, что в сарафанчике будут
обгорать плечи, грудь и спина, а Тонька считала, что уже недолго ждать, она
повзрослеет и сошьет себе все, что захочет, и не особенно расстраивалась, ведь
были и другие дела.

Вот они с
братом вместе с бабушкой собираются в лес за грибами, если их много и идти
недалеко. Но и почти у дороги бабушка могла заблудиться и не знала, как выйти.
Однажды уже набрали полные корзины и ведра, а солнце вдруг скрылось, небо
потемнело. Бабушка то в одну сторону пойдет, то в другую – не может найти
дорогу, «закружилась». Ноша тяжелая, все еле бредут, остановились. Тонька стала
смотреть по сторонам, внимательно вглядываться в лесную даль, так как почти у
самой опушки собирали, далеко не уходили. Ей показалось, что с одной стороны
лес, чуть-чуть светлее.

-Давайте
пойдем в это сторону, - предложила она уверенно, чтобы поддержать бабушку и
махнула рукой, - там просветы, кажется, видны.

Они пошли
туда, куда указала Тонька, шли долго, медленно, но больше не сворачивали, а все
шли и шли и, слава Богу, просветы становились все больше и больше. Теперь
двигались быстрее, зная, что идут правильно и вышли на дорогу. Бабушка обняла
обоих, очень испугалась, что с детьми заблудилась, и потом всем рассказывала,
что Тонька их вывела.

В редкие
минуты отдыха бабушка садилась на табурет у печки, сидела и смотрела в окно.
Руки, с синими жилками, морщинистые, положены на колени. Тут же подскакивала к
ней Тонька играть в парикмахерскую. Немного укорачивались волосы, не очень
ровно, но все равно красиво; черным карандашом из школьной пачки подкрашивались
брови, а красным - губы. Вскоре бабушка
быстро уходила по делам, и парикмахерская закрывалась, потому что стричь кукол
неинтересно, в них Тонька уже не играла.

Часто ездили
с бабушкой в гости к родственникам. Очень нравилось идти по полю пешком, когда
решили съездить в дальнюю деревню. Бабушка показывала полевые цветы и травы,
рассказывала о родных. Тогда же она купила на обратном пути домой детскую
швейную машинку красного цвета, очень дорогую, которая шила швом «веревочка»,
как в вышивке. Теперь можно было сколько угодно шить на своей машинке. Конечно,
это стало теперь любимым Тонькиным занятием. И вышивать она научилась благодаря
бабушке. Потом в школе на уроке труда лучше и быстрее всех освоили шов «вперед
иголку», а мама, сама прекрасно умеющая вышивать, показала ей, достав из
сундука свои вышивки и вязания крючком. Тоня никогда не видела таких красивых
полотенец, наволочек, салфеток, вышитых «крестиком», и просила научить ее так
же вышивать.

- Еще мала,
чтобы освоить эту вышивку, в скором будущем, - пообещала мама.

Если
кто-нибудь из детей вдруг начинал болеть, температурить, бабушка доставала
клюкву, толкла ее деревянной толкушкой, смешивала с сахаром и кормила этой
кислой-прекислой кашицей и поила горячим молоком или чаем. А мама покупала
банку болгарских консервированных фруктов: груш, абрикосов, слив. Все ели
большими ложками, доставая кусочки из густого, сладкого сиропа. А на утро-
болезни как не бывало! Если покупали мед, то ведрами, если – яблоки, то ящиками
или мешками. С заготовок привозились бабушкой в несметном количестве грибы и
ягоды: то брусника, то клюква – смотря чья пора приспела.

Бабушка
рассказывала, как в один из сезонов ездила мочить мочало. Сначала обдиралась с
липы кора, освобождались волокна широкими пластинками(«драли лыко») и замачивались
в специально отведенных местах на реке. По мосткам ходили с шестами, чтобы
окунуть, опустить вниз вдруг поднявшееся на поверхность мочало. На это уходило
много времени, несколько месяцев. Затем вынимали и сушили ставшее уже мягким
мочало. Из него изготавливались кисти, веники, туески, корзины, а в старину
плели лапти. Тонька всего и не запомнила, но поняла, что процесс тяжелый,
долгий и очень нужный. Как например, мыться в бане без мочалки, а у них в семье
она из настоящего мочала: светло- коричневая,
собранная в пучок из отдельных тонких полосок, дерет кожу докрасна,
когда натираешься. Да мало ли где нужно мочало!

Зимой, когда
перед сном еще есть время бабушка садилась прясть шерсть. Для этого покупалась
обычно овечья, лохматая, вся в остатках колючек и семян куча, довольно
неприглядная на вид. Она раскладывалась, чесалась жестким колючим скребком и
превращалась в мягкую, податливую «куделю», которая прикреплялась к верхней
части прялки. Из этой «кудели» из-под бабушкиных пальцев чудесным образом тянулась
шерстяная скрученная нить и ловко наматывалась на веретено. В одной руке -
нить, а в другой – веретено. Невозможно оторвать глаз, смотреть и смотреть.
Сидит Тонька, смотрит и слушает под тихие звуки крутящегося веретена бабушкины
истории. Рассказывает она тоже интересно, то улыбается, то смеется, горят
искорки в ее голубых глазах.

Со временем
в хозяйстве появились кот и собака, корова с теленком и поросенок. Всех кормила
и «обихаживала» бабушка. Только во время ее отъезда подключались мама и Тоня.
Конечно, мама тоже работала по дому, на огороде, готовила, стирала и убирала
квартиру, но без бабушки не солились капуста и грибы, не коптилось сало, не
замачивалась брусника, не варилось варенье и не вязались носки и варежки. Да и
много чего еще не крутилось и не вертелось без нее. Она, словно солнышко, была
центром маленького мира их семьи.





Детвора

В семье
Тоньке выпало быть старшей из детей, и не раз сетовала она про себя на такую
несправедливость, ведь как хорошо младшим: никакой заботы о делах, во всем
можно положиться на других. Детская обида иногда терзала ее душу, но в эти годы
не очень долго предаешься грустным мыслям, отвлекает от них та самая радость
жизни, которая свойственна маленьким детям.

С братом и
сестрой разница в возрасте составляла соответственно год и три. С Петькой они
погодки, почти ровесники. Поэтому часто проводили время вместе, были, можно
сказать, неразлучными. Светка же всегда оставалась маленькой, и Тонька помнила,
как она делала первые неуверенные шаги. Они с мамой из разных углов комнаты
протягивали к ней руки, а малышка медленно шла то к одной, то к другой.

С младшей
Тоньке всегда скучно, неинтересно, к тому же та была плаксой, постоянно ныла и
капризничала по любому поводу:

- Ни хосю
биины ись, ни хосю биины ись, - канючила она, лежа на полу, когда все за столом
ели молча бабушкины из русской печки блины, не обращая на нее никакого
внимания. Наревевшись и накричавшись, она напоследок тяжело вздыхала,
поднималась с пола и шла на кухню:

- Левела,
левела и пасла биины ись.

Ее
усаживали, не говоря ни слова, за стол на ее чурбачок, поставленный на табурет,
чтобы было выше и удобнее и теперь она вместе со всеми уплетала блины за обе
щеки.

Бегать
сестренка научилась только в пять лет, была неуклюжей пышкой и настоящей
обузой. Но иногда приходилось им с братом по настоянию мамы брать ее с собой. И
вот они, взяв ее за руки с двух сторон, бегут втроем в кино, а под ногами, лужи
и приходится поднимать сестру, чтобы не упала и не испортила долгожданный
поход. Иногда она как-то умудрялась поскользнутся или запнуться и упасть и
тогда с ревом возвращалась домой, а Тонька с братом бежали со всех ног одни,
чтобы успеть к началу.

Брали
младшую сестру и на пруд купаться. Мама всех поставит перед собой, перекрестит
и идут друг за другом, впереди, конечно, Тонька, а за ней младшие. Светка почти
никогда не купалась, а только сидела на берегу, перебирала камешки, прутики и
лишь иногда подходила к воде, чтобы намочить руки и ноги. зато Тонька с братом
и другие, спасавшиеся от жары, без устали ныряли и плавали на мелководье в
«лягушатнике». Вода вся желтая от поднявшейся со дна глины и очень теплая.
Какое удовольствие и наслаждение окунуться, а потом плыть и даже заплывать в
чистую воду почти на середине пруда! Плескались, брызгались и снова плавали и
ныряли.

Во дворе все
вместе любили играть в магазин, где на дощечках раскладывали товар:
всевозможные крышечки, баночки, чашечки с травой, цветами и соцветиями, мелкими
камешками и песком, и золой. Там были спичечные коробки с жуками, кузнечиками,
мухами, а также упаковки из-под лекарств, набитые листьями деревьев, и
разноцветные стекляшки, обернутые красивыми лоскутками и бумагой. В центре на
деревянном ящике стояли самодельные весы из досочки, к концам которой приделаны
тарелочки от детской посудки. Все взвешивалось и продавалось, тщательно
упакованное в кусочки бумаги.

Играли так
же в наблюдательный пункт, в основном с братом, для чего перелезали через
высокую поленницу, вынимали на определенном расстоянии друг от друга плохо
закрепленные поленья и стояли, зорко наблюдая за тем, что происходит во дворе.
Вот бабушка пошла в огород, наверное, полоть грядки или поливать. Сестренка
вышла и села на крылечко, играет с куклой. Пришла соседка, и они с бабушкой
разговаривают через забор. Наблюдатели не дремлют, надо следить за мамой. Если
она выйдет и увидит вынутые поленья, то им несдобровать. Надо убегать и
прятаться или быстро засунуть поленья обратно в поленницу и как ни в чем не
бывало через нее появится во дворе.

В детской,
особенно в ненастную погоду делали из бумаги маски, такие большие, что они
закрывали лицо и грудь, с дырочками для глаз и носа. Затем надевали их и
просили угадать, кто где, где Тонька, где брат и сестренка. Вставали, меняясь
местами, чтобы труднее было угадывать: сестра - на место Тоньки первой,
поднимаясь на цыпочки, Тонька - на место брата в середину, приседая, а брат –
на место младшей сестры третьим, тоже присев, и стояли, пока не скажут. Мама,
конечно, всех по порядку называла и не угадывала, тогда с громким смехом
снимались маски, распрямлялись ноги, и все наперебой кричали кто есть кто, а
мама, улыбаясь, сокрушалась, почему не угадала своих детей.

Изредка
Тоньку с братом брали на сенокос. Надо идти далеко в лес, где окашивались
поляны, просеки и пролески. Взрослые косили траву, а дети собирали землянику.
Ягоды ярко-красные, крупные, высунулись из-под листьев на солнце и хорошо видны
в высокой траве. Много их, не окинешь взглядом, только быстрее шевели пальцами,
срывай и клади в туесок или банку. А когда наберешь до краев, тогда отдыхать
можно или полакомиться вдоволь, срывая с кустиков и отправляя в рот горсточку за
горсточкой. Полный рот набит удушающего аромата ягодами, уже першит в горле от
их кисло-сладкого вкуса. Тонька ложиться отдыхать в тени на траву и ждет брата,
пока он наестся, чтобы потом идти к маме с бабушкой.

В другой раз
на сенокосе собирали грибы и набрали полные ведра, так много их было. Несли
домой сами на длинной палке, которую нашла бабушка. Повесили ведра на середину,
а концы ее положили на плечи. Впереди брат идет, покачивается от груза палка, а
Тонька сзади придерживает обеими руками конец, чтобы не соскользнул с плеча. А
грибов полным-полно около тропинки, жалко оставлять! Опускают палку, ставят
ведра на землю, берут грибы и идут дальше. Мама с бабушкой только прихваливают,
какие они молодцы, одной восемь всего, а другому семь, а столько набрали, не
каждый взрослый так может.

Брат любил,
как и другие мальчишки катать по улице велосипедное колесо без шины,
придерживает его палочкой, подталкивает, а оно быстро катиться, подпрыгивает на
кочках. Носятся все по улице, у каждого такое колесо и палочка. Но Тонька не
любила бегать с колесом, она уходила в дом дяди Вани или просто сидела на куче
досок у забора и смотрела на играющих.

Двоюродных
братьев и сестер, детей дяди Вани, которые жили в этом же поселке, только на
другой улице у Тоньки очень много – семеро. Мама у них заведовала детским
садом, поэтому ее все называли Ольгой Ивановной. С ними жила еще бабушка, это
мама Ольги Ивановны.

«У нас
пятеро, а у них десять человек», - посчитала Тонька, и ее пугала эта цифра.
Несмотря на это, она любила к ним ходить.

Тоньку
всегда угощали чем-нибудь, приглашали к столу, но она никогда не садилась,
решив, что такой ораве и самой мало. Один раз только не удержалась, взяла
протянутую ей конфету в красочной обертке: шоколадная конфета была для нее
большой редкостью. Она наслаждалась непередаваемым вкусом, мусолила на языке
отдельные кусочки и очень долго ела эту вкуснотищу, но дала себе зарок: больше
не брать.

Старшие
двоюродные браться Коля и Валя, подросткового возраста, высокие и худые,
учились в другом поселке и жили там в интернате. Домой они приезжали только на
каникулы. Из трех сестер Галя старше Тони на год, а Зина на столько же младше.
Была еще чернявенькая малышка Нина с выразительными черными глазами, которая хвостиком
бегала за Тонькой и с интересом наблюдала за ней, когда та приходила. А
младшенькие Саша и Вова(одному три года, другому два) наоборот, убегали от нее
и прятались в широкий бабушкин подол. Тонька с улыбкой смотрела на их топающие
ножонки и хлопающие глазенки. Играли они только со старшей сестрой Галей, но
горячей дружбы не получалось, да и ее бабушка всегда звала Галю помогать с
младшими.

Как-то
привезли из города годовалого двоюродного братишку Олежика. Он еще не умел
ходить, совсем кроха, со светлыми волосиками, падающими пучком на лобик, и
внимательными темными глазками. Малыш сидел посреди комнаты на полу, обложенный
со всех сторон подушками, чтобы не упал и не ушибся. Тоньке поручили
присматривать за ним. Сначала ничего, но вскоре скучновато стало ей за таким
занятием. Набросала она на подушки игрушек и стала думать, чем бы заняться, тем
более, что братик спокойно играет и не требует особого внимания. Она решила
включить радио, черный маленький приемник с круглой сеточкой, который висел
высоко на стене над этажеркой с книгами, поэтому быстро забралась наверх да так
и осталась стоять, крепко держась руками за верхнюю полочку. Она завороженно
слушала, как бархатистый мужской голос проникновенно читал незабываемые строки
о мальчике, воспитанном волками, его друзьях и злейшем враге Шерхане. Она почти
прильнула ухом к радио и не могла наслушаться. Такой ее и застали вернувшиеся
взрослые, висящей на этажерке, никого и ничего не замечающей. Мама, всплеснув
руками, подошла к Тоньке, взяла ее в охапку и поставила на пол.

- Как не
свалилась дочка и не упала этажерка, - говорила мама своей сестре, Тонькиной
тете, которая уже взяла на руки своего сына.

Две сестры,
мама и тетя, очень разные, не похожие. У мамы голубые глаза, как у бабушки, и
гладко зачесанные назад волосы, собранные сзади в плюшку; почти всегда улыбка
на лице. Тетя, говорили, вся в отца, Тонькиного дедушку Павла, не вернувшегося
с войны. Оба они смуглые, волосы черные, только у дедушки на фотографии
кудрявые, а у тети – волнистые; глаза у них темно-карие и нос с небольшой
горбинкой.

Все
собирались на пруд и звали Тоньку, но под впечатлением услышанного по радио она
не хотела никуда идти, а все думала, как завтра в это же время услышит
продолжение удивительной истории о Маугли.





Хозяйство

На селе в
больших семьях, да и в маленьких тоже, не представляли жизни без домашнего
натурального хозяйства. Держали большие огороды и многочисленную
живность(скотину, как ее называли). Отдельно был участок для выращивания
картофеля(осырок). Разводили пчел, рыбачили и охотились, собирали ягоды, грибы,
орехи. Не обходились и без домашних животных. Все это было неотъемлемой частью
жизни, чтобы прокормиться и поднять на ноги детей. Вот и старались родители, а
дети, с давних времен в семье незаменимые помощники, запасные руки,
воспитывались трудом, приучались любить и уважать землю и любую работу. Да и не
казалось детям таким уж тяжелым и неподъемным все то, что им приходилось
делать, посильно было, да и жалоб и стонов никогда они не слышали ни от кого.
Все работали, и родители работали, и дети работали. Так заведено, так нужно,
это жизнь.

Бабушка или
мама шли в огород. Тоне тоже интересно, но ее не пускали туда, оберегали от
тяжелого труда:

- Придет
время – научишься и в огороде работать, и другим премудростям.

Огород, как
и кухня, принадлежал взрослым. Там были свои законы и порядки, и
устанавливались они для всех. Детям разрешалось аккуратно срывать луковые
перышки, не повредив всю луковицу. Можно было собирать смородину или рвать
щавель, но не топтать расположенные рядом грядки. Полоть и поливать пока не
доверяли – малы еще. Тоня только смотрела, как взрослые там работают. «Прополка
– самое трудное», - делала она заключение. Нагнувшись до земли, а то и на
коленях часами стоять над грядками и выщипывать сорняки – непростое дело. Но у
бабушки выходило легко и быстро, росла гора мусорной кучи, а посадки
становились ровными и красивыми. Зеленеет рядками лук на нескольких широких
грядках, перышки становятся толще и толще. Взошла и распушилась морковь,
метелочки немного похожи на хвойные веточки иголками вверх. Кудрявится
петрушка, плотной стеной растет укроп, тут же щавель и горох. На отдельной
грядке посажена свекла, она только проклюнулась, всего два листочка, которые
трудно увидеть в траве. Бабушка выпрямилась: грядки прополоты, вечером полить
их, а завтра – окучивать капусту, подвязывать огурцы и опять все поливать.

Не всегда
Тонька ходила в огород. Свои дела ждали да и незачем: бабушка сама приносила
ягоды и зелень, мыла и ставила в тарелке на стол. Больше нравилось Тоньке
сопровождать бабушку, когда та шла доить корову. В дальнем углу двора находился
большой сарай, а внутри – хлев, где стояла корова и через загородку от нее
поросенок. Наверху- сеновал, заполненный до крыши сеном, и дрова, сложенные
возле одной стены сарая, и разные инструменты на полках – у другой. В углу у
двери поставлены лопаты, грабли, мотыги, топоры, колун, пила, всего не
перечислить, что там было, много чего. Тоня шла сюда с большим удовольствием и
училась у бабушки всему, что та делает: доит корову, достает вилами сено с
сеновала и кладет в кормушку, кормит поросенка, точит пилу или лопату.

Когда
появился теленок, забот еще больше прибавилось. К зиме его перевели на место
поросенка, а весной и летом уже отпускали во двор гулять. В стадо гоняли только
Зорьку, рыжую корову с белой отметиной на лбу. Теленок, тоже рыжий бычок,
задрав хвост, бегал, мычал и наровил боднуть того, кто зазевался во дворе. Вот
уж бегали наперегонки от него! Остановится он - кто-нибудь меряется с ним
силой: встанет напротив, подставит лоб ко лбу бычка и начинает давить, кто кого
забодает. С хохотом отскакивали потом, чтобы не забодал по-настоящему.

Тонькин брат
все просил собаку, и наконец бабушка принесла от соседей щенка, такого
лопоухого и забавного, что дети не отходили от него, все любовались, гладили по
теплой шерстке. Он был рыжеватым, с толстыми лапками и маленьким хвостиком.
Сначала сделали ему теплое место в сенях, накидав в большую коробку побольше
тряпок, и он спал там, когда устанет, набегавшись с детворой. Ко всем сразу
быстро подбегал, радостно махал своим хвостиком, терся мордочкой, ласкался.
Высунет язычок и, довольный, лежит, когда ему гладят толстое пузико,
глазки-бусинки даже закроет. Скоро он вырос и превратился в небольшую рыжую
собаку, которую стали звать дамкой. Лапы у нее остались короткими, а хвост
загнулся в колечко. Теперь она стала жить под сенями. Бабушка сделала для нее
лаз сбоку в стене, а внутри – лежанку. Дамка сторожила дом, следила за тем, кто
входит через калитку, может чужой, и лаяла на прохожих.

Дамка очень
невзлюбила бычка, который, по ее мнению, был тут самым глупым, и облаивала его,
как только он появится во дворе. В то же время она немного побаивалась этого
хулигана, быстро убегала и скрывалась под сенями, когда бычок бежал к ней,
чтобы забодать и ее. Ласковая и добродушная почти со всеми Дамка терпеть не
могла гусей, которые целым стадом паслись за поленницей, отгораживающей двор от
чужого участка. Гуси гоготали, и Дамка забегала со стороны огорода, лает на
них. Особенно противным был огромный белый гусак, которого ненавидела не только
Дамка, но и Тоня.

Однажды
гусак неожиданно набросился, когда Тонька сидела за поленницей. Было не до
гусей, делались важные секретики, и она не заметила, как гусак, расправив
крылья и вытянув шею направился к ней. Он больно ущипнул за руку и напугал так,
что Тонька упала и отбивалась от него ногами. Потом вскочила, схватив
попавшееся под руку полено, и запустила в гусака. Тот шипел, но больше не
приближался. Она в мгновение ока перелезла через поленницу и теперь была в
безопасности. Все лето Тонька, как и Дамка, воевала с гусями, в отместку
бросала в них камешки и щепки, но только с поленницы, когда те близко
подходили.

В то время.
Когда Дамка была уже взрослой собакой, в семье появилась кошка. Она пришла во
двор с улицы, погуляла, понюхала в сенях, зашла в приоткрытую дверь чулана и
устроилась там на куче ненужных вещей, лежавших на полу. Долго спала, попила из
блюдца налитого туда молока, которое попросили у бабушки, потом поела каши и
снова уснула. Так и осталась, жила в чулане, выходила только поесть и по своим
делам. Вдруг стала на глазах расширятся, раздуваться, прятаться еще больше,
вскоре все услышали писк и поняли, что кошка теперь не одна. Сначала она шипела
на тех, кто подходил близко, но потом успокоилась: никто не собирался обижать
ее котят, даже не трогали. Их лыло трое: один черный и два серых, только серые
различались размерами, один побольше, а другой поменьше. Так и разобрали котят
какой кому. Черного выбрала Тоня, он самый большой и красивый.

- Это мой!
Васька! – сказала она.

Двух других
разделили по старшинству, тот, что побольше - брату, оставшийся – сестре.

-Это мой! А
это мой! – выкрикивали они, указывая на своих избранников.

Теперь все
приходили смотреть – каждый за своим. Кошка только пристально наблюдала, давала
трогать себя и котят, привыкла. Одного, самого маленького, скоро не стало, не
выжил, а кошку с серым котеночком отдали соседям, которые их просили. Остался
один, Тонин, черый с тремя белыми пятнышками: не шее, груди и животе. Через год
он превратился в пушистого красавца Василия, важного, хвост трубой, с длинной
шерстью на хвосте. Усы у него белые, длинные, а глаза зеленые. Спал только с
Тоней, играл с ней и не признавал, кроме Тони и бабушки никого. Он мог гулять
целыми днями, где был и чем занимался, никто не знал, но к вечеру возвращался,
ел и укладывался спать на Тониной кроватке. Один раз удалось незаметн