⁣Мужчина должен быть влюблён.

⁣⁣Мужчина должен быть влюблён,
Иначе – жизнь в мирке унылом
В одну шестнадцатую силы.
Мужчина должен быть влюблён.


Чтоб ставить цели и задачи,
Серьёзней, чем построить дачу,
Мужчина должен быть влюблён.

Чтоб жизни заново учиться,
Чтоб не бояться и не спиться,
Мужчина должен быть влюблён.

Чтоб головой скрести по небу,
И чтоб не жить единым хлебом,
Мужчина должен быть влюблён.

Влюблён, пускай и без ответа,
И без надежд, неважно это.
Мужчина должен быть влюблён.

И дело здесь совсем не в счастье,
Пусть вовсе нет предмета страсти,
Мужчина должен быть влюблён.

Когда мужчина не влюблён,
Он не живёт, он существует,
Ни для кого, зазря, впустую.
И не совсем мужчина он,
Когда мужчина не влюблён.




⁣А было времечко
⁣⁣
А было времечко, всё было впереди,
В душе ещё никто не наследил,
Тогда и небо было голубое,
И график пьянства – сутки через двое,
И день, легко ушедший за плечо,
Не требовал о сделанном отчёт,
И год не пролетал, а проползал,
И предыдущий не напоминал.
Друзья или враги прозрачны равно,
И взгляд в очки сомнений не оправлен.
То время – рябь в пруду на солнце, но
Любуясь рябью, ухожу на дно.


Урожай


⁣Не ускоряться больше, не бежать:
Теперь не убежать и не догнать.
А просто поле вызревшее жать,
И больше ничего не нужно знать.


Назад никак, и нет вперёд пути.
И сеять дальше – тоже ни к чему.
Двух урожаев в погреб не снести,
А первый-то... Он нужен самому?


Он оправдал убитых на корню
Желаний или вызревших потерь?
И воскресений десять раз на дню?
Да? Нет? Какая разница теперь...


Пьяный


⁣Серенький дождик меня промочил,
Кашей табак в моём кармане.
Кашель. Кабак душу не долечил.
Пьяный. Немножко пьяный.


В парке хожу и улиток давлю.
Небо торчит из грязной лужи.
Нужен всем тем я, кого не люблю.
А кого да – не нужен.


Прутиком выбью с ивы капель,
Близится август, странно.
Вроде вчера провожали апрель,
Не разобраться: пьяный.


Я осознал...

⁣Я осознал, тебя я не найду.
Не украду, к ногам не упаду,
И в терем твой высокий не войду,
И не совру, что подарю звезду.


Я не прочту в глазах немой вопрос,
Не догоню тебя среди берёз,
Не заскулю от счастья, будто пёс,
Лицом уткнувшись в черноту волос.


Но ничего важнее в мире нет,
Чем этот бред длиной в миллионы лет.
Ты в нём целуешь и готовишь винегрет,
Вино и борщ, роддом и лунный свет…


И ты так неприлично молода,
Но внуков мы разводим по садам…
Холодный пот, летит в лицо вода.
И без тебя со мною навсегда


Футбол, кино, вино и домино,
Бильярд и фитнесс, веники в парной
Всё в мире есть, чтоб не уйти на дно,
Бассейн, бордель и даже водка, но…


Я осознал...

Коренные. Рассказ.



⁣– Н-да… – сказал он, бессмысленно сжимая пальцами пустую
рюмку. Очень хотелось выпить, но было ещё рановато – с прошлой рюмки не прошло
и пяти минут. Надо было что-то говорить, но мыслей в голове не было.

Некоторое время они смотрели друг на друга.

«Ну, скажи чего-нибудь», – мысленно сказала она.

«Хоть бы сказала чего-нибудь», – подумал он.

– А… – начала было она.

– А… – начал он одновременно.

– Ну-ну-ну… – поощряя собеседника, сказали они хором.

Повисла неловкая пауза.

– Гм… – сказал он, взяв-таки на себя обязанность начать
диалог первым. – Вот тут это… Я ведь что раньше? Я раньше пил много… Гм… А
теперь вот могу и не пить. Совсем…

И он с тоской покрутил в пальцах рюмку. По его мнению,
давно уже пора было налить, но эта дура всё цедила свой коньяк мелкими глоточками,
и пустота в его рюмке её, кажется, совсем не волновала.

– Да… – сказала она. И добавила, подумав, – это хорошо,
когда у мужчины есть сила воли.

– Да…– согласился он, – сила воли это очень правильно.
Нужное качество.

И налил себе рюмку.

– Твоё здоровье, – он с трудом удержался, чтобы выпить
только половину, – Да… А вот раньше это… Раньше, говорю, пил много. Постоянно
пил. И ведь затягивало так, что по неделям бывало… да… Ну это, правда, пока на
пенсию не вышел. А вышел – и ничего. Генетика у меня на алкоголь хорошая,
видимо, вот и не спился. А так – многие спились. Стресса очень на работе много,
сложно не пить. А потом уже привычка появляется. Не все могут бросить, мало
кому удаётся.

– Да… Очень я мужчин уважаю, которые могут жизнь свою поменять.
Сейчас мало кто может.

– Тут – что? Тут главное себя в руки взять, я и взял.
Теперь вот – дело совсем другое. Не пью. Могу, конечно, и выпить, но норму свою
знаю. Выпил себе немного, и хорошо… – голос у него был скрипучий и неприятный,
будто по стеклу скребли чем-то твёрдым. И интонации безжизненные.

– Да-да. Главное во всём норму знать… – согласилась она.

Минуту помолчали.

– А ещё я заметила, культуры в людях не стало. – Она нашла
новую тему.

– Точно-точно. Не стало. Нет в людях культуры.

– Это потому что понаехавших очень много. Коренных
ленинградцев-то и не осталось почти. Едут сюда все, кому ни лень. И чего им
дома не сидится…

– Те, кто коренные, намного культурнее, конечно, – согласился
он. – Я думаю, это в генах у нас уже. Культура эта.

– Да-да, сразу видать, кто есть кто. Я вот в магазине по
акции масло покупала, попросила мне каждую бутылку в отдельный пакет упаковать.
Так она даже не поняла! Смотрит на меня, глаза вылупила… курица…

– Ага, ага… – Поддакнул он на всякий случай, совершенно не
понимая, в чём была виновата кассирша.

– Пакет-то всегда в хозяйстве пригодится. Нужная вещь.

– Нужная, – согласился он, с тоской глядя в полупустую
рюмку.

– И зачем они прутся сюда все? А потом удивляются, что
культуры не стало…

– Ну, это как сказать… Польза от них тоже есть. Асфальт
кто-то класть должен, опять же. Или в магазине грузчиком. Потом, я работал ещё когда,
нам от мигрантов одна польза была. Остановишь документы проверить, ну а там… Да
даже если документы в порядке, всё равно... Это сейчас по-другому стало, много
с них не возьмёшь. И документы у всех, и права знают свои. Выучились. А десять
лет назад, помню…

– Да, совсем от них житья не стало. Всё хуже и хуже
становится. Главное – наглые такие. Вот дочка у меня – к татарину ушла. Чего ей
не жилось, всё в доме было…

– Ну, татары – не узбеки…

– Ой, да какая разница. Я вообще сначала думала, он меня
зарежет. Я думаю, он колдун какой-то, приворожил её.

– Ну уж прямо и колдун… Никогда такого не видел.

– Да нет, точно-точно. Есть колдуны, по телевизору даже показывают.
Мне аж плохо становилось, как я его видела. Три раза что-то вроде обморока со
мной делалось, и все три раза – в его присутствии. Или капли какие-то мне в чай
лил… Сейчас же всякие капли есть. В интернете прочитал, как они на человека
действуют, там же всё есть, в интернете…

– И купить по интернету тоже всё можно, – поддакнул он, не
удержавшись и выпив вторую половину рюмки. Бросил пристальный милицейский
взгляд. Решил: «крыша у бабы поехала, но не полностью».

– Да. А ещё лучше – так сделать… – она говорила всё
быстрее, как девочки-хорошистки иногда повторяют в школе выученный до уровня
«от зубов отскакивает» урок. – Она полностью под его контролем теперь, ушла из
дома. Мне даже не звонит. Вот он её быстренько теперь надоумит жениться. Потом
она меня отравит, сделает что-то со мной, он же колдовать умеет, власть над ней
взял. А он её в тюрьму сдаст. И всё, меня нет, она в тюрьме, и всё наследство
его. А у него ещё и в тюрьме всё схвачено, небось. Они же, татары, все друг за
друга.

– Да-да, – поддакивал он, сосредоточившись на процессе
наливания коньяка в рюмку, чтобы не ухмыляться, – надо же… Всякое бывает…

– Вот я и замки все поменяла. Главное, она как сбежала-то?
В институт ушла утром. А вечером звонит, говорит, всё. Не приду больше…. Нет, вещи
я ей не отдам. Скажу – вообще выбросила…

Она выпила остатки коньяка в своей рюмке, и с шумом
перевела дыхание.

«Или всё же полностью съехала…» – подумал он. А вслух
скрипуче подтвердил, заполняя образовавшуюся паузу:

– Дети неблагодарные растут, это у всех сейчас так. Моему
как раз восемнадцать стукнуло, такой оболтус… Я, правда, и увидел его первый
раз за пять… да, за пять лет. Чужой мне человек вырос. Да…

«Это хорошо», – успела мельком подумать она и продолжила
тараторить:

– А пусть вещи у меня останутся! Ничего, перебьётся
как-нибудь. Посмотрим, как без вещей поживёт. Или пусть теперь татарин этот ей
обеспечивает... Тем более, и деньги есть у неё. Только откуда – непонятно. Я ей
денег давала только на проезд, зачем ей деньги, дома всё было… А у неё
откуда-то берутся…

«Вот когда надо говорить – молчит. А когда не надо – трещит
как сорока. Дура. – Подумал он, наливая рюмку. – Пожалуй, на трезвую голову это
всё слушать сил бы не хватило».

– Теперь больше с ней совсем общаться не буду. Отрезанный
ломоть, – наконец выпалила она.

«Это хорошо», – подумал он и про то, что замолчала, и про
отсутствие в доме половозрелой дочери. В голове слегка зашумело от коньяка.
«Пожалуй, действительно, насовсем выгнала. Такой характер эгоистический… Хорошо…».

– Да… я вот тоже с бывшей супругой не общаюсь уже давным-давно.
Я, кажется, говорил уже. Так что проблем никаких нет, свободен как птица. А
теперь вот с того года и элементы платить уже не надо…

– Да, это хорошо, – соглашалась она, – это правильно…

– А твоей сколько до совершеннолетия?

– Через три месяца уже совершеннолетняя. Вот пусть куда
хочет и едет. Ничего ей не дам.

«Хорошо», – опять подумал он. Помолчали. В бутылке
оставалось меньше половины, и он впал в беспокойство, известное всем
алкоголикам. Видимо из-за этого рефлекторно налил ей поменьше.

– Я как считаю? – переводя взгляд с бутылки на свою рюмку,
её рюмку и обратно на бутылку, заговорил он, – Я считаю, разумный человек
всегда себе жизнь может правильно устроить. Чтобы и пуп не надрывать, и чтоб
всё было. А теперь, сама посуди. И пенсия милицейская. И сам ещё работаю в
охране. Всегда кусок хлеба в кармане. Так-то.

– Пенсия это немного. Но зато регулярно. Конечно, это
хорошо, когда пенсия, – рассудительно сказала она.

– Пенсия – да. Маленькая. Бутылка барматы и стакан для
красоты, как мой папаша говорил. Но с другой стороны, хотя бы на квартплату
хватает. А дальше уже – что потопали, то и полопали. Квартиру сдаю. И сам вот
на двух халтурах. Там на шлагбауме, здесь в больнице на КПП. Это наши халтуры,
для бывших ментов специально… да, вот так и живём… Главное – службу нести
правильно. Порядочность должна быть. А когда человек порядочный, у него и в
жизни везде порядок.

«Хорошо всё
обрисовал. Только плохо, что алименты «элементами» называет, низкой культуры
человек. Ну да ничего, тут уж особо выбирать не из чего, раньше думать было
надо. И пьёт много, конечно. Но вроде не так, чтобы совсем неприемлемо. Можно
будет контролировать. Намного хуже бывает». И за этими мыслями она светски, как
ей казалось, отпивала коньяк и что есть сил стреляла глазами.

– Да… я вот тоже… Квартиру сдаю, чтоб без дела не стояла. Приличные
люди снимают, третий год уже. А сама вот больше о душе теперь думаю. Это силу
придаёт.

– Интересно, – соврал он. Про недвижимость ему было бы куда
интереснее. Состояние её имущества – дачный участок и две квартиры – он
представлял себе неплохо, потому что она ему, хотя сама уже о том и не помнила,
почти всё выболтала ещё в прошлые разы. Но ему хотелось подробностей, и не
беда, если по второму разу. Очень ему нравилось говорить и слушать про
всяческое имущество. И про участки, и про квартиры, и про другие преимущества
вымирающих «коренных» перед прибывающими «понаехавшими».

– В церковь вот хожу.

– Главное много не жертвовать им, – сказал он с
беспокойством.

– Да нет, зачем же? Нигде не написано, чтобы обязательно
жертвовать надо было. Душу можно и так спасти. Так что на службы хожу теперь.
На крещение в прорубь окунаюсь, третий год уже. Говорят, для души полезно.

– И как же это ты в проруби плаваешь? Не холодно там?

– Да холодно-то холодно. Только о душе думать надо.

– Да, это точно, – задумчиво сказал он, – организм ко всему
привыкает. Я вот помню, в армии ещё… Горячей воды не было почти год. Зима,
холодно, а в бане только холодная из крана течёт. Ничего, никто не умер, все
мылись как-то. Правда, тогда и организм молодой был, опять же…

– Ну вот. А тут раз в год всего. Главное вытереться потом,
и чаю из термоса…

– Да, а можно и чего покрепче… Ради такого-то случая, чего ж
не выпить.

– И вино в церкви тоже хорошее. Я теперь его в церковной
лавке покупаю, там иногда скидки бывают. Сразу возьму бутылок пять, мне надолго
хватает. И как пожертвование получается, и самой пить приятно: сладкое. После
всенощной усталость хорошо снимает…

– Всенощная? – это слово почему-то вызвало у него ухмылку.

– Всенощная. Служба такая.

– Да, – согласился он, потянувшись к бутылке, – алкоголь на
службе первое дело. Когда долго не спишь, в наряде там или на дежурстве…
Снимает усталость, снимает. Давно замечено.

– …Стоять тяжело, конечно, на службе. Устаёшь. Но зато
понимаешь, что не зря, для души полезно. Вот так и стоишь. Приобщаешься к святости.

– Это да,… А я вот в армии помню, тоже… Дневальным стоишь
когда, наряд такой по роте, поставят на тумбочку и стоишь два часа. И не сойти.
А ночью спать охота… Да… Тоже тяжело было.

– Ой, как интересно, – она, спохватившись, опять начала
стрелять глазами.

– Да… опять же, два года эти в трудовой стаж идут. К
пенсии. Армия – вещь полезная.

– Согласна. Я вот тоже так воспитана, что считаю, настоящий
мужчина должен отслужить.

– Это уж как полагается… Сейчас вот год служат, это я
считаю, не служба. А вот, когда два года было – другое дело…

– Да, вы говорили уже…

Повисла новая пауза, кроме погоды оба решительно не могли
придумать тему для разговора. Но с погоды они сегодня начали и уже обсудили и
что было, и что есть, и все возможные прогнозы. А также тот факт, что погода в
глобальном смысле совсем испортилась: ни зимы, ни лета: не то, что лет, скажем,
десять назад. Сошлись они на том, что это всё не спроста: тут без человеческого
влияния не обошлось. Хотя оба так не считали.

– Да… А с коленом твоим мы так поступим. Тут я собрала
кое-что. Подмор пчелиный, прополис…

– Да помню я… – в скрипучем голосе прорезалась тоска.

– Прополис развести обязательно. Ну, там написано. И йод.
Только сильно не мажь, просто сеточку на колене сделать, и всё пройдёт…

Он кивал и поддакивал. И жалел, что рассказал про колено.
Кто ж знал, что у неё хобби – самолечение! Вообще-то, можно было догадаться…

– И фольгу. Просто от шоколадки бумажку бинтом зафиксируй,
сразу разницу увидишь.

– И капустный лист, – обречённо продолжил он уже выученный
урок, – он опухоль оттягивает.

– А летом лопух можно, – закончила она.

На этом всё было кончено: говорить стало больше не о чем. Он
выпил рюмку и поставил её на стол. Лёгкий стук выдал, что он немного запьянел.

– Ну ладно, пойду я, – сказал, поднимаясь. В бутылке
оставалось совсем чуть-чуть. На полпальца от силы. Конечно, был соблазн и это
допить, но опыт подсказывал, что от этого не будет ни тепло, ни холодно. А так
– даже приличия соблюдены. Не алкаши какие-нибудь, чтобы непременно всё до
капли высасывать.

– Да-да. Время позднее уже… – сказала она и вздохнула по
возможности томно. Он то ли не понял, то ли сделал вид.

– Да… А на такси не разъездишься. Ненужная трата средств, я
считаю.

– Я тоже не люблю. Таксисты ещё через одного нерусские…

– Да… Много, много их стало…

Они ещё немного постояли в прихожей, ища темы для
разговора. Тем не было.

– Вот… Ну что ж. Ещё заходи как-нибудь.

– Да, на восьмое марта зайду. У меня выходной будет, я ведь
два через два работаю…



– Чего ходит-то? Решил бы уже что-то, наконец, – сказала
она вслух, ставя в раковину посуду. – Дурак, конечно, но вроде мужик не самый плохой.
Опять же, как без мужика-то?

– Ч-чёрт его, знает, оно мне надо? – почёсывая подбородок, сказал он
вслух, уставясь на кнопки едущего вниз лифта. – Вроде и так хорошо, как есть.
Только поговорить иногда не с кем. Да и вообще, баба, она баба и есть, как без
бабы? К тому же хозяйственная, хоть и дура. Возраст уже, про детей не будет
заикаться. Зачем они нужны, дети? При имуществе… Подумаем… Может, зайду ещё. На
восьмое марта…