⁣Бусы



Катя вошла в комнату. Гости уже отмечали. Собралось человек семь: соседи дядя Боря и тётя Валя да ещё какие-то люди, чьи имена она уже и позабыла, — то ли мамины коллеги, то ли знакомые по даче.

Мама восседает во главе стола. Рядом с ней хлопочет сестра Соня. Подкладывает маме на тарелку запечённую семгу и поливает рыбу густым сливочным соусом. Запечённая семга — любимое мамино блюдо. На столе наполовину съеденный холодец, винегрет, нетронутая, сверкающая фиолетовой гладью селедка под шубой, овощи, зелень, из напитков — вина, боржоми, соки. На маме крупные бусы ржаво-золотистого цвета. Она надевает их в торжественные дни. Сегодня у мамы круглая дата.

— Ну, — наполняет фужер дядя Боря, — за тебя, Галечка! Живи на здоровье, живи сколько захочешь!

Ломкий звон фужеров.

Катя проходит и садится рядом с дядей Борей. Тот слюняво чмокает её в щёчку и приговаривает:

— Выросла, девочка, выросла-то как! Вот такой её помню, — дядя Боря опускает ладонь почти до пола. Дядя Боря — главный шутник и остряк в подъезде.

— Ой, вот и Катенька пожаловала, собственной персоной, опоздала, как всегда, — вроде бы в шутку произносит мама.

За столом посмеиваются.

— Обычно по телефону поздравляла, а вот сегодня приехать соизволила! — добавляет мама.

После этой реплики смешки несколько стихают.

— Я хочу сказать тост, — вступает тётя Валя, предварительно стукнув по фужеру ножом для привлечения внимания, — Галя, ты такая… — она делает паузу, — потрясающая! Двух замечательных девочек подняла. Сама! Двух таких разных! Вот Катя независимая, сама живёт, а Соня домашняя, тебе так хорошо помогает... В общем, за вас, девочки!

Послышались возгласы: «Ура» и «С днём рождения!»

После тоста тёти Вали все погрузились в молчаливое пережёвывание пищи. Звонко соприкоснулись с тарелками вилки, глухо зацарапали ножи, сосредоточенно и ритмично заработали челюсти.

Когда же гастрономический запал угас, слово взяла Катя:

— Мама, мы давно не виделись, но вот я наконец-то здесь… Я рада. Это мой дом. Всегда был и всегда останется.

— Да, Катенька, это твой дом. Приезжай в него почаще.

— Спасибо. Мне очень приятно это слышать. Мама, я хочу вручить тебе подарок.

Катя просочилась через гостей и передала маме подарочный пакет, на котором в карикатурной манере был переосмыслен «Давид» Микеланджело.

— Бусы, из Италии привезла, — улыбнулась Катя.

— Бусы? Бусы я люблю. Соня, достань.

Соня медленно распаковала подарок и показала гостям. Бусы в её руках стекали и струились.

— Хорошие камушки, очень даже хорошие, — одобрительно проговорила мама, — но, Катя, ты же знаешь, что я терпеть не могу красный цвет.

— Да, мама? А мне всегда казалось, что красный тебе как раз и пойдёт. Надень, попробуй.

— Ну, может, и пойдёт, ладно, убери, Соня. Потом как-нибудь померю. Есть у меня одна кофта, может, с ней хорошо будет.

Катя вернулась на место. Гости поглядывали на неё — кто с насмешкой, кто с презрением, кто с состраданием.

— Выпьем-ка ещё! Подставляем бокалы! Катенька, ты с нами или против нас? Давай-ка тоже, за маму!— скомандовал дядя Боря.

Катя протянула фужер, в который дядя Боря вложил горлышко тёмной бутылки. Празднование потекло дальше. Катя мелкими глотками пила красное сухое и смотрела в окно. Бешено колыхались под напором налетевшего ветра жёлтые пряди берёзы. Сухие листья навсегда отрывались от дерева и срывались вниз. В небе растекался закат цвета лавы и проступала круглая, как таблетка, луна. Катя перевела взгляд от окна и принялась изучать изогнутый торшер в глубине комнаты, за маминой спиной. Светильник склонялся к полу, как жираф на водопое.

Через двадцать минут после вручения подарка Катя, воспользовавшись паузой после очередного тоста, поднялась и сказала:

— Спасибо всем за гостеприимство, я пойду. Мама, с днём рождения ещё раз!

— Давай, Катенька, давай! Ещё раз спасибо за бусы. Бусы-то не простые, а заморские, итальянские! — на мамину реплику гости отозвались хохотом.

Вслед за Катей к выходу прошмыгнула Соня.

— Катя!

— Что?

— Уходишь? Может, на десерт останешься? «Птичье молоко» твоё любимое будет… На вот, возьми, — Соня протянула Кате старую бумажку.

— Что это?

— Письмо твоё, из лагеря, ты писала маме, когда тебя первый раз туда отправили. Давно хотела отдать тебе.

— Зачем мне оно?

— Катя, я его тогда в почтовом ящике нашла, но маме не передала. У себя спрятала… Так маме и не дала прочитать. Мне стыдно. Извини.

— Ладно, Соня, забей, — сказала Катя, обматывая горло шарфом. Шарф облепил шею, будто был сделан из скотча.

— Катя, ты на маму не обижайся, она болеет. Она вообще хорошая, просто резковатая иногда. Ты почаще приезжай, пожалуйста, мне одной трудно с ней справляться.

— Пока, Сонь, я напишу, как доеду. Хорошего вечера.

Катя вошла в лифт и развернула листок бумаги в мелкую клеточку. Письмо всё в изгибах: читали и складывали его неоднократно. На бумаге жёлтые пятнышки — то ли капнули чем-то, то ли от времени сами образовались. Почерк — как покосившийся забор, заметно, что человек недавно научился писать:

«Мама, привет! Это твоя дочка Катя. Я очень скучаю по тебе и Соне. Почему вы меня не навещаете и никогда не приезжаете? Мне тут очень плохо, хотя кормят хорошо. Мы делаем здесь спектакли. Иногда нам показывают мультики перед сном. Нас рано заставляют спать. Погода хорошая, но вчера был дождь. Я жду тебя. Ты должна приехать и забрать меня отсюда. Иначе я заболею. Следи, чтобы Соня не играла с моим мишкой. С куклой пусть играет. Мы скоро увидимся.

Катя».

Катя выпорхнула из блёкло освещённой кабины, скомкав на ходу письмо. Бумага измялась и стала похожей на крошечный айсберг. У подъезда Катя выбросила письмо в урну.