⁣Роман Назаров. На премию Левитанского. Проза

НА ПОРОГЕ СЕРДЦА

Да как же его звали? Не то Сергей
Андреев, не то Андрей Сергеев. Не помню его ни в первом классе, ни во втором.
Появился в третьем, исчез в пятом. На фотографии – это 82-й год, 19 мая, День пионерии.
Солнечно.

А он был маленький, худенький,
болезненный. Но умел так нахмуриться и зыркнуть – холодело внутри. Умел
посмотреть на тебя и с нравственным укором, по-взрослому, и презрительно – «да
кто ты такой». А чаще взгляд его был опрокинут куда-то в себя, застывший. Губы
складывал в шарики, когда выдувал гласные «у», «ю». Речь его была слегка
дефектной. Какие-то буквы он неправильно произносил, особенно, когда
волновался. И, в общем, его никто не любил, и дружить с ним никто не хотел.
Прозвали его Нытиком.

Сколько эпизодов с ним помню?
Три-четыре. Вот Юра Фурсов – полненький, умненький – пригласил к себе в гости
троих друзей – меня, Андрея Тимофеева и
Толю Шустрова. А Нытик за нами идет, ноет. «Возьми-ите меня с собой, возьми-ите,
ну, пожалуйста…» Юрка ни в какую. Мы пробыли у Юрки час-полтора. Мама угощала
конфетами, а Юрка показывал свои игрушки, гитару, на которой уже учился играть,
и, как нечто невероятное – газету с японскими иероглифами. Выходим из подъезда,
а Нытик под грибком в песочнице стоит. А осень холодная. Ветер ледяной дует,
моросит неприятно. И он, мокрый, стоит, ждет, словно часовой из рассказа
«Честное слово»...

И как-то мы с ним сошлись, что ли.
Помню, был у Нытика дома. Играли в солдатики. Его великолепную армию я
разгромил без потерь жестким лимонным теннисным мячиком. Нытик обиделся,
поднялся с пола и заявил взволнованно: «А у меня порог сердца! Я могу умереть в
любую секунду!». Я понял, что он имел в виду слово «порок». Я слышал это слово,
связанное с другим словом – «порочный», которое прочитал в одной взрослой
книжке, и означало оно что-то плохое, постыдное. И слово как-то не вязалось с
моей победой, с его поражением. Ну, проиграл и проиграл. Думаю: «Ну давай,
умирай. А я посмотрю!». Но не сказал этой глупости. А Нытик мне новую порцию
информации выдает: «Все умрут! Даже звезды и планеты умирают, а вотОн никогда
не умрет, потому что бессмертный». Что еще за «вотон»? Загрузил он меня,
конечно. Ушел я от него озадаченным.

И еще один эпизод. Я был по уши влюблен
в одноклассницу Лену Четверикову. Я провожал её часто из школы, нес портфель. И
Нытик знал о моей любви. И вот однажды, после уроков, он остановил меня,
рассказывая какую-то чепуху, а Лена ушла вперед, и я все порывался как-то
вежливо остановить Нытика, дать ему понять – разговор закончен, я иду по своим
делам, ты – по своим. И он мне заявляет: «Ну и иди к своей Червяковой!» И
смотрит презрительно… «Червякова»… Если бы у меня тогда было чувство юмора! Но я
маленький безумец – с ее именем засыпаю, с ее именем просыпаюсь, в сказках Марьи-царевны,
Елены Премудрые и Василисы Прекрасные – это все она, моя Лена Четверикова.
«Червякова!» Я повалил Нытика на землю и избил в кровь, разбил губу, порвал ему
куртку… У Лены миллион лет как отдельная счастливая жизнь, дети, семья – мы
никогда не были вместе. А я избил Нытика за одно слово.

Потом он исчез. Говорили, что он уехал в
другой город.

Лет через 12 я оказался на похоронах,
провожал в последний путь хорошего знакомого, убитого в бандитской разборке.
Когда народ поехал в ресторан на поминки, какая-то свинцовая тяжесть на душе
заставила меня прогуляться среди могил. Сколько молодых людей тогда унесли
проклятые 90-е, страшно подумать.

И вот передо мной выросла мрачная плита
и до боли знакомое лицо одноклассника – с нравственным укором во взгляде. «Сергей
Андреев 1972-1990». Я остолбенел. Никуда он, оказывается, не уехал, и, прожив
еще 8 лет, умер от порока сердца...

Еще через 20 лет с небольшим я пытаюсь
вспомнить, как же его звали. Точно ли Сергей Андреев? А может быть Андрей
Сергеев? Съездить на кладбище, найти его, убедиться?.. Почему внутри все дрожит
от этих далеких, никому не нужных и тающих воспоминаний? Да как же его звали?
Имя десятилетнего мальчика застряло на пороге памяти, на пороге сердца…

⁣Роман Назаров. Номинация Поэзия. Стихи

ТЕБЕ – ОТВЕТ – ЧЕРЕЗ СТО ЛЕТ
(М.И.Цветаевой)

К тебе – сейчас – протягиваю руки
В голодный девятнадцатый чумной
Московский год, – забудешь эти муки! –
И полетишь со мной!

Не повторим ошибочки Орфея,
Законам Ада-памяти урон
Апгрейдом нанесем, – хвала Морфею,
Дарующему сталкинг-сон!

Душа поёт – к Берлину ли, к Парижу –
Тебя влечет по-навьи легкий транс?
«Москва… странноприимный…» – говоришь ты. –
«Клеймо…» – Вот благодатный шанс!

По-над Тверской, над Пушкиным в раздумье –
Смотри! – шагаловские летуны
Мы словно… «Или нет – как чайки-хохотуньи –
Странно-тревожны сны!..

…Свою ладонь тихонечко на шею –
Ко мне, другою нежно проведи
По талии… так… поцелуй!..» – Немеет,
Дрожит и бьет в груди…

Марина! Я ведь о себе не молвил
Ни сло… – «Ой, посмотри, под нами – храм,
Назад почти лет тридцать, право слово,
Христа ты принял там» –

Открылся тайн источник! Удивляюсь! –
«С Олимпа видно все – ты так и знай!
От платьев и колец не отрекаюсь,
Раз я вернулась в рай –

Я женщина – и женщиной останусь
На небе, в дальнем космосе, всегда –
И письма целовать не перестану!» –
Я думаю… Тогда

Передаю контроль над сновиденьем
Тебе, о Царь-Девица! Говори,
Куда летим – в Музей отца? Мишенью
Представился Бори-

соглебский, впрочем, были здесь – я помню
Ту тяжесть бронзовых локтей…
А так – скорей – считать моих любовниц,
Тех, мнимых, без затей? –

«Любовниц у тебя – что кот наплакал,
Но встречных женщин – истинно любил,
А взгляд своей жены-поэта – лайкай! –
В нем искры моих сил!

Сейчас мы к Александрову слетаем,
Оттуда Иоанна – Русь,
И мой – с сестрой – музей! Я точно знаю –
И чуточку горжусь! –

Где памятнику быть Сереже, Але,
Маврикию, Андрюшеньке, сестре
И мне – примером фото есть…» – Как мало
Мы вместе, и острей

Я чувствую, что скоро… расставаться…
Ты в Вечность не исчезнешь? Беатрис
От Данта так сбежала! – «Мне скрываться
Не нужно – сто актрис

В душе на тыщи лет вперед проснулись!
Мы встретимся, любовь, через сто лет!» –
Я буду ждать… В Чистилище, в Раю ли… –
«Лети за Солнцем вслед!».


To spy the sky
(волгоградскому поэту Леониду Шевченко, 1972-2002)

Поздняя осень. Начало девяностых. Общага Лита.
Комната – от лифта налево и сразу направо первая дверь. Пробита.
Ты швыряешь (с наигранной злостью) карты на стол – перебор,
Допиваешь кагор и выходишь, дымя сигаретой,
В черный-черный такой коридор.

Подожди-подожди, согласились мы только что:
«Посторонний» Камю – наша библия и никому
Не раскроем секреты психоделических карт.
Не сложили сейчас, завтра сложим в игрушечный Ад
Все мистерии жизнеподобного века. И не подпускай
Необычного зверя. Но ты лишь нервно взмахнул рукой
И произнес словно бы невпопад: «To spy the sky!».

Поздняя осень. Начало девяностых. Общага Лита.
Комната – от лифта налево и сразу направо первая дверь. Пробита.
Ты бросаешь (с детской наивностью) карты на стол – перебор,
Допиваешь агдам и выходишь, дымя папиросой,
В черный-черный такой коридор.

Подожди-подожди, мы же слушали вместе БГ,
«Равноденствие», «Треугольник», провальный альбом «Radio Silence»,
Расщепляли поэзию, рок, музыку, жизнь и на «б», и на «г»,
Дженис Джоплин, Джим Моррисон, Джимми Хендрикс и
Перепахивали Бродского, Рейна, Тарковского, китайца Фу Си,
Поднимались драконами над переменами, пили свой кайф,
Почему ж так резко услышал я – «To spy the sky!»…

Поздняя осень. Начало девяностых. Общага Лита.
Комната – от лифта налево и сразу направо первая дверь. Пробита.
Падают карты на стол, ты нашел бычок пожирней, закурил, до сих пор
Помню великий сарказм. За дверью пробитой – голос Музы твоей Елены,
Пьяной, цепкой, любимой, прекрасной словно Сирена.
Допиваешь рояль и выходишь, выходишь, выходишь
В черный-черный такой коридор…


* * *
Христос ли, самогон ли, женщина ль святая
источник наивысшего блаженства –
не разделяй, но властвуй!
В Эдеме не было и нет
предателей и слуг.
Послушай, милый друг,
приветствуй ясным «Здравствуй!»,
приветствуй нежным взглядом,
невинною игрой
спектральных сердца чувств
туман рассей:
никто из солнц ни выше, ни мудрей.
С тобою вечно троица святая
связующею бездной восстает,
растут с тобою мать-отец земные
и предки, и потомки золотые
не жадностью, но житницей полны,
космической любовью вскружены.


Спасибо!