Ирина Неумоина

(номинация "поэзия")

Истории из моего детства...

АПЕЛЬСИНОВЫЙ СУП

Как-то мама заболела...

Что сегодня на обед?

Ни одной вкусняшки в доме –

Нет компота и котлет.



Пригорела утром каша,

Убежало молоко.

Нынче повар –«просто папа»,

А у папы дел полно.



Съела я морковь на завтрак,

Пропустила свой обед.

Всё невкусно,не съедобно –

Аппетита нет и нет.



Чай с вареньем, булка с маслом.

Без горячего весь день.

Если буду я голодной –

Вдруг привяжется мигрень?



«Накормить бы надо дочку, –

Думал папа, – да скорей...

Но, признаться, не умею

Каш варить я и борщей».



Он пришёл из магазина,

Огласил свое меню:

«Я купил три апельсина –

Из них суп тебе сварю».



Удивилась, вот картина!

Он в кастрюлю положил

Курицу и апельсины,

Чтоб навар вкуснее был.



А затем лапшу, картошку,

Лук, морковь и сельдерей.

Все как будто понарошку,

По-игрушечному в ней.



Может, папа-повар шутит?

Но в тарелке у меня

Золотые апельсины

Плавают средь бела дня.



Словно лодочки морские,

Из заморских дальних стран,

Вперемешку с овощами

К нам приплыли по волнам.



«Мама, мама! Суп отличный!

Аппетитный, высший класс!

Папа – повар экзотичный,

Удивил обедом нас!



Суп волшебный, мама, кушай.

Вмиг поправишься, послушай:

Ведь в бульоне витамины,

Солнечные апельсины!»

2019 г.





ПОРТНИХА

Говорит зверям слониха:

"Люся –­­ знатная портниха –

Из драпа сшила мне пальто,

Ну, очень стильное манто!



Зайцу сшила комбинезон –

Он важным стал, такой пижон!

Попрыгунье-белке юбку,

Моднице лисичке – шубку."



У швеи в шкатулке дружно

Уместилось все, что нужно:

Шпульки, пряжки и булавки,

Есть наперсток ­­­­вроде шляпки.



Иглы, ножницы, катушки –

Это вовсе не игрушки!

Калька, сантиметр, лекало –

Все для выкроек лежало.



Люсе для шитья лишь только

Разной ткани нужно столько!

"В шифоньере её много,

Можно взять себе немного.



Сошью платье кукле Тане

И жилетку пупсу Дане.

А из остатков соберу

Карман большой для кенгуру."



Целый день швея сидела,

Вырезала ткань для дела.

И хоть вырезала криво,

Лоскуток красив на диво!



"Если ткани не хватает –

Люся тихо рассуждает, –

Нам для плюшевого мишки

На рубашку и штанишки,



Я в магазин опять пойду,

Открою шкафчик и найду.

Костюмчик мал ваш – ерунда!

Ведь я портниха – хоть куда!



И пуговичку вам пришью,

И складку сделаю, прошью.

Лямку, ремешок, карманчик

Пристрочу на сарафанчик.



Не забуду про оборку,

Кружева возьму на сборку.

Могу с орнаментом тесьму,

Пришить к подолу я тому.



Но беда ко мнеподкралась –

Мамочка в театр собралась.

Она шкаф большой открыла,

На мгновение застыла.



Платье с вешалки достала,

И как будто не узнала".

"Дырку в платье кто прорезал?..

И подол мне весь изрезал?"



Дочку мама так ругала,

Даже кошку напугала.

Выходной свой отменила,

Шифоньер на ключ закрыла.



Так театральный выход в свет,

Швею оставил без конфет.

Люся очень удивилась:

"Что так мама рассердилась?



Видишь ли, конец подола

Стал коротким, не до пола.

Так случится может с каждым

По причинам очень разным.



Ну, не понравился фасон –

Пришью оборку завтра в тон.

Ткань возьму, конечно, в клетку,

Можно перешить кокетку.



По подолу пустим кантик,

И конечно, с боку – бантик.

В таком наряде каждый рад

Пойти в театр и на парад.



Но где же ткань теперь мне взять?

Ведь шкаф закрыт и недостать."

Чуть не плачет Люся, грустно.

Дождь на улице, ей скучно.



Свет включила, догадалась:

"Занавеска-то осталась!!!

Платье я сошью и мама –

Всех нарядней будет дама! "

2023 г.

Ирина Неумоина

Номинация Проза

Соломбальский кораблик

В детстве летние
каникулы я проводила у любимой бабушки - Екатерины Михайловны, или «тёти Кати»,
как многие звали ее. Когда она была молодой, то работала в ясельках нянечкой, а
потом помощником воспитателя. По выходе на пенсию всё лето она посвящала мне. С
большой любовью и теплотой я вспоминаю это карамельно-тягучее и жаркое время
года. Три месяца счастья!



Жили они с дедушкой
Митей в деревянном двухэтажном доме, который находился за горбатым мостиком
через речку Соломбалку. Узкие и горячие от солнца мосточки, словно белые
ленточки первоклашек, опоясывали дом. Они были тёплыми и до того чистыми, что
можно было ходить по ним босиком или в одних носочках. Между крылечками красовались разноцветные оранжереи цветов. Каких
только не было красок в этих пестрых соцветиях! Пряные медовые ароматы
наполняли двор и привлекали пчел и шмелей. Они дребезжали в воздухе, как
реактивные самолетики и, сотрясая тишину, будили мое детское любопытство. Над
клумбами порхали бабочки в своих терракотовых нарядах, а затянутые в вечерние
платья неоновые стрекозы грациозно исполняли воздушный пасодобль.



Сам же двор не
представлял никакого интереса. Возле домов, на солнцепеке, словно разноцветные
блюдца, жарили свои бока перевернутые лодки. На электрических столбах висели
прикрученные веревки с настиранным бельем. Детей на улице практически никогда
не было. Основные жители стоящих друг против друга домов были пенсионеры.



Крыльцо и крутая
лестница с добротными перилами в подъезде всегда были выкрашены красной
масляной краской. Как я обожала этот
запах! Поднимаясь на второй этаж, можно было заслушаться приятным и каким-то
необычным скрипом ступеней. Они как будто переговаривались друг с другом. Я
всегда узнавала тяжелые шаги бабушки, когда она с сумкой продуктов поднималась
по лестнице. Ступеньки под её каблуками охали, ахали, словно жаловались друг другу. А вот
дедушкиных шагов было почти не слышно. Ступени издавали шуршащий звук, и одна
сочувствующе-протяжно гудела второй: «у-уу». Другая ступенька понимающе
откликалась в ответ: «угу»... Затем остальные подключались к их задушевному
разговору, и вскоре весь подъезд гудел,
словно оркестровая яма, распуская сплетни о каждом жильце. Всё в доме казалось
мне одухотворенным, живым и музыкальным.



Пенсия
у бабушки с дедушкой была очень маленькая. Едва сводили концы с концами,
заплатив за однокомнатную квартиру с холодной водой, газом и отоплением. На еду
оставалось совсем немного средств. Хотя и продукты были тогда недорогие, но все
же семейный бюджет был рассчитан до копеечки. В основном, экономили на
электричестве, и без надобности свет всегда выключался. Я до сих пор не люблю,
когда горит свет в пустой комнате. Привычка, привитая с детства. Мне от этого
становится неуютно и представляется, что в соседней комнате кто-то есть. Хотя
многим кажется наоборот.

Особыми
сладостями меня не баловали, но мне кажется, что еда в детстве была вкуснее
всех вкусняшек на свете! Я любила «жареную», но одновременно совершенно
недожаренную картошку. Только бабушка могла приготовить это уникальное блюдо на
старенькой, алюминиевой сковородочке. Когда я начинала скучать по родителям,
бабушка всегда говорила: «Может,
картошечки поджарить?» Я молча кивала головой и с нетерпением ждала большую,
румяную порцию.

А эта рассыпчатая,
размятая картошечка со сливочным маслом
на гарнир к засоленным грибочкам или квашеной капусте с луком!.. Что это было
за объедение! Всё натуральное, свежее, домашнее. Недалеко от дома был участок с
тремя длинными грядками. Сначала съедали мелкую картошечку, а затем большую.
Дедушка также заготовлял и лесные дары на зиму. В начале лета он всегда
готовился к этому долгожданному походу и красил большой деревянный кузов ярко
зелёной краской у открытого окна на кухне. Я любила сидеть рядом, наблюдать за
его неспешными движениями кисти слева – направо, сверху – вниз и жадно вдыхать
запах свежей масляной краски. До сих пор помню, как эта блестящая сочная масса
аккуратно тянулась за кисточкой, заполняя зелёными квадратиками поверхность
скучного кузова. Может, поэтому, глядя на это удивительное занятие, я захотела стать художником?



Бабушка Катя не
мыслила утра без двух яиц всмятку! Это было её единственное лакомство, на
котором она не могла экономить. «Что ты, бабка, разве можно столько яиц есть?»
– возмущался дед Митя. Бабушка, не обращая внимание на упреки деда, убирала
ложечкой расколотый яичный панцирь и,
неторопливо смакуя, ела тягучий яичный желток. Затем дотошно выцарапывала все
содержимое ложечкой из белоснежной скорлупки. Дедушка предпочитал на завтрак
есть кашу. Перловую. Или манную. Съеденную кашу
запивал кружкой клюквенного
киселя с крошенкой белого хлеба. «Намялся?» – в ответ на его замечание
«мстила» ему бабушка. Дед гладил круглый живот, отрыгивал, улыбаясь, подмигивал
мне и шел к умывальнику мыть свою кружку.



Заканчивался завтрак
свежезаваренным индийским чаем с вареньем.
Черника, брусника, клюква и обожаемая мной морошка! Варенье густым слоем
намазывалось на булку с маслом, стекало на стол и руки. «Бабка, разве можно
столько сладкого есть?» – опять тормозил бабушку дед. Чай пили все
исключительно из блюдец. Дедушка держал блюдце на трех растопыренных кверху
крепких пальцах, как на подставке. Бабушка придерживала блюдечко с двух сторон
за края и, подув немного на чай, осторожно подносила его к губам. Я же
наклонялась к столу и втягивала горячий напиток в себя мелкими порциями из
блюдца.



Так проходили наши
завтраки на светлой, просторной кухне, залитой солнцем. На окне стояли пышные
шапки ярко-красных и розовых гераней. Негромко, о чем-то вещало радио, которое
стояло на высоком старинном буфете. Бабушка первой вставала из-за стола и
направлялась мыть посуду. Дедушка всегда говорил: «спасибо, бабка» и шел в
туалет промывать в стакане вставную челюсть. Я последняя сползала с табуретки,
вразвалочку подходила к окну и, зависая между геранями на узком подоконнике,
пялилась в окно, вдыхая ароматы пряного лета.

* * *

До самого обеда я
сидела на красном, раскаленном от солнца крылечке со взрослыми соседками по
подъезду. Это крыльцо напоминало мне большой корабль. Наш ритуал «выхода в
море» никогда не нарушался. Солнце к полудню припекало. Все пассажиры
потихоньку закатывали подолы, оголяя белесые ноги, приспускали лямочки с сарафанов
или платьев, открывая покатые плечи. Они накидывали на голову все, что имели
под рукой: косынки, фартуки, газеты и даже носовые платки. Я же пряталась от
солнца за большой дверью в тени. Это была моя каюта, моё убежище.



Так, за разговорами
взрослых и проходили мои детские годы. Во второй половине дня, когда солнце
перебиралось на другую сторону дома, мы с бабушкой вновь шли за витамином «дэ».
Она вела меня на детскую площадку, где был выстроен из дерева большой корабль
для малышей. Настоящий, а не придуманный. Я на нем была отважным капитаном и
держала в руках штурвал. Бабушка – единственный пассажир. Дети там почему-то
никогда не играли. На крыльце, со взрослыми тётками, их шутками, прибаутками, а
порой с двусмысленными разговорами, было веселей и познавательнее. На детском
же корабле я скучала.



Было ещё одно весьма
«недетское» воспоминание. После обеда, стоя на капитанском мостике моего
лайнера, почти ежедневно я наблюдала похоронную процессию. Это было
одновременно грандиозное и горькое зрелище. Рядом с домом, за речкой было
кладбище. Впереди шел духовой оркестр и играл «похоронный марш». Большие
золотые трубы торжественно блестели на солнце и громко нарушали привычную
тишину двора. За музыкантами человек шесть несли бархатный бордово-красный гроб.
А за ним шла вереница людей в чёрном.
Мужчины, несмотря на жару, были в костюмах, а женщины в платьях с длинными
рукавами и платках. Почти все они плакали. Иногда навзрыд. Глядя на шествие, я
испытывала чувство необъяснимой тревоги, страха и одновременно чего-то неизбежного, мистического и очень важного.
Это были мои первые знания о жизни и смерти.

* * *

М-да, невеселое, прямо скажем, детство... Да нет
же! Я очень любила бабушку. Мне было уютно и надежно с ней. В небольшой
квартире всегда чисто, прибрано, каждая вещь на своем месте. По выходным, когда
мы ждали маму с папой или других гостей, из кухни доносился запах пирогов.
Бабушка вставала рано, чтобы растворить тесто и проверяла – «не убежало» ли
оно. А потом начинала раскатывать его и закладывать начинку, приготовленную с
вечера. Она любила заниматься стряпней одна, чтоб никто «не мешал». И хоть дом
был газифицированным, она пекла в печке. Пироги были с капустой, с грибами,
изюмом, яйцом и рисом, с мясом или рыбой. Ну и, конечно же, с ягодными
начинками.



Почти каждый год с
семьей приезжала с юга младшая дочь бабушки – тетя Зина. Тогда же собирались и
все родственники с детьми. Дом наполнялся и гудел. Словно пчёлы в улье, все
сновали туда-сюда. Всё вокруг оживлялось, шевелилось, двигалось. Квартирка была
хоть и маленькая, но, что удивительно, места хватало всем. Сидели за
большим и длинным столом, а спали на
полу. Дети и женщины в комнате, мужчины на кухне. После обеда, как правило,
женщины мыли посуду, а дети и мужчины
играли в домино. Здорово было! Но это я осознала только сейчас. Когда
приезжали гости, бабушка почему-то забывала обо мне. Я ей мешала. Она сразу
становилась заметно суетливой, пыталась всем угодить, всех накормить,
разместить в своей крохотной квартирке. Мне было обидно. Я становилась ненужной
и нарочно придумывала всяческие поводы, чтобы привлечь внимание. О чем-то
спрашивала, просила, жаловалась, капризничала. Она всегда отмахивалась, мол, «не
до тебя». Так я узнала, что такое ревность.



И хоть я любила эти
шумные встречи с родственниками, но втайне ждала, когда они разъедутся и
бабушка снова станет «моей». Дни наши протекали тихо и размеренно. В пять
вечера мы традиционно садились с ней у телевизора и смотрели его до полуночи.
Сначала мультики, а потом детские и взрослые фильмы. Мне разрешалось смотреть
всё.



Дедушка в наших телевизионных вечерах участия не принимал. Он
часами сидел на кухне один в темноте, барабанил пальцами по столу и чуть слышно
напевал себе что-то под нос. Очень редко он доставал гармошку и играл на ней.
Играл для себя. Ему не нужны были благодарные слушатели. Дедушка Митя был
тихим, неторопливым и практически незаметным. Хотя, по рассказам взрослых, в
молодости он обладал недюжинной силой, крепко выпивал, а отсюда и все
вытекающие последствия. Жизнь вел разгульную и бурную. Покоя бабушка с ним не
видела, хотя он и служил одно время в милиции. «Блюститель социалистической
собственности», – с гордостью говорил он
о себе. Я, глядя на деда, с трудом представляла его в виде дебошира и пьяницы,
до того он был мил. Если и случалось дедушке Мите выпивать сто грамм, то только
после бани или с устатку. И только с разрешения бабушки. «Ну-ка, бабка, налей
рюмочку-то...» Бабушка молча доставала из буфета «маленькую» и осторожно наливала
водку в небольшую стеклянную рюмочку на ножке треугольной формы. Затем, плотно
закрыв пробку, обтирала бутылочку руками и убирала обратно в шкаф. Дедушка, не
морщась, выпивал водочку не закусывая. Потом, крякнув, со словами «хорошо»
рассматривал донышко рюмки и опрокидывал «на лоб» еще раз, вытряхивая
содержимое до самой последней капельки. На этом процедура принятия на грудь
заканчивалась. Он никогда не залезал в заветный буфет сам. Никогда не
«припрашивал». А ведь бывало, что по дороге домой с работы он обходил шесть
ларьков из семи. В каждом выпивал по сто грамм и кружку пива. Когда и каким
образом дед отказался от спиртного – не знаю, а вот курить бросил в войну.
Купил на хлебные карточки табак, а бабушка сказала: «Есть не будешь».



От него я никогда не
слышала матерных слов. А еще дед был очень чистоплотным и аккуратным. Если
увидит где на полу маленькую соринку, волосинку или перышко – мимо не пройдет.
Обязательно наклонится и будет поднимать до тех пор, пока ничтожно мелкий мусор
не окажется в непослушных пальцах. Ходил дедушка дома чуть слышно. И зимой, и
летом – в войлочных тапочках. «Котики» – так он называл коротко обрезанные с
подшитой подошвой валенки. Получалось и впрямь, будто котик прошел.



Иногда я ходила с
дедушкой на экскурсию в сарай. Эти деревянные длинные сооружения всегда
привлекали мое внимание. Какой был у него там невероятный порядок! Сверху
донизу, глухой стеной, словно соты, ровно полешко к полешку, красовались
уложенные в ряды дрова. Пол всегда чист. В углу стоял строительный инструмент,
инвентарь для уборки снега, корзины, ведра, короба и кузов. Как-то в сараях
ночью случился пожар. Чудом пламя не перешло на их жилой дом с газовыми
баллонами на углу, стоявший буквально в нескольких метрах. Дед сильно
расстроился и даже заболел. Сарайки частично сгорели, но слава Богу, все
остались живы.



В Бога дедушка с
бабушкой не верили и не любили говорить на эту тему. Только однажды дедушка с
некоторым негодованием в голосе заговорил о том, как в деревнях крестьяне несли
попам в корзинах мясо, яйца, сметану и другие продукты. Они принимали эти
подношения, поглаживая круглые животы, а в домах крестьянские ребятишки пухли от голода. Их дом стоял
недалеко от Храма. Утром по воскресениям бабульки в белых платочках спешили на
службу, но бабушка там никогда не была. Я тоже не знала, кто такой Бог. А вот
их сын – Валентин, мой дядя, пяти лет
отроду, со слезами на глазах просил, чтобы его окрестили. Откуда он ЭТО знал,
было для всех загадкой.



г.Архангельск

2019 г.



























































































































































/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:"Обычная таблица";
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-qformat:yes;
mso-style-parent:"";
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin-top:0cm;
mso-para-margin-right:0cm;
mso-para-margin-bottom:10.0pt;
mso-para-margin-left:0cm;
line-height:115%;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:11.0pt;
font-family:"Calibri","sans-serif";
mso-ascii-font-family:Calibri;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-fareast-font-family:"Times New Roman";
mso-fareast-theme-font:minor-fareast;
mso-hansi-font-family:Calibri;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;}



Ирина Неумоина

Номинация Проза

Соломбальский кораблик

В детстве летние
каникулы я проводила у любимой бабушки - Екатерины Михайловны, или «тёти Кати»,
как многие звали ее. Когда она была молодой, то работала в ясельках нянечкой, а
потом помощником воспитателя. По выходе на пенсию всё лето она посвящала мне. С
большой любовью и теплотой я вспоминаю это карамельно-тягучее и жаркое время
года. Три месяца счастья!



Жили они с дедушкой
Митей в деревянном двухэтажном доме, который находился за горбатым мостиком
через речку Соломбалку. Узкие и горячие от солнца мосточки, словно белые
ленточки первоклашек, опоясывали дом. Они были тёплыми и до того чистыми, что
можно было ходить по ним босиком или в одних носочках. Между крылечками красовались разноцветные оранжереи цветов. Каких
только не было красок в этих пестрых соцветиях! Пряные медовые ароматы
наполняли двор и привлекали пчел и шмелей. Они дребезжали в воздухе, как
реактивные самолетики и, сотрясая тишину, будили мое детское любопытство. Над
клумбами порхали бабочки в своих терракотовых нарядах, а затянутые в вечерние
платья неоновые стрекозы грациозно исполняли воздушный пасодобль.



Сам же двор не
представлял никакого интереса. Возле домов, на солнцепеке, словно разноцветные
блюдца, жарили свои бока перевернутые лодки. На электрических столбах висели
прикрученные веревки с настиранным бельем. Детей на улице практически никогда
не было. Основные жители стоящих друг против друга домов были пенсионеры.



Крыльцо и крутая
лестница с добротными перилами в подъезде всегда были выкрашены красной
масляной краской. Как я обожала этот
запах! Поднимаясь на второй этаж, можно было заслушаться приятным и каким-то
необычным скрипом ступеней. Они как будто переговаривались друг с другом. Я
всегда узнавала тяжелые шаги бабушки, когда она с сумкой продуктов поднималась
по лестнице. Ступеньки под её каблуками охали, ахали, словно жаловались друг другу. А вот
дедушкиных шагов было почти не слышно. Ступени издавали шуршащий звук, и одна
сочувствующе-протяжно гудела второй: «у-уу». Другая ступенька понимающе
откликалась в ответ: «угу»... Затем остальные подключались к их задушевному
разговору, и вскоре весь подъезд гудел,
словно оркестровая яма, распуская сплетни о каждом жильце. Всё в доме казалось
мне одухотворенным, живым и музыкальным.



Пенсия
у бабушки с дедушкой была очень маленькая. Едва сводили концы с концами,
заплатив за однокомнатную квартиру с холодной водой, газом и отоплением. На еду
оставалось совсем немного средств. Хотя и продукты были тогда недорогие, но все
же семейный бюджет был рассчитан до копеечки. В основном, экономили на
электричестве, и без надобности свет всегда выключался. Я до сих пор не люблю,
когда горит свет в пустой комнате. Привычка, привитая с детства. Мне от этого
становится неуютно и представляется, что в соседней комнате кто-то есть. Хотя
многим кажется наоборот.

Особыми
сладостями меня не баловали, но мне кажется, что еда в детстве была вкуснее
всех вкусняшек на свете! Я любила «жареную», но одновременно совершенно
недожаренную картошку. Только бабушка могла приготовить это уникальное блюдо на
старенькой, алюминиевой сковородочке. Когда я начинала скучать по родителям,
бабушка всегда говорила: «Может,
картошечки поджарить?» Я молча кивала головой и с нетерпением ждала большую,
румяную порцию.

А эта рассыпчатая,
размятая картошечка со сливочным маслом
на гарнир к засоленным грибочкам или квашеной капусте с луком!.. Что это было
за объедение! Всё натуральное, свежее, домашнее. Недалеко от дома был участок с
тремя длинными грядками. Сначала съедали мелкую картошечку, а затем большую.
Дедушка также заготовлял и лесные дары на зиму. В начале лета он всегда
готовился к этому долгожданному походу и красил большой деревянный кузов ярко
зелёной краской у открытого окна на кухне. Я любила сидеть рядом, наблюдать за
его неспешными движениями кисти слева – направо, сверху – вниз и жадно вдыхать
запах свежей масляной краски. До сих пор помню, как эта блестящая сочная масса
аккуратно тянулась за кисточкой, заполняя зелёными квадратиками поверхность
скучного кузова. Может, поэтому, глядя на это удивительное занятие, я захотела стать художником?



Бабушка Катя не
мыслила утра без двух яиц всмятку! Это было её единственное лакомство, на
котором она не могла экономить. «Что ты, бабка, разве можно столько яиц есть?»
– возмущался дед Митя. Бабушка, не обращая внимание на упреки деда, убирала
ложечкой расколотый яичный панцирь и,
неторопливо смакуя, ела тягучий яичный желток. Затем дотошно выцарапывала все
содержимое ложечкой из белоснежной скорлупки. Дедушка предпочитал на завтрак
есть кашу. Перловую. Или манную. Съеденную кашу
запивал кружкой клюквенного
киселя с крошенкой белого хлеба. «Намялся?» – в ответ на его замечание
«мстила» ему бабушка. Дед гладил круглый живот, отрыгивал, улыбаясь, подмигивал
мне и шел к умывальнику мыть свою кружку.



Заканчивался завтрак
свежезаваренным индийским чаем с вареньем.
Черника, брусника, клюква и обожаемая мной морошка! Варенье густым слоем
намазывалось на булку с маслом, стекало на стол и руки. «Бабка, разве можно
столько сладкого есть?» – опять тормозил бабушку дед. Чай пили все
исключительно из блюдец. Дедушка держал блюдце на трех растопыренных кверху
крепких пальцах, как на подставке. Бабушка придерживала блюдечко с двух сторон
за края и, подув немного на чай, осторожно подносила его к губам. Я же
наклонялась к столу и втягивала горячий напиток в себя мелкими порциями из
блюдца.



Так проходили наши
завтраки на светлой, просторной кухне, залитой солнцем. На окне стояли пышные
шапки ярко-красных и розовых гераней. Негромко, о чем-то вещало радио, которое
стояло на высоком старинном буфете. Бабушка первой вставала из-за стола и
направлялась мыть посуду. Дедушка всегда говорил: «спасибо, бабка» и шел в
туалет промывать в стакане вставную челюсть. Я последняя сползала с табуретки,
вразвалочку подходила к окну и, зависая между геранями на узком подоконнике,
пялилась в окно, вдыхая ароматы пряного лета.

* * *

До самого обеда я
сидела на красном, раскаленном от солнца крылечке со взрослыми соседками по
подъезду. Это крыльцо напоминало мне большой корабль. Наш ритуал «выхода в
море» никогда не нарушался. Солнце к полудню припекало. Все пассажиры
потихоньку закатывали подолы, оголяя белесые ноги, приспускали лямочки с сарафанов
или платьев, открывая покатые плечи. Они накидывали на голову все, что имели
под рукой: косынки, фартуки, газеты и даже носовые платки. Я же пряталась от
солнца за большой дверью в тени. Это была моя каюта, моё убежище.



Так, за разговорами
взрослых и проходили мои детские годы. Во второй половине дня, когда солнце
перебиралось на другую сторону дома, мы с бабушкой вновь шли за витамином «дэ».
Она вела меня на детскую площадку, где был выстроен из дерева большой корабль
для малышей. Настоящий, а не придуманный. Я на нем была отважным капитаном и
держала в руках штурвал. Бабушка – единственный пассажир. Дети там почему-то
никогда не играли. На крыльце, со взрослыми тётками, их шутками, прибаутками, а
порой с двусмысленными разговорами, было веселей и познавательнее. На детском
же корабле я скучала.



Было ещё одно весьма
«недетское» воспоминание. После обеда, стоя на капитанском мостике моего
лайнера, почти ежедневно я наблюдала похоронную процессию. Это было
одновременно грандиозное и горькое зрелище. Рядом с домом, за речкой было
кладбище. Впереди шел духовой оркестр и играл «похоронный марш». Большие
золотые трубы торжественно блестели на солнце и громко нарушали привычную
тишину двора. За музыкантами человек шесть несли бархатный бордово-красный гроб.
А за ним шла вереница людей в чёрном.
Мужчины, несмотря на жару, были в костюмах, а женщины в платьях с длинными
рукавами и платках. Почти все они плакали. Иногда навзрыд. Глядя на шествие, я
испытывала чувство необъяснимой тревоги, страха и одновременно чего-то неизбежного, мистического и очень важного.
Это были мои первые знания о жизни и смерти.

* * *

М-да, невеселое, прямо скажем, детство... Да нет
же! Я очень любила бабушку. Мне было уютно и надежно с ней. В небольшой
квартире всегда чисто, прибрано, каждая вещь на своем месте. По выходным, когда
мы ждали маму с папой или других гостей, из кухни доносился запах пирогов.
Бабушка вставала рано, чтобы растворить тесто и проверяла – «не убежало» ли
оно. А потом начинала раскатывать его и закладывать начинку, приготовленную с
вечера. Она любила заниматься стряпней одна, чтоб никто «не мешал». И хоть дом
был газифицированным, она пекла в печке. Пироги были с капустой, с грибами,
изюмом, яйцом и рисом, с мясом или рыбой. Ну и, конечно же, с ягодными
начинками.



Почти каждый год с
семьей приезжала с юга младшая дочь бабушки – тетя Зина. Тогда же собирались и
все родственники с детьми. Дом наполнялся и гудел. Словно пчёлы в улье, все
сновали туда-сюда. Всё вокруг оживлялось, шевелилось, двигалось. Квартирка была
хоть и маленькая, но, что удивительно, места хватало всем. Сидели за
большим и длинным столом, а спали на
полу. Дети и женщины в комнате, мужчины на кухне. После обеда, как правило,
женщины мыли посуду, а дети и мужчины
играли в домино. Здорово было! Но это я осознала только сейчас. Когда
приезжали гости, бабушка почему-то забывала обо мне. Я ей мешала. Она сразу
становилась заметно суетливой, пыталась всем угодить, всех накормить,
разместить в своей крохотной квартирке. Мне было обидно. Я становилась ненужной
и нарочно придумывала всяческие поводы, чтобы привлечь внимание. О чем-то
спрашивала, просила, жаловалась, капризничала. Она всегда отмахивалась, мол, «не
до тебя». Так я узнала, что такое ревность.



И хоть я любила эти
шумные встречи с родственниками, но втайне ждала, когда они разъедутся и
бабушка снова станет «моей». Дни наши протекали тихо и размеренно. В пять
вечера мы традиционно садились с ней у телевизора и смотрели его до полуночи.
Сначала мультики, а потом детские и взрослые фильмы. Мне разрешалось смотреть
всё.



Дедушка в наших телевизионных вечерах участия не принимал. Он
часами сидел на кухне один в темноте, барабанил пальцами по столу и чуть слышно
напевал себе что-то под нос. Очень редко он доставал гармошку и играл на ней.
Играл для себя. Ему не нужны были благодарные слушатели. Дедушка Митя был
тихим, неторопливым и практически незаметным. Хотя, по рассказам взрослых, в
молодости он обладал недюжинной силой, крепко выпивал, а отсюда и все
вытекающие последствия. Жизнь вел разгульную и бурную. Покоя бабушка с ним не
видела, хотя он и служил одно время в милиции. «Блюститель социалистической
собственности», – с гордостью говорил он
о себе. Я, глядя на деда, с трудом представляла его в виде дебошира и пьяницы,
до того он был мил. Если и случалось дедушке Мите выпивать сто грамм, то только
после бани или с устатку. И только с разрешения бабушки. «Ну-ка, бабка, налей
рюмочку-то...» Бабушка молча доставала из буфета «маленькую» и осторожно наливала
водку в небольшую стеклянную рюмочку на ножке треугольной формы. Затем, плотно
закрыв пробку, обтирала бутылочку руками и убирала обратно в шкаф. Дедушка, не
морщась, выпивал водочку не закусывая. Потом, крякнув, со словами «хорошо»
рассматривал донышко рюмки и опрокидывал «на лоб» еще раз, вытряхивая
содержимое до самой последней капельки. На этом процедура принятия на грудь
заканчивалась. Он никогда не залезал в заветный буфет сам. Никогда не
«припрашивал». А ведь бывало, что по дороге домой с работы он обходил шесть
ларьков из семи. В каждом выпивал по сто грамм и кружку пива. Когда и каким
образом дед отказался от спиртного – не знаю, а вот курить бросил в войну.
Купил на хлебные карточки табак, а бабушка сказала: «Есть не будешь».



От него я никогда не
слышала матерных слов. А еще дед был очень чистоплотным и аккуратным. Если
увидит где на полу маленькую соринку, волосинку или перышко – мимо не пройдет.
Обязательно наклонится и будет поднимать до тех пор, пока ничтожно мелкий мусор
не окажется в непослушных пальцах. Ходил дедушка дома чуть слышно. И зимой, и
летом – в войлочных тапочках. «Котики» – так он называл коротко обрезанные с
подшитой подошвой валенки. Получалось и впрямь, будто котик прошел.



Иногда я ходила с
дедушкой на экскурсию в сарай. Эти деревянные длинные сооружения всегда
привлекали мое внимание. Какой был у него там невероятный порядок! Сверху
донизу, глухой стеной, словно соты, ровно полешко к полешку, красовались
уложенные в ряды дрова. Пол всегда чист. В углу стоял строительный инструмент,
инвентарь для уборки снега, корзины, ведра, короба и кузов. Как-то в сараях
ночью случился пожар. Чудом пламя не перешло на их жилой дом с газовыми
баллонами на углу, стоявший буквально в нескольких метрах. Дед сильно
расстроился и даже заболел. Сарайки частично сгорели, но слава Богу, все
остались живы.



В Бога дедушка с
бабушкой не верили и не любили говорить на эту тему. Только однажды дедушка с
некоторым негодованием в голосе заговорил о том, как в деревнях крестьяне несли
попам в корзинах мясо, яйца, сметану и другие продукты. Они принимали эти
подношения, поглаживая круглые животы, а в домах крестьянские ребятишки пухли от голода. Их дом стоял
недалеко от Храма. Утром по воскресениям бабульки в белых платочках спешили на
службу, но бабушка там никогда не была. Я тоже не знала, кто такой Бог. А вот
их сын – Валентин, мой дядя, пяти лет
отроду, со слезами на глазах просил, чтобы его окрестили. Откуда он ЭТО знал,
было для всех загадкой.



г.Архангельск

2019 г.