⁣ Анжелика Астахова. Проза.
Сафари.
( рассказ в трёх частях)

1. ЛЬВЫ.
"Слыхали ль вы... "
А. С. Пушкин
Слыхали историю как к лётчику подходит маленький мальчик и спрашивает нарисовать ему барашка? У меня всё наоборот, отец "самолетиком" на высоко поднятых руках заносит меня в родовое гнездо, а там, во дворе дядя Витя загорает. За мои пять лет я вижу моего дядю впервые. Дядя Витя вышел из тюряги. Он художник. У него на каждой ноге по русалке болтается. Одна блондинка и одна брюнетка. Хвосты как у змей, рты зубоскалятся, а руки обхватили дядькины ноги и когтями в икры впиваются.
И похож дядя Витя на Одиссея, когда он сирен захотел послушать. Спускаюсь я херувимчиком с золотым нимбом волосиков пушистых на скамейку рядом с дядей Витей и прошу его нарисовать мне морду льва. Пасть разинута. Глазищи таращатся, грива топорщится.
- Зачем тебе лев, да ещё такой страшный, давай цветок нарисую!
- Затем, что я буду сражаться как лев! Я буду рычать, царапаться и кусаться.
Дядя Витя тяжело вздохнул, трудно наверное, ему с полуголыми русалками ладить, а отец мой схватил карандаш химический, послюнявил и вывел мне на плече львиную голову. Кудряшки как у ромашки, глаза как плошки, мурло как у сельского кота улыбается, но из под пухлого рта со щетиной усов торчат сталактиты и сталагмиты острых как сабли клыков.
- Держи, цветок душистых прерий!
И я счастливая побежала крутить "солнышко" на гигантских качелях сделанных из турника.
Мне восемь. Меня вскинули на седло гигантского чёрного велосипеда, оставшегося после отступления немцев, разогнали его и оправили скакать по Ивановке. Слева от меня встречная полоса, сзади на меня трамвай несётся, гремит и звенит колокольчиком, справа домики разноцветные мелькают. До педалей я не достаю, как остановить этого Мустанга дикого я не знаю. Пришлось об стены домов тормозить. Весь правый бок стесала, да так что кости затрещали. Бабушка испугалась и стала причитать. Дед пошёл в сад и набрал крапивы, коей и отхлестал меня, что бы впредь неповадно было. А сеструху старшую, которая с другими ребятами поучить меня на велике кататься придумали, не тронули. Мальчишек дед обозвал хулиганами и пригрозил им милицейским свистком, который по привычке носил всегда в кармане. Дед был местным участковым.
У моей сестры восьмой класс. Учителка, дабы разбудить в молодёжи искренние чувства, повезла их на природу собирать подснежники. Чувства, конечно, проснулись, но первобытные проснулись раньше остальных. Начиналось всё с невинных подснежников и столь же невинных игр в салочки, а закончилось тем, что сестра моя пришла совершенно белая, как будто на неё натянули простынь. Глаза её были чёрными от боли. Кисть руки раздулась. Мне нет и тринадцати. Но ярость заливает мне глаза и они не видят ничего, одну только человеческую массу похожую на табун жеребят, брыкающихся и подскакивающих на поляне. Взяв разбег с холма я врезаюсь в толпу и рву на части зубами ещё детскую кожу, под которой шевелятся растущие твёрдые мускулы.
Когда-то я сдохну от старости и зыбучий песок засыпет мою опаленную солнцем, побелевшую от ветров, просоленную потом шкуру. Но через много лет какой-нибудь юный натуралист, копаясь в песочнице, выглянет из под панамы и, стуча крепкими пухлыми ножками, притащит домой ведёрко в котором будут лежать скрюченные как когти крупного хищника кости моих лап и черепок с кривым оскалом тёмных, неровных и истертых зубов. Вытащив клык из этой ужасной печатной машинки, повесит на шнурке болтаться у самой груди.
Он вырастет сильным и смелым. И он, это может быть юноша или девушка, однажды начнёт танцевать у костра и петь боевую песню о тех, кто сражались как молодые львы и как бежали от них, сверкая толстыми полосатыми крупами, разъярённые зебры.
2. ПРО ПЕТРУШУ, КАРЛУШУ И НАПОЛЕОН.
Мне семнадцать.Абитура.Выпал мне билет на экзамене: Полтавская битва и Война 12 года. А я, как положено, прямо ничегошеньки по вопросам не знаю. А давеча, к тому ж, выходя из приёмной комиссии с лестницы скатилась. Смертельный номер исполнила. Все мраморные ступеньки пересчитала. Врать не буду, сейчас уже число точное подзабыла, но 24 их там было, все 24. Так что сижу я на стуле партизан партизаном, как тогда, когда мне сторож солью в зад попал. Было такое. И вот экзаменатор, дотошный такой, МГУ как-никак, начинает вести допрос. А у меня во рту как будто фабрика молочных ирисок взорвалась. И он из меня всю эту канитель начинает вытягивать.
- В каком году?
- ...Восьмого...июля... Тыща… семьсот... Девятого... Ура, мы ломим, гнутся шведы...
- Кто?
- Петруха с Карлой.
- А вы откуда?
- Из Белгорода мы. В Полтаве тогда стоял наш гарнизон. Полторы тыщи. Мы им задницы надрали.
- А те 10 тысяч казаков что с Мазепой в Литве барыжничали?
- Во первых, то не нашенские были, а даже если бы и были, то деньги получили и пропили, да так, что Карла оставил их спать в обозе, потому что стволы они в руках не держали, на ногах не стояли.
- А сколько всего было?
- Ну, так-сяк, тридцать тыщ примерно от каждого. Кто-нибудь не пришёл, кто-нибудь припоздал, но всё путём, вырулили. Пётр на редут когда взобрался так глазами сверкал, вы бы видели! А Карлуша пулю в зад поймал, а потом его носилки бомбой разнесло!
Я ж сразу сказала " ура, мы ломим, гнутся.."... Дядечка, вы бы уже меня отпустили, а то так спать хочется... Сама же про себя ругаюсь :" Че пристал, рыба безносая, рак пучеглазый, жук-плавунец на паучьих ножках...
-А нагайка, - спрашивает, - у тебя есть?
-А то!
-А чем ещё кроме: дзюдо, плавание, журналистика, стихоплетство и др...занимаешься?
-А то! Занимаюсь, всяко-разно. Вы уже что ли кончайте, а то голова от вас болеть начинает. За Наполеона могу рассказать. Бабка моя из Житомирской области двухсотлетний рецепт хранила, но я вам его не выпишу, потому что иначе Вы остаток дней своих ходить будете только по большому и очень жидко.
После этих моих слов экзаменатор прыгнул в футляр от очков. На требование поставить оценку из футляра выкарабкалась кое-как паучья лапка и трусливо нацарапала на табеле женские груди. Точно как у русалочки на дядь Витиной татуировке. И ещё и минусом на дверь мне указала.
Вот козлина подлая какая! Вот за это я что ли уста мои золотые расклеивала! Лучше бы ноготочки пилочкой точила, да полировала. Никуда бы он из коготков моих не слился. Так и придушила бы, чесслово!
3. ВЪЕХАЛИ В РИГУ В ТО ЛЕТО.
АРИЯ ИЗ РИГОЛЕТТО.
Уже привычно собиралась вставить эпиграф, цитируя кого-нибудь из оперы, но вдруг поняла, что второе название это всего лишь эвфемизм. Что за ним кроется вы и сами поймете совсем скоро.
Заканчивался август 2022 года. Провожала меня с московского автовокзала моя тётушка. Мой верный ангел-хранитель! Спасибо, если бы не ты, не видать бы мне моих детишек и внучат! Автобус вышел из порта по регламенту. Одна пассажирка отправилась восвояси, так как загранпаспорт не привезла.
С моего места на втором этаже, слева у окна вид открывался панорамный.рядом со мной расположилась дама и еще две в правом первом ряду.
Близилось десять вечера и все потихоньку устраивались. Мне было неудобно везде. Я крутилась с боку на бок, переворачивалась вниз головой, но поза летучей мыши не помогала. Единственный выход был закинуть ноги на прозрачную диораму и представить себе, что я еду вперёд ногами в гробу, едва не касаясь белыми тапочками быстро мельтешащего то одиночными, то двойными полосами языка асфальта. Где мое помело?! Дайте его сюда!
Когда я скрючилась как игла в яйце, позади справа от меня кто-то хрюкнул. Это толстый мужик которому казалось слишком свободно для его комплекции и он решил дополнить её необходимыми объёмами. Он пошёл на преступление, достал бутылку коньяка и рюмашки и предложил соседу принять на сон грядущий. Тот вежливо отказывался, но другой так любезно предлагал, что обратил на себя внимание четырёх ведьм. Среди ведьм была и я. Боров начал было склонять ведьм к выпивке, но они от него отвернулись и продолжили разглядывать будущее в гигантском пузыре лобового стекла.
Ночь проходила неспокойно. Слишком ярок был свет от фонарей, а потом этот мужик с коньяком. Поначалу он шелестел шоколадкой, которой занюхивал коньяк. Затем в брюхо отправился бутерброд величиной с колесо детской коляски. И я вам расскажу что за бутерброды готовят у нас! Это не гамбургер, и даже не тройной рояль, это ломоть буженины в два пальца толщиной между двумя булками домашней выпечки. Мужик впивался зубами в булочки, кромсая их и разрывая нежное мясо сильно нашпигованное чесноком. Он чмокал как гиппопотам и разбрызгивал в стороны розовый соус и рубленый салат с огурчиками. Пахло укропом и красным луком. Булькал коньяк, но бочка всё ещё была полупустой.
За бужениной последовало тоже самое но с лососем и креветками. Буль-буль. Чмок-чпок - это высосали баночку шпротов. И надо же ополоснуть рот после рыбы. Буль-буль. Разумеется, длительное пребывание на рыбной диете привело к тому, что пришлось подсуетиться и достать из термопакета золотую курочку. Её тоже обильно полили крепким нечаем. Вот, так уже лучше! Ах! Вспомнил про чипсы, надо похрустеть! И выгрустил пакет под чистую. С горя пролил ещё слезу керосина. Сам весь раскеросинился, рассупонился и заснул, сладко посасывая ириску, растворяющуюся в огнедышащим горниле обжорства.
К половине пятого утра мы прибыли на КПП. Наш автобус попал в давку из автомобилей, фур дальнобойщиков и не очень; с другой стороны этой реки железа и выхлопных газов тëк ручеёк пеших беженцев.
В окно были видны понурые физиономии и сутулые спины. Некоторые спали на картоне, другие на голой земле. Были здесь ботаны может айтишники, может геймеры, были цыгане, ещё разные, разные люди. Настолько разные, что совершенно невозможно было понять их единое движение - вон из страны. И как безнадежны были их лица! В воздухе прохладном и влажном от выпавшей росы кто-то пробежал с кружкой горячего чая, но источник кипятка остался за кадром. А чаю хотелось!
Водила во второй раз предупредил о запрете на провоз бухла в сосудах любого типа. Простояли там часа два поочерёдно показывая погранцам в скворечнике наши морды, паспорта и визы.
Двое мужиков-пассажиров после проверки расслабились. Толстяк продолжил полироваться коньяком, а его сосед позвонил сыну и сказал буквально:"Всё получилось!"
Зря они так. Человеческое тело тоже является сосудом, особенно если не стоит на ногах, а невинная фраза может быть растолкована и однако, и двояко, и трояко. А погранцам большего и не надо.
За это время наш шофёр заснул на руле. И до девяти никто его будить не решался, пока не оказалось, что из-за нас образовался затор. Проехали тридцать метров вперёд и уткнулись в другой пропускной пункт. Тут уже были и пограничники и таможня. Обычные вопросы. Наркотики. Оружие. Валюта. Нет. Нет. Да. Но не все вышли от туда с паспортами. Шесть паспортов унесли на перепроверку. Среди них - и нашего толстяка с его соседом.
Нас против них шестерых сотня человек без одного. Ждём решения. Час, два, три. Полдень. Жара. На этом пункте нет ничего. Магазин с напитками и хоть какой-то едой находится в пятидесяти метрах от нашей стоянки. Но нам туда уходить нельзя. Пассажиры начинают разделяться. Одни говорят :"Семеро одного не ждут! ", другие хмуро качают головами:" Своих не бросаем! " .Среди последних находились и те, кто стучал в окна и столы чиновников, требуя немедленного разрешения ситуации наилучшим образом. Произошла пересмена служащих. Видимо про нас забыли, мы напомнили о себе рёвом. Наконец нам объяснили, что во время пересмены дела наших товарищей завалились под стол, но теперь всё рассматривается и, и.... К четырём выпустили протрезвевшего "борова". Другим тоже отдали разрешение, а вот соседу толстяка пришлось освободить своё место у окна. Когда он забирал личные вещи из салона, я тихо спросила:"За что? "
- Нашли что-то в телефоне...
В пять вечера мы пересекали латвийскую границу. Тут ещё раз проветрили наши доки. Управились за час.
От жары плавились стекла. Мы чётко двигались на запад иногда объезжая хутора, иногда ныряя в оранжевые сосны, а иногда заглядывая в маленькие пряничные городишки, в которых постепенно оседали утомлённые странники. Вскоре в салоне осталось человек пятнадцать от силы.
Мы - четыре старые перечницы позвякивая часами, серьгами и другими женскими прелестями продолжили наше путешествие на втором этаже прямо перед лобовым стеклом. Пасторали, огороды, городские площади всё вдруг отодвинулось и мы выехали на нескончаемую дорогу. Водила утопил ногу в педаль газа и мы помчались. Дорога рвалась и шипела как киноплёнка. Каждые 50-60 секунд на нас надвигалась огромная фура. Стекла автобуса дрожали, корпус вибрировал и становилось слышно что тела машин притягиваются друг к другу как губы влюблённых для последнего поцелуя.
Постепенно небо задернули плотные стальные жалюзи. Солнце закатилось как глаз алкоголика, а после и вовсе ушло под небесное веко, набрякшее как желе из свинца.
Быстро стемнело и на почти чёрной плоскости экрана вспыхнули ужасающие своей величественной и грозной красотой молнии. Гремел гром, но грохот несущегося сквозь учащающийся дождь гигантского светящегося кузнечика заглушал их. Мы летали золотыми рыбками в прозрачном черепе нашей спринтерской черепахи. Качались как ёлочные шарики на ниточках ремней безопасности. Но мне приходит на ум более яркий образ четырёх дам бальзаковского возраста, вот этот:
-Sale e pepe, olio e aceto - выкрикивает ловкий и пронырливый официант, пронося над головами вкусно жующей публики серебряные подставочки с хрустальными сосудами, наполненными драгоценными приправами. И я слышу как он напевает ту весёлую партию из оперы Риголетто:
- Lа donne e mobile...
Так, ни разу не сворачивая, мы подошли вплотную к грозе, и въехали в Ригу. Город утопал по колена в почти горячей воде. В тот момент, когда мы выходили из дверей автобуса дождь прекратился, но реки всё ещё шумели по улицам и я пошла в отель босиком. Часы на рецепшене показывали 30 минут до полуночи. Все магазины закрыты. Идти в бар или ресторан желания не было. Я взяла из витрины отеля Советское (не смейтесь) шампанское, которое стоило как и бутылка воды - 8 евро. Это был правильный выбор, потому как мне сейчас нужен был именно огнетушитель, чтобы погасить возбуждение после случившегося Сафари. Никуда от меня рижские газели не убегут. И я даже поймаю единственную “Птицу счастья” в самом сердце этого старинного и обезлюдевшего города. Она ждет меня, хрупкая, в сувенирной лавке, на центральной площади. Она полетит со мной в гости к моей дочери и внучкам в солнечную Италию. И будет простирать свои веером разбросанные крылья и хвост под потолком их дома на самом верху, под деревянными балками мезонина, охраняя мир и любовь.

⁣Анжелика Астахова. ВЕЧНЫЙ ГУЛ (подборка стихотворений). ПОЭЗИЯ.
ГУЛ.
Я слышу вечный гул, пока вокруг оси'
Земля свои свершает обороты,
И не скрывая царственной зевоты,
Луну-купальщицу смущают караси.
Вот ветреный табун, спугнул выпь в камышах,
И рысью разливной скользит по лугу,
Как будто сердце поддалось недугу,
Его прерывистый, но непрерывный шаг.
Тот шаг за перьями подушек не слыхать.
Он, взяв тональность в предвечернем звоне,
Едва рождаясь, постепенно тонет,
Что бы закатом страстным полыхать.
И где в туман плаща укутанный пройдёт,
Там вихрятся крыла ночных горгулий,
Чертя чертёж невидимой ходулей
Из матерьяла твёрдого как лёд.
Зарозовелая прорвется ткань окрест
И солнца транспортир на транспаранте
Шьёт гладью лебедя на шёлковом пуанте
И коршуна упавшего с небес.
Оркестр гремит, а спицы двух колёс,
Отматывают дни и километры.
Летит на велике ровесник Тунберг Греты,
Он полевых цветов с собой привез.
Когда качается славянская Ладья,
То слышен вёсел плеск под плеск её хоругвий,
В ней, подзадоривая то, а то поругивая,
Летают люди крепкого литья.
Они раскачивают лодку с двух сторон,
И вот она у точки невозврата
Зависла в воздухе… И брат идет на брата,
И крылья весточек и громы похорон.
Но вот челнок, как будто бы ленясь,
Пошёл, пошёл, пошёл… окружность очертая,
Плывет лебедушкой над миром Русь Святая,
И вслед за ней в сапожках ходит Князь.
Когда из Белгорода еду я в Москву,
Затем в Кронштадт, и снова через Питер
На родину, в душевную обитель
Я слышу этот постоянный гул.
Я знаю этот гул! Пока вокруг оси
Гнездо осиное свершает обороты...
По Балтике янтарной бродят шпроты,
В Москове лещи, в Везелке - караси.
ДЮЖЕ.
Твои ланиты как софиты дюже ясные,
А очи жгучие, уста огнеопасные.
В лицо как снега намело, да дюже сладкого,
Да дюже белого, глазурного и ватного.
А шея дюже друже с грудью лебединою
Каблучки-дробовички, танец с саблями, крючки,
Дюже мало половинки с серединою.
Как раскинула персты, да в чресла вставила,
Давай чинить да учинять законы-правила.
Мне не впервой с такой! Какой? Пойти вприсядочку.
Поразойдись-ка, гей и гой, за печку-лавочку.
Попереждите-поворкуйте, вам тут нечего.
Не дюже щедро в вас духмана человечьего.
Держитесь дюже чтоб видать, вяжите веники,
Как жгут, как жарят, как утюжат коробейники!
РУССКИЙ БОРЩ. С СЕРДЦЕМ.
(Рецепт)
О, русская земля! Уже ты за холмом...
Нет, то не градины, то мелкий летний дождь.
Сосновый ходит пол и слышит дом,
Как я готовлю русский с сердцем борщ.
Два литра - на бульон, и половину - в пар.
Ещё вчера отварен и остужен,
Живой огонь мне под кастрюлю нужен!
И мигом за капустой на базар.
Уже вернулась. Сердце как часы.
Будильник прозвенел. И звон остановил их.
И сердце на поднос как на весы
Дымящееся подношу на вилах.
В бульон кипящий отправляя разум,
Кочан капусты мелко изрубить.
А сердцу хочется, так хочется любить,
А не любить не хочется ни разу.
Лук режет глаз. Поэтому из глаз
На руки с луком падают слезинки.
Пожалуйста, прошу, не в этот раз,
Но всё опять растаяло как в дымке.
Прошло, прошло. Мне надо натереть
Морковь и свëклу, корень сельдерея.
Я постоянно спрашиваю:"Где я? "
Но надо о хорошем думать впредь.

Поджарим сальце, вплоть до угольков,
Но не таких, как вишни у испанца
И далее порядок весь таков,
Что некогда за каждый шаг бояться.
А я всё тру и тру, я горы перетру
Я до крови протру себе костяшки,
Так просится на волю из тельняшки.
Так сердце режется, так трётся поутру.
Поджарим в смальце золотистый лук,
Затем морковь и корень сельдерея.
Где ты, любовь моя, мой самый лучший друг
Дай поцелуй мне перед апогеем!
Вот сердце не остывшее лежит
И кажется сейчас оно взорвётся...
Шучу, шучу, оно давно не бьётся.
Настало время взяться за ножи!
Как смех на грех, картофелины две
Катались по полу. Картофелины в дело.
Солдатиками падают ко дну. На дне
Гигантским палочником бродят ошалело.
Где это сердце? Взять! Четвертовать!
Живым ещё разделать на осьмушки!
В депо пожарное искрящиеся стружки
Как перья с петухов летят, летят.
Любимый мой, ты можешь не любить!
Но я залью, залью тебя любовью.
Я голову позволю отрубить,
Что б тюбик с пастой не плевался кровью.
Поджарка снять с огня и выложить в бульон,
В нем плавают картофель и капуста,
И надо столько, чтобы было густо,
Но что б из берегов не вышел он.
Когда всё убрано и варево кипит.
Вдруг раздаётся звон и бьют литавры,
И чёрный перец зёрнами летит
На ветку листьев благородной лавры.
Кипит едва. Петрушку и укроп
Со шкварками и чесноком, и солью,
Смешав с сметаною перемещаем в штольню,
Царевной спящею сложив в хрустальный гроб.

Ты встанешь ночью. Подойдешь к плите.
Найдешь котёл, он пахнет овощами.
За обе щëки сядешь есть, как в те,
Те времена, когда всё запрещали.
Рука сама потянется где снег
И среди склянок обнаружит склянку
И под луной ты соберешь полянку,
И совершишь разбойничий набег.
И будешь ты боготворить тот борщ,
И восхвалять его рожденья дату.
Признаться надо, хошь или не хошь,
А с сердцем русский борщ звучит звездато!
Мне всё равно, чье сердце в этот борщ
Попало с самого известного начала.
Чуть слышно сердце ангела стучало,
Как мелкий град, как юный летний дождь.
НАЁМНИКИ В РАЮ.
Наёмные работники в Раю
С утра ухаживают за созданьем Божьим,
Чтоб стало то создание похожим
На домик с садиком переходящим в лес,
На гору сединою до небес,
На ручек, на водопад, на смех
Клиентов озера не знающих что грех
Лицо имеет, нет не узнают...
Наёмники работают в Раю!
Они в наручниках и им неведом страх.
Их страх вскипает оловом в котлах.
У них в глазницах тикают часы.
У них во ртах - ни маковой росы.
И солнца луч по спинам жжёт как кнут.
Они деревья и кустарники стригут.
Наёмники работают в Раю!
Покрасили забор, переложили плитку,
Раззолотили золотом калитку,
Газон покрасили, прогнали облака...
И я, попив парного молока,
В буквальном смысле наступлю на грабли,
Я вскрикну, возопью: "меня ограбили! "
И гляну на рабов как лев на падаль:
"Подбавить, черти, огоньку не надо ль!? "