⁣1.
Кружит метель в деревеньке заброшенной.
Печь затопила старушка с утра.
Кот на лежанке. Дрова разгораются.
Милка-корова мычит со двора.
К поду протянуты пальцы корявые...
Котик-мурлыка к хозяйке пришёл.

Господи, родненький!
Господи, миленький!
Как на земле Твоей
Жить хорошо!
2.
Пальцы сведёные в землю впиваются...
Косы растрёпаны, криком кричит...
В поле рожает (до дому не справиться)
Русская баба в сентябрьской ночи.
Вот он и вскрикнул! Кровиночка-сыночка...
Сын человечий на землю пришёл!

Господи, родненький!
Господи, миленький!
Как на земле Твоей
Жить хорошо!
3.
Старый солдат прикрывал отступающих
Наших безусых ребят-пацанов.
Пули свистели, одна разозлилася,
Пчёлкой ужалила, брызнула кровь.
Русский солдат умирал под берёзою.
Жизнь промелькнула, как поезд прошёл.

Господи, родненький!
Господи, миленький!
Как на земле Твоей
Жить хорошо!
4.
Звон колокольный плывёт над Россиею.
Белые Храмы пред Небом стоят.
"Русские правые, русские выстоят!" -
С древних погостов Кресты говорят.
Мы побеждаем Христом и Молитвою
Тех, кто сгубить наши души пришёл.

Господи, родненький!
Господи, миленький!
Как на земле Твоей
Жить хорошо!

Я не была на той войне,
Я не лежала в том окопе.
Мать не рыдала обо мне,
Прочтя конверт на обороте.
Не мой солдатский котелок
Шальною пулей был пробитый.
В землянке плакала не я,
Когда мой друг лежал убитый.
Не посылала я на смерть
Юнцов, что жизни не видали.
И не хотела умереть,
Когда меня на части рвали.
Не я таскала под огнём
Снаряды к той отцовской пушке.
И оборону круг неё не я вела
На той опушке.
Не я под вражеским огнём
Вгрызалась в каменную стену.
Не я держала Сталинград
И разминировала Вену.
Не хоронила я друзей,
Сражённых вражескою пулей.
Я не познала тех смертей…
Я не прожглась солдатской долей.
Не я детей своих врагов
Кормила кашей полевою.
И в поле жаворонок пел не мне,
Лежащей не живою.
Я не была на той войне.
Голодной смерти не видала.
И, окрылённая весной,
Салют Победы не встречала.
Но с детства снится мне война.
И я бегу, кричу, стреляю.
Какая страшная она!
В который раз я умираю…
Но, поднимаюсь, и кричу:
«Ура! Россия не сдаётся!»
И я в бессмертие лечу!
И МНЕ Победа достаётся!

⁣Записки сельского фельдшера

Николай работал фельдшером в селе Худынское. Фельдшер на селе – это не терапевт в городе. Здесь решение нужно принимать самому, быстро и не имея права на ошибку. Советоваться не с кем, ждать помощи не от кого. А жизнь преподносила новые и новые сюрпризы. Николаю уже приходилось не только принимать роды, но и удалять зубы, вправлять вывихи и мозги, останавливать кровотечения и накладывать шины. Много в его практике накопилось и курьёзных случаев. Вот несколько из них.
В тот день все ждали автолавку.
Автолавка приезжала в Худынское два раза в неделю. Бабы загодя собирались у клуба. Николай, заполняя журнал приёма, через плечо поглядывал в окно.
В дверь осторожно постучали.
- Да, да, заходите!
В проёме показалась голова тётки Устиньи, известной травницы и, по общему мнению, бабы странной и непонятной. И всё потому, что высказывалась она всегда неожиданно и двусмысленно. А ещё часто замолкала во время разговора, словно к чему-то прислушивалась. Так что собеседник её не мог понять, что с нею происходит. То ли ушла в себя, то ли говорить не хочет.
Однажды Николай застал Устинью с этюдником. Это удивило и заинтересовало его. Чтобы деревенская баба вместо прополки грядок ходила на пленер, такого он ещё не видел. А Устинья, чуть скосив глаза в его сторону, как бы продолжая разговор, бросила:
- А кто вам сказал, что я деревенская…
И вновь погрузилась в своё занятие. Смущённый Николай постоял несколько минут (Устинья не обращала более на него внимания) и пошёл по своим делам.
Так вот эта самая странная Устинья стояла у его кабинета и бледная торопливо, путаясь в словах и поминутно прикладывая пальцы к вискам повторяла:
- Люсенька ножку сломала. Уж как мучается, как страдает. Не ест, не пьёт. И молчит, всё молчит. Только всё в глаза глядит. Не приведи Бог что… Как я без неё, без моей Люсенька.
Николай прискочил со стула:
- Да вы что, с ума сошли!? Когда сломала?
- Вчера.
- Нужно срочно обезболить и гипс наложить. Идёмте к ней скорее.
- Да не нужно к ней. Я её сама к вам принесла. Помогите, рада Бога.
И Устинья протянула Николаю корзинку, из которой торчала утиная голова.
-Что это?
- Люсенька.
- Вы что издеваетесь?
- Нисколько. Люсенька вчера ножку сломала. Ходить не может, мучается, не ест, не пьёт.
- Устинья Петровна, ну сварите суп с уткой или картошки натушите.
- Это вы издеваетесь! Люсенька со мной, как член семьи. Она умная, всё понимает. Я с нею и разговариваю и советуюсь. Нет, у вас каменное сердце. А мне сказали, что вы – человек с душой!
Николай посмотрел на утку, и ему действительно показалось, что она всё понимает и со смирением смотрит ему в глаза.
- Хорошо, идёмте в процедурную.
Николай осторожно осмотрел Люсеньку, наложил ей гипс и ввёл антибиотик…
Счастью Устиньи не было конца:
- Я верила в вас. У вас лёгкая рука.
Через месяц Люсенька поправилась. А Устинья Петровна подарила Николаю свою первую картину маслом «Вечер в деревне».
А однажды Норку Рогушенскую покусал старый кобель Васьки-Брехуна. Какой хозяин, такой и пёс. У пса этого была странная кличка – Хаммаршельд. Главное, что и выговорить то не знаешь как, чуть язык не сломаешь. А Ваське нравилось красоваться перед дружками. Редкое имя вызывало недоумение у новичков, но Васька с умным видом заявлял, что так звали первого председателя ООН. Но соседи звали Васькиного кобеля Хаммер, хотя он нисколько не соответствовал этому имени: был худ, вял и к тому же на старости лет глуховат. Оживал Хаммер только если видел в руках у кого-то палку. Говорят, что его в молодости сильно побили. Вот и осталась душевная травма на всю жизнь. Так вот в прошлую среду к приезду автолавки (по иронии судьбы) Нюрка Рогушенская пришла с палкой, а вернее сказать с новой тростью, вырезанной из сучка старой яблони её многоуважаемым зятем Петром. На лавке у клуба уже сидело трое баб – Нюркиных товарок. Хаммер лежал у их ног, засунув нос в траву от назойливых мух. Нюрка была не прочь послушать деревенские новости и, намереваясь присесть на свободное место, не очень деликатно толкнула палкой старого кобеля. Вероятно, она не рассчитала свои действия, и пёс получил не слабый удар тростью по голове. От чего он взвизгнул, мгновенно вскочил и, спросонья вцепился Нюрке в руку, нанёсшую удар. А, когда Нюрка подняла истошный вопль, то Хаммер испугался ещёпуще и бросился наутёк вдоль улицы под защиту хозяина. Нюнка продолжала истошно вопить, привлекая на свою сторону свидетелей:
- Нет, люди добрые, вы видели? Чё делатся! Белым днём на честных людей собаки кидаются? Где участковый? Почему собака без намордника? Все видели?! Все видели!? Ой, ой, ой!!! Прокусил! Наскрозь прокусил! Кровушкой истеку! Люди добрые!
«Истекающую кровью» и вопящую Нюрку товарки тут же доставили в ФАП к Николаю. Николай обработал рану перекисью. Кровь тут же остановилась. Ранка была глубокая. Наложил повязку и строго спросил:
- Чья собака? Ваша? Собака привитая?
- Почто моя? Откуда моя? Хаммер Васькин бешеный. Чисто бешеный. Я его не трогала, хотела на лавку присесть. А он как бросится. У-у-у, зверюга! И прямо в рученьку.
- Бешеный говорите? Тогда придётся вам 40 уколов в живот делать. А то вы у нас всю деревню перекусаете и слюной забрызжете. А сейчас, извольте, укол от столбняка.
Нюрка как-то сразу стала заметно меньше и тише. А после укола совсем переменилась:
- Коленька, сынок, а может не нужно 40-то уколов? Да, вроде нормальный пёс-то. И не сильно он меня и прокусил. Честно сказать, это я сама виновата. Палкой его ткнула. Вот он и окрысился. Так что, Коленька, пойду я. Вон и автолавка подъехала.
Да, в деревне жить не скучно…
Как-то раз пришла на приём Марья Ивановна Крупина. Начала Марья, как опытный психолог, издалека:
- Николай Александрович, давно порывалась вас проведать, да гостинчик принести. Вот тут у меня и яички свойские, и творожок, и сметанка домашняя, и пирожок с капустой (давесь испекла). Уж как мы вас полюбили все, как ценим, уж сколь вы добра людям делаете. Особливо, если скотинка занеможет. Уж какие у вас руки золотые. Только на вас и надёжа, Николай Александрович, только на вас.
При этом Мария Ивановна глубокомысленно вздыхала и поглядывала на Николая заискивающе и виновато.
У Николая лопнуло терпение. Он поставил на лавку лукошко с приношением:
- Марья Ивановна, ну не тяни ты и не морочь мне голову. Говори, зачем пришла.
Вместо ответа Марья Ивановна залилась слезами. Немного успокоившись, она обратилась к Николаю:
- Николай Александрович, уж не взыщи. А кроме тебя мне идти не к кому. Выручай. Ветеринар не берётся. Говорит под нож и только. А как под нож? Мыслимо ли дело под нож? Ты же знаешь мою Розу. Она смолоду блудлива. Со всеми соседями меня перессорила. То к Петровым на капусту зайдёт, то к Силантьевым на картофельник. А давесь залезла в полисадник к Зинке Малышевой. Вымя-то целое, а сосок порвала об какую-то железку. Третий день в хлеву. Мычит, меня не подпускает. Вымя нагрубло. Выручай, Николай Александрович. Нет другой такой коровы в деревне… Молоко – чистые сливки.
Пришлось Николаю, подхватив свой экстренный чемоданчик, идти к Марье Ивановне.
Дело было плохо. Куда хуже, чем он предполагал. Рана уже загноилась. У коровы поднялась температура, начинался мастит.
Роза смотрела на хозяйку жалобно, мычала, просила о помощи.
- Рану нужно шить. Но корова ж не подпустит. Как обезболить? Край придётся срезать…
- Николай Александрович, родненький, обезболим, сейчас обезболим. У меня всё есть, я сейчас.
И Марья Ивановна умчалась в дом. Через пару минут она уже стояла перед Николаем с тремя бутылками крепкого домашнего самогона:
- Вот - обезболивающее. Самое надёжное, проверенное.
- А не лишку доза-то? Не помрёт?
- Нет, Николай Александрович, проверено.
- А как вводить?
- Да сейчас введём.
Марья Ивановна откупорила первую бутылку и протянула Розе. Та сначала понюхала, отвернулась, но потом, как бы нехотя, начала пить. Вторая бутылка пошла куда более споро. Так что Марье Ивановне уже не приходилось уговаривать Розу. За третьей бутылкой Роза уже потянулась сама. Пила с аппетитом и даже причмокивала. Николай дивился такому чуду, но в работу анестезиолога не вмешивался.
После трёх бутылок самогона Роза стояла не шелохнувшись. Николай обработал и срезал края раны, зашил сосок. И как бы сам себе сказал:
- Ну и что дальше? А как молоко спускать? Нужна трубка. Как стержень от авторучки. А почему как?
Николай приказал Марье Ивановне не оставлять корову одну, чтобы она после сильной анестезии не удумала лечь спать. А сам побежал домой. Дома он нашёл в письменном столе старый пустой стержень от авторучки, опустил его в банку со спиртом. Катетер был готов…
Аккуратно вставив устройство для отвода молока в сосок, Николай строго настрого приказал Марье Ивановне следить за больной, мерять температуру и по часам давать антибиотики.
К его собственному удивлению корова вскоре пошла на поправку. Стержень вынули. И Роза по-прежнему стала давать хозяйке прекрасное молоко – «чистые сливки».