⁣* * *

Во веки веков!
Во веки венков
одуванчиковых,
мать-и-матчеховых,
круглоликих,
во имя детских пальчиков,
перепачканных
соком липким.

Во веки веков!
Во веки трамвайных звонков-
бубенцов, колокольцев вечности,
с небом венчанных,
с этой ширью,
во имя любви и верности
человеческой,
нерушимой!

Во веки веков!
Во веки речных завитков,
кос фонтанных,
ручьев русых
и растрёпанных,
во имя нам Богом данного
слова Русского,
завострённого.

Во веки веков!
Во веки всех стариков
не ушедших,
и не забытых,
сильных в слабости,
во имя лесного шелеста,
неба быстрого
Бога славящего!

Во веки веков!
Сейчас не по ком
этот колокол,
только по сердцу,
только по небу
изначальному,
во имя того что просится
изнутри,
что бессмертьем полнится,
не кончается!



* * *

Боль уходит, время лечит,
изживается тоска,
я – песочный человечек,
сын балтийского песка,

хрупкий, слепленный небрежно
голопузым пацаном,
человечек центробежный,
целотонный и цепной.

Стынет воздух колокольный,
стонет ангельская рать,
мне не страшно, мне не больно,
мне не долго умирать.

Догорает солнца свечка,
слов расходятся пути,
я янтарное сердечко
вынимаю из груди,

пусть оно теперь посветит
тем, кто рядом был со мной,
а меня развеет ветер
над волной.



* * *

А был ли мир, ты спросишь, был ли мир,
когда в далёком детстве, с другом Костей
мы находили черепа и кости
и прятались в воронках из-под мин,

тогда в плохое верилось с трудом,
и каждый первый был исконно местным,
когда с землей, большой погост немецкий,
сравняли и построили наш дом.

Мы жили в нем огромною семьей,
то на безрыбье, то на безрубежье,
серди руин, среди бомбоубежищ,
засыпанных кровавою землей,

несли в музей трофейные ножи,
переплывали Прегель дважды брасом,
ещё не зная, что в могиле братской
под Кёнигсбергом, дедов брат лежит.

Забыв про гул мартеновских печей,
про хлеб блокадный, про огонь и порох,
на стену Кафедрального собора
влезали мы по грудам кирпичей,

и свет несли, и верили в себя
так искренне, как только в детстве верят,
и в волосы морской вплетали ветер,
под самым сердцем речь его селя.

В Кройцкирхе возрождали русский храм,
из Прегеля вылавливая доски,
и ночевали на валу Литовском
у бабушки, в груди Закхаймских врат,

и становились разными людьми,
за упокой былого, ставя свечи.
А был ли мир, ты спросишь, был ли мир?
А что тебе на это я отвечу?



* * *

Изыди покой, изыди,
ломается время с хрустом,
я – колокол безъязыкий
на звоннице кирхи прусской,

я – горестный стон набатный,
я – благовест-пересмешник,
клади, тишина, на ватман
небес боль мою, не мешкай,

беззвучные перезвоны,
серебряные трезвучья,
меня не лишили воли,
язык мой, отняв могучий,

меня не лишили веры,
пустив мне по жилам темень,
я – колокол Кёнигсберга,
в своём погребённый теле,

своим умерщвлённый веком,
своей тишиной бесшовной,
не сломленный человеком,
но голоса им лишённый,

до срока, а не до смерти,
да радости многоликой,
в моей колокольной меди
осенняя песнь отлита,

вся боль её неземная,
вся сила её и мука,
я – звона святое знамя,
я – крик беспредельный Мунка,

я буду звучать, покуда
звенят золотые липы,
мучительным перегудом,
рассыпчатым переливом,

трезвонами млечной зыби,
набатом листвы несметной,
я – колокол безъязыкий,
но слово моё – бессмертно.