⁣ОБЛАКА
1.
Она любила сдувать облака. Сядет, бывало, на берегу озера, поднесёт к обветренным губам сложенные ромбиком худенькие ладошки и, запрокинув к небу лицо, с таинственной полуулыбкой, начинает выдыхать горячий июльский воздух. Голова её при этом раскачивается из стороны в сторону. Тёплый ветерок, с запахом сухих пшеничных полей, слегка перебирает волосы, словно блюзовый гитарист струны любимой гитары. Палящее полуденное солнце выжигает на её обнажённых плечах рыжеватые веснушки.
Поднимешь к небу глаза и смотришь, как потревоженные волшебным дыханием беспечные облака, суетливо, словно накаченный гелием воздушный шарик, скрываются за горизонтом.
- Санька, ты видел? - захлёбываясь от восторга кричит Люська.
- Конечно, видел! - радостно откликаюсь я. - И как это только у тебя получается? Может, научишь?
- Хитреньким будешь! - лукаво прищуривается Люська. - Сначала догони!
Резко вскочив, она срывается с места.
Мы бежим по пшеничному полю, которое, как праздничный торт, разрезано пешеходными тропами. Золотистые колосья под тяжестью налившихся зёрен клонятся к потрескавшейся от жары земле; высушенными усиками, напоминающими лапки сороконожек, противно касаются разгорячённой кожи.
Я теряю Люську из виду и останавливаюсь. Меня окружает тишина. Слышно только, как трутся друг о друга сухие стебли пшеницы, да жужжит захмелевший от пряных запахов лета шмель. Раскинув в стороны руки, я сгребаю в охапку напитанные солнцем колосья, и лето шелестящим веником оседает в моих объятиях.
- Санька! - издалека доносится до меня голос Люськи. - Санька, ты где?
Я улыбаюсь и бегу вдогонку.
2.
- Расскажи, что-нибудь? - просит Люська.
Мы лежим на стоге сена. Белесое, как застиранная простыня, небо, в заплатках ажурных облаков, с трудом удерживает выгоревшее вечернее солнце.
- "Однажды, в студёную зимнюю пору я из лесу вышел…", чтобы поссать, - говорю я.
- Дурак! - обиженно отвечает Люська и отворачивается.
- Люсь, ну ты чего? Смешно же.
- Обхохочешься.
- Ну не злись. Ты, кстати, веришь в НЛО?
- Нет. А ты?
- А чё мне верить, я видел.
Люська поворачивается в мою сторону, привстаёт на локтях и с интересом всматривается в моё лицо. Мне приятно её внимание. Хочется придумать, что-то необыкновенное, но ничего не приходит в голову.
- Ну? - торопит Люська.
- Короче, как-то раз я сидел на лавочке и смотрел на небо. Тем вечером был сильный звездопад. Я считал падающие звёзды и загадывал желания. Кстати, я тогда загадал, чтобы ты приехала на каникулы, и видишь, ты здесь.
- Подлиза, - съязвила Люська, но я знал, что ей понравилось.
- Так вот, сижу я, значит, смотрю наверх, даже шея затекла. Пальцы на руках закончились – все позагибал, а звёзды всё падают и падают. Начал было на ногах загибать и тут вижу, как одна звезда движется по небу параллельно земле и то пропадёт, то вновь появится, то пропадёт, то вновь появится. Даже мурашки побежали.
- А какого цвета звезда-то была?
- Ну, красного…
Взрыв истеричного смеха разорвал тонкий вечерний воздух и звонким ручьём разлился по округе. Люська согнулась пополам, её шорты немного съехали, обнажив родинку на загорелом бедре.
- Чё ты ржешь?
- НЛО он видел. Ага, щас! - Люська продолжает смеяться. – Это самолёт был, дурачок!
- Да ну? – не поверил я.
- Так да. Когда самолёт летит, у него мигают бортовые огни, ночью их хорошо видно.
Мне стало досадно, что я так лопухнулся.
- Люська, на тебе паук, - кричу я и, оттолкнувшись руками, быстро съезжаю на землю.
Смех переходит в крик, и я чувствую, как позади меня скатывается Люська.
3.
- Полезли, когда стемнеет, в заброшенный дом за ягодами, - говорю я, когда мы вспотевшие от бега останавливаемся отдышаться. - Я видел там грядки клубники, крыжовник. Яблоков поедим.
- А если поймают?
- Да кто? Там же никто не живёт.
- Я видела, как туда мужик приходил.
- Ну и что? Ночевать-то он там не ночует.
- Ну, давай… - неуверенно отвечает Люська.
В деревне темнеет быстро. Только что видел, как загоняют коров, которые со скучающим видом, лениво, хвостами, отяжелевшими от запёкшегося на них помёта, отгоняют от себя назойливых мух; как мошкара, сбившись в стаи, безумным торнадо кружит над тобой; и, вдруг, засмотревшись на соседского пса, остервенело скребущего задними лапами грязную холку, поднимаешь глаза, а вокруг чернота, и мрачные силуэты деревенских домов рыжеватыми окнами говорят, что ночь пришла.
4.
- Лезь быстрее, тяжело ведь.
Я наклонился и упёрся ладонями в колени. Люська стояла у меня на спине. Не сказать, чтобы это сильно меня беспокоило, но вероятность того, что нас заметят, всё-таки существовала. Тогда попадёт обоим. Перспектива провести остаток лета сидя дома, пропалывая грядки в огороде, совсем не прельщала.
- Лезь быстрее, говорю.
- Если ты не заткнёшься, я начну танцевать, - в подтверждение своих слов Люська стала переминаться с ноги на ногу. – Да и вообще, я занозу могу засадить.
- Да, давай уже…
Люська вцепилась двумя руками в шершавые зубья забора, слегка оттолкнулась, перекинула ногу и, встав на перекладину, ловко спрыгнула на землю.
- Ай, блин! Санёк, здесь крапива, - доносится жалобное причитание Люськи. – Я все ноги сожгла.
- Специально для тебя посадили, - подтруниваю я.
- Не смешно!
- Я, пожалуй, подальше перелезу. Может там меньше крапивы.
Я направляюсь вдоль забора, поочерёдно трогая доски, представляя себя Колей Герасимовым, преследующим незнакомку в заброшенном доме. Хотелось найти заветную дверь, за которой окажется машина времени. Мы бы с Люськой сразу махнули в будущее, и, может быть, даже полетели на Марс. Интересно, на Марсе есть облака? Люська бы их тоже, наверно, сдувала.
Одна доска покачнулась и сдвинулась в сторону. Вот так удача! Отодвинув её как можно дальше, я начал протискиваться в образовавшуюся щель.
- Люська, миелофон у меня! - приглушённым голосом затянул я.
- Подлец! Ты знал, что здесь лазейка, но всё равно заставил меня прыгать через забор.
- Да не знал я! Просто повезло.
- Ага! Так я тебе и поверила. Ну, веди к своим ягодам.
- Там, где яблоня. Видишь?
- Вижу. Только теперь ты иди первый.
Крапивы и правда было много. Приходилось сначала сминать её ногой и только потом продвигаться вперёд. Потревоженные нашим присутствием комары суматошно кружили над головами.
Клубника была прохладной и сочной. Её сладковатый вкус сопровождался тонкой кислинкой, отчего временами сводило скулы. Совсем скоро наши руки стали липкими от сока.
- Да она наполовину неспелая, - бубнила Люська.
- Просто в темноте не разобрать. Пошли тогда яблок нарвём.
- Они тоже ещё не созрели.
- Ой, можно подумать, ты никогда не ела зелёных яблок.
- Пошли. Только я не буду.
- Как хочешь.
Яблоки висели высоко. Чтобы их достать, нужно было лезть на дерево.
- Люсь, подстрахуй меня. Я быстро.
- Я замёрзла, - Люська поёжилась и скрестила на груди руки.
- Ну, давай я погрею.
- Погрей.
Я неловко обнял её худое тельце. Люська доверчиво прижалась ко мне, положив ледяные ладошки на талию. Что-то неведомое, большое и тёплое пробудилось во мне, потянувшись сдавило лёгкие, и уперевшись могучими, но мягкими руками в рёбра, заставило пошатнуться.
- Ты чего? – удивилась Люська.
- Ничего. Поскользнулся, - я крепче обнял её и зачем-то спросил. - Люсь, как ты думаешь, на Марсе есть облака?
- Не знаю. Наверное, должны быть.
- Ты бы смогла их сдуть?
- Ты такой смешной. Ну, конечно!
Она засунула руки мне под футболку. Моё тело отозвалось мурашками.
- Ты когда-нибудь целовался?
- Нет. А ты?
- Поцелуй меня, если хочешь, - вместо ответа прошептала Люська.
- Хочу.
Её губы были влажными и сладкими, как ягодный торт, и пахли клубникой.
- Саш, а ты знаешь, что такое любовь?
- Любовь-морковь для дураковь.
- Вот почему ты такой? Всё время всё портишь...
Люська отстраняется. Трудно понять по её лицу, что она сейчас чувствует.
- Завтра я уезжаю, - говорит она и отводит глаза.
- Куда?
- На море, а потом в город. За мной родители приехали.
Я смотрю на неё и молчу.
- Пошли, проводишь меня.
Мы идём по тропинке вдоль оврага, разделяющего улицу на две части. Собаки приветствуют нас надрывным лаем. Её дом восьмой по порядку. Чёрный бревенчатый сруб с рубероидной крышей.
- Вот и пришли.
- Знаю.
- Ну, иди. Прощаться не будем.
- Ты ещё приедешь? – спрашиваю я.
- Хитреньким будешь! – Люська прищуривается, чмокает меня в щёку и направляется к дому.
Моё сердце сжимается, хочется её догнать, может быть, поцеловать ещё раз, но я молча смотрю ей вслед, жду пока она закроет калитку.
5.
Домой я вернулся поздно.
Бабушка сидела в уголке под образами и неслышно шевелила губами.
- Баб, ты чего не спишь, - шёпотом спрашиваю я.
- Тебя жду, внучёк, - так же шёпотом отвечает бабушка. – Ты, небось, голодный?
- Нет, я яблок поел.
- Ну, ложись тогда. Только тихонько, дедушку не разбуди. Я тоже скоро лягу.
Я направляюсь в переднюю, но на полпути останавливаюсь.
- Баб, а что такое любовь?
Бабушка улыбается и качает головой.
- Любовь – это когда ты увидел в другом человеке образ Божий и всю жизнь полагаешь на то, чтобы он просиял.
Я ложусь на кровать и укутываюсь одеялом.
Однажды я видел, как со старой иконы снимали тёмную олифу, и слой за слоем проступали скрытые под ней краски, пока, наконец, она вся не засветилась золотом. Наверное, об этом говорила бабушка.
Под умиротворяющее тиканье настенных часов я заснул.
В следующем году Люська не приехала. Некому было сдувать облака, и всё лето лил дождь.
ФИЛОСОФИЯ СПИЧЕЧНЫХ КОРОБКОВ
- В армию я не пойду, - твёрдо сказал Олег, и разорвал повестку. Клочки дешёвой бумаги воздушным десантом опустились на дно мусорной корзины. Мы сидели во дворе на лавочке и курили.
- Не хочу оставлять мать одну. Ей сейчас и так тяжело. Фабрика стоит, зарплату почти не платят. Да и сам не хочу терять два года. За это время я разбогатею, - продолжил он, выпуская струю горьковатого дыма в безоблачное небо.
- А я, пожалуй, схожу, - сказал я. - Отец говорит, что это пригодится, если я решу стать ФСБшником.
- ФСБшником, блин! - Олег запрокинул голову и захохотал. Пепел его сигареты мелкой пылью осел на спортивных штанах.
Я прищурил глаза и глянул на солнце. Солнечные лучи, запутавшись в ресницах, больно хлестали меня по зрачкам. Я зажмурился.
- Ну, ты даёшь! - продолжая смеяться, на выдохе сказал Олег.
Тёмные пятна транслировались на экране опущенных век. Легкая улыбка скользила по моим губам.
- А чё? Прикольно, - сказал я, открывая глаза. Моя сигарета почти истлела, и я от окурка прикурил другую. – Буду агентом ноль-ноль-хрен.
- Точно! Ты такой при параде и в бабочке рассекаешь на крутой тачке по району.
- Да! А из окон торчат голые ноги цыпочек. И я, короче, выслеживаю Дубового, как будто он продался америкосам и его нужно замочить.
- Да! А он нарядился бабулей и прикинулся мёртвым.
- Точно!
Мы, улыбаясь, смотрели друг на друга. Дубовой был нашим товарищем, но мы не слышали о нём уже неделю. Он исчез сразу после выпускного. Наверное, родители отправили его в деревню, чтобы он готовился к поступлению в вуз.
Я глубоко затянулся и словно дракон выпустил дым через ноздри.
- Если выдыхать табачный дым через ноздри, то там начнут расти волосы и будут торчать из носа как пучки пересохшей соломы, - заметил Олег.
- Ага. А если себя ублажать, то будут волосатые ладони!
Мы засмеялись. Здорово было сидеть и пороть чепуху. Торопиться нам было некуда. Мы находились в самом начале жизненного пути. Позади остались школа и годы советского детства, время, когда мы ни в чём не нуждались. Я посмотрел на Олега.
- У тебя мать во сколько с работы приходит? - спросил я.
- Около пяти.
- Время ещё есть, - сказал я, и швырнул окурок в сторону. - Я вот что придумал по поводу армии…
- Что? – с надеждой в голосе спросил Олег.
- Тебе нужно сломать руку, - ответил я.
- Ты чё рехнулся?
- Сам посуди, кому ты будешь нужен в армии со сломанной рукой? Тебя на комиссии завернут. Призыв пройдёт. А там, что-нибудь придумаем.
Олег задумался. Его лоб прорезала одинокая морщина – это было свидетельством работы мысли.
- В этом, что-то есть... - наконец произнёс он. - Только давай сначала напьёмся, а то как-то страшновато.
- И где же, по-твоему, мы денег возьмём? - спросил я.
- Короче, у рынка стоит тётка и принимает пустые бутылки… - начал Олег.
- Ага. Давай ещё бутылки пойдём собирать, - усмехнулся я.
- Да подожди ты. Ничего собирать мы не будем. Мы их у неё стащим. Целый ящик. И сдадим в пункт приёма стеклопосуды на Комсомолке, - сказал Олег и победоносно посмотрел мне в глаза.
Видимо, я должен был оценить гениальность его плана. Я почесал бритый затылок и сказал:
- А чё? Это мысль. Всё равно нам нечего делать.
До рынка было недалеко – всего пара кварталов. Решили отправиться пешком, тем более что денег на проезд у нас не было.
Двигались мы не спеша: вдоль трамвайных путей, стяжными ремнями притянувших город к территории нашей страны; мимо современных многоэтажек, по-хозяйски теснивших щитовые бараки довоенных годов; мимо забытого прошлого в безупречное будущее.
- А руку то, как ломать будем? - спросил Олег.
- Значит так, - сказал я, как можно более непринуждённо. - Мы напьёмся. Ты сядешь на корточки возле унитаза и положишь руку поверх него. Я разбегусь по коридору и, что есть силы, с ноги продавлю её внутрь. Думаю, что рука сломается.
- Ты точно рехнулся.
- Да, я такой – посру и рукой!
Олег шёл, шаркая носками кроссовок по асфальту. Его спортивные штаны с тремя полосками по бокам, всё ещё вызывали у меня чувство зависти. Сам я донашивал прожжённые сигаретным пеплом спортивки старшего брата.
- Ну и чёрт с ним, - внезапно сказал Олег. - Давай рискнём. Будь что будет.
- Вот и правильно, - поддержал я его.
За пыльными кустами прогромыхал трамвай.
- А ты в курсе, что трамвайная система на нижегородчине одна из старейших в России? - спросил я Олега.
- Нет, конечно.
- Нам по истории рассказывали. Первый электрический трамвай в Нижнем Новгороде пустили в 1896 году, накануне приезда Николая Второго на промышленную выставку. Скоро сто лет будет.
- Забавно, - только и сказал Олег.
Спустя пятнадцать минут мы были на месте.
- Вон смотри, - Олег указал на женщину в синем рабочем халате, которая стояла возле пластиковых ящиков для сбора стеклянных бутылок. - Когда она отойдёт – в туалет там или ещё куда, – мы подбегаем, хватаем ящик с бутылками и уносим ноги.
Мы расположились у дома напротив и стали ждать подходящего момента. Время тянулось медленно. Мы присели на корточки и закурили.
- Кстати, ты слышал про философию спичечных коробков? - спросил Олег.
- Нет. Откуда?
- Мне дед рассказал. Короче, слушай, - Олег берёт коробок и кладёт его между нами. С этикетки на нас смотрит улыбающийся олимпийский мишка. По-видимому, спички – это тоже подарок деда.
- Длина коробка – это мера жизни человека. То есть, каждый человек должен прожить жизнь длиною в спичечный коробок. Это называется цикл. По идее всем отмерено одинаково. Но! - Олег многозначительно посмотрел на меня. - Если кто-то из твоей семьи умирает, не пройдя весь цикл, то жизнь рода удлиняется на остаток его пути.
Я затянулся и выдохнул дым в сторону.
- Вот смотри, отец жил семьдесят лет, а его сын девяносто. Почему так получилось? А потому, что брат отца умер, не пройдя полный цикл. Его жизнь оборвалась где-то на середине спичечного коробка, и оставшийся отрезок приплюсовался к жизни сына, чтобы восстановить равновесие. Короче, жизнь рода — это цепочка спичечных коробков! Такие дела, брат.
Мы уставились на коробок, постигая глубины житейской премудрости.
- Всё, она ушла, - сказал я, посмотрев поверх его головы.
- Тогда пошли.
Мы поднялись, щелчками пальцев отбросили окурки, и тронулись с места. Подбежав, схватили ящик полный пустых бутылок и драпанули оттуда, что есть мочи.
Мы неслись как угорелые. Бутылки подпрыгивали и стукались друг об друга.
- Прикинь, как мы выглядим со стороны? - крикнул Олег.
Мы расхохотались. Казалось, что если мы не остановимся, то непременно выроним ящик и разобьём всю посуду. От этого было ещё смешнее. Мы так и бежали, смеясь и гремя пустыми бутылками.
Завернув за угол многоэтажного дома, мы притормозили.
- Ну чё, на Комсомолку? - спросил запыхавшись Олег.
- Сейчас, подожди. Дай отдышаться, - вымолвил я.
Мы стояли и молча смотрели друг на друга. Капли пота горными ручьями стекали по нашим лбам. Ноги немного ныли. Но предвкушение праздника компенсировало все неудобства.
- Ну чё, на Комсомолку? - повторил Олег.
- Пошли!
Сдав бутылки, мы выручили немного деньжат, но их всё равно не хватало на водку.
- Дело дрянь! - сказал Олег, пересчитывая копейки.
- Ну и чё будем делать? - спросил я.
- Так, нужно подумать. У меня есть дома заначка, - сказал Олег и, потупившись, добавил. - Откладывал на чёрный день.
- Какой ты продуманный, брат! - воскликнул я, и хлопнул его по плечу.
- Ещё бы!
…………………………………………………………………………………..…
- Меня зовут Олег, и в армию я не пойду, - сказал он, и залпом осушил свою рюмку.
Мы сидели у него на кухне и распивали спиртные напитки. На заначку мы взяли бутылку водки и несколько банок пива.
Настала моя очередь произносить речь.
- Меня зовут Вадик, и я потомственный алкоголик!
Я поднёс рюмку ко рту. Водка пахла жутко. Организм противился, отзываясь спазмом желудка. Я затаил дыхание и проглотил эту гадость, судорожно запивая её пивом. Пиво ложилось мягче, просторнее, золотистой жидкостью обволакивая обожжённое горло.
Мы опьянели.
- Ну чё, начнём? - спросил Олег, и шатающейся походкой направился в уборную.
- Давай, - сказал я, и последовал за ним.
Олег открыл дверь туалета, опустился на корточки и перекинул правую руку через борта унитаза. Я расположился напротив, в конце коридора.
- Не тяни, - заплетающимся языком промямлил Олег. - Давай уже…
Это было нелепо и даже смешно. Но я подавил улыбку, чтобы его не обидеть.
- Держись, братан!
Я побежал.
Несмотря на то, что ноги подкашивались, нёсся я, как разъярённый бык. Олег, в свою очередь, представлялся мне матадором, загнанным в угол, с налитыми кровью глазами. От выпитого шумело в ушах. Я занёс свою ногу, чтобы сломать ему руку, но он сдёрнул её с унитаза.
Через несколько дней его забрали служить. Он погиб в первую чеченскую, где-то в Аргунском ущелье.
Я со сломанной ногой остался лежать на гражданке.
ФСБшником я так и не стал.