Ксения Аксёнова/ Подборка стихотворений/ Поэзия

⁣* * *
Седой пыльцой и горечью
роится эта мгла.
Ей снится клёкот горличий
и пение щегла.
А в зарослях безвременья,
по речке неживой
мой дед идёт, растерянно
качая головой.
Суровый, смуглый смолоду,
но светлый добела,
и нет в нём злого холода
последнего тепла.
В матроске, в новых валенках,
над снегом семеня,
он голосом поставленным
читает "Жди меня" –
сквозь снега злое крошево,
в моём читает сне.
И нет другого прошлого.
И будущего нет.

* *

Чужая земля не держит –
горит под тобой, горит.
Ты – сердца кромешный скрежет,
ты – сбитый метеорит.

Ты – пыль мягкотелой глины
под ногтем седой весны,
весна оказалась длинной,
невыверенной длины.

И грохот по бездорожью –
до дрожи знакомый звук,
неласковым ветром гложет
берёзовый твой недуг.

***

Твоя печаль — моя печаль.
Прижму её к груди.
Всё то, о чём ты умолчал,
теперь не береди.

В заскобье, в бледном ободке
моих синичьих глаз
ты всё поймёшь о той тоске,
что сковывала нас.

И речь невнятная, как гул,
ушла в себя саму —
как будто целый лес шагнул
в дымящуюся тьму.

* * *
Нависай надо мной, грозовой перевал,
красным небом тревог и утрат.
Я беду свою в губы при всех целовал,
в тёмно-сладкий её виноград.

И глядела она на меня хорошо —
как никто на меня не глядел,
превращала сердечную ткань в решето,
оставляя других не у дел…

Значит, поздно метаться. К чему беготня?
Не уйти от нависшей беды.
Погляди на меня, как тогда на меня…
Хорошо на меня погляди!.

* * *

Утро, царапина, велик сутулый,
в воздухе горечь морская и йод...
Мама на ранку целебно подула,
Значит до завтра быстрей заживёт.
Под молодым перламутровым солнцем,
щурюсь и фотографирую, как
папа в панамке стоит и смеется,
краба глазастого держит в руках.
Море распахнуто, жарит и жалит
Что мне на этом просторе ловить?
Ранняя ласточка взрослой печали
первые гнёзда готовится вить.

* * *

Это блажь или глупость – понятно ежу,
помешательство, вымысел, прихоть.
Я шагаю по кругу, по кругу хожу
котлована, где раньше был выход.

Ты со мною идёшь, мы теперь не уснём
чтоб не рухнуть на дно котлована.
И гори оно всё бирюзовым огнём,
синим пламенем самообмана.

***
Я лежу щекой на скатерти,
наблюдаю за окном.
За окном – сплошная статика –
только небо в основном.
На ветвистых сухожилиях
вот уже который день
птица спит тяжелокрылая,
не отбрасывая тень.
Первый снег не опускается –
остаётся в вышине,
жизнь, весёлая красавица,
улыбается не мне.
В общем, как-то всё неласково –
нужных слов не подобрать.
Бог, тяни меня, вытаскивай,
запиши в Свою тетрадь.

⁣***

Разве кто-то объяснит
то, чего нельзя понять,
то, что память леденит,
поворачиваясь вспять.

Все, что хочешь превозмочь, —
этот век и этот ад,
этот плач, стоящий над, —
повторяется точь-в-точь.

То, что заперто внутри,
то до корки запеклось.
Ты смотри, не посмотри
в самого себя насквозь.

* * *
Я хочу, как водомерка,
тоненькая вся,
ничего не исковеркать,
бережно скользя –
по пруду твоей тревоги,
утешенья для
буду бегать быстроного
и легко петлять.
Отвлечëшься – заглядишься...
Но пойдёшь за той,
чьё манящее затишье –
берег золотой.

* * *

Душа, идущая на свет,
как на невидимый магнит,
сквозь толщу тьмы и бездну бед
всё говорит и говорит
с тобой на странном языке –
из междометий, снов и слёз
о том, что в собственной тоске
ты невесом и безголос,
о том, что в замкнутом лесу
от непроглядной тишины
тебя когда-нибудь спасут.
Когда-нибудь спасти должны.

***
Наугад, смешно, непрочно
жизнь идёт – и ладно,
дышит ветром водосточным,
тёмно-виноградным,
и глядит за горизонты,
странно замирая,
словно чудится ей контур
будущего рая.

* * *

Казнить – помиловать нельзя:
изрублен дом, распилен дуб,
из-под щепы тебя не взял
к себе небесный лесоруб,
но отпустил на этот свет,
больничный, пресный, как мука, –
и ты узнал, что смерти нет.
И жизни не было пока.
* **
Заговори на вечном языке,
на языке животных и растений
о том, как голос необыкновенен,
и как живёт в каком-нибудь сверчке
звук горьковато-правильный на вкус...
В такую ночь захочется расслышать,
как тонкий ветер делается тише,
как не шумит задумавшийся куст.



И ничего не можно описать,
но можно медлить, голодно вбирая
весь этот громкоговорящий сад,
всю эту песню памяти о рае.