⁣РОМАН О ВЕРОНИКЕ, ИЛИ ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ РЕДАКТОРА СИНИЧКИНА


Действующие лица:
Синичкин – редактор книжного издательства.


Комната в коммунальной квартире. Тусклая лампа под потолком. Заправленная кровать, обеденный стол с тремя стульями, компьютерный столик с компьютером, сервант, шкаф. Синичкин сидит за обеденным столом
СИНИЧКИН. Вот и суббота прошла. Все нормальные люди, вроде Тамары Сергеевны и дяди Грини уже спят, и только мы с Надькой и Мишкой даже не ложились... Кстати, где они? Чего так долго моют посуду?
Синичкин оглядывается на входную дверь, зевает
Нет, правильно Надька говорит: я идиот. Только идиот будет все выходные дни редактировать чужую рукопись, вместо того чтобы еще на прошлой неделе вернуть её главному с небольшими правками и словами одобрения… Главному, знаю, это бы понравилось – ему нравится, когда мы, простые редакторы, нахваливаем тех, кому он не смог отказать.
Синичкин вздыхает, пересаживается к компьютеру
Как же мне надоел этот роман... Нет, ну что это такое?
Насмешливо читает с монитора
Расставшись с Вероникой, Ярослав понял, что уже никогда не будет счастлив в этой жизни. И еще понял он: любить так, как любил ее – свою единственную и неповторимую – никого не сможет.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера, хихикает
Как я сегодня Надьку разбудил этой фразой! А! Надька вздрогнула, открыла глаза, пролепетала: «Синичкин, ты что-то сказал?»
Синичкин оборачивается к пустой кровати
Я сказал, что...
Утыкается в монитор компьютера, читает
…он брел по ночным улицам города, и его измученная душа обливалась светлыми очищающими слезами.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Надька, конечно, заинтересовалась: «Кто это он?» Я объяснил: он – это Ярослав, плейбой, с кем только что рассталась Вероника ради другого плейбоя – Альберта, с которым у нее в прошлой главе возникла духовная связь и, и... как там её?
Утыкается в монитор компьютера, читает
А! Редкое родство душ.
Отстраняется от монитора компьютера
Это так считает автор. Мне же кажется: главная причина заключается в том, что Ярослав – просто плейбой, а Альберт – плейбой-фабрикант... Тут Надьке стало еще интересней. «То есть, – спросила она, – ты хочешь сказать, что Вероника ушла ради денег?»
Синичкин хихикает
Какая же Надька у меня прямолинейная! Всё-то у нее просто и понятно... Нет-нет, Вероника не такая. Ее не деньги интересуют – мужчины, с которыми она могла бы не думать о деньгах... Надька помолчала, посопела и вдруг выдала ни с того ни с сего: «На месте Вероники я бы тоже ушла к фабриканту».
Пауза
Удивила. Я бы, может, тоже ушел, было б к кому. Надька, как это услышала, с кровати слетела, подбежала и начала: «Давай, Синичкин! Вперед, Синичкин! Только перед этим, Синичкин, ковры не забудь выбить, а то в комнате – пыль столбом!» Ну, прямо детский сад... Ладно, вернемся к роману.
Синичкин удрученно машет рукой, утыкается в монитор компьютера
Где я остановился-то? Ага. Вот.
Читает
Ярослав понял: только труд, только тяжелый умственный труд способен отвлечь его от мысли о той, которую так бешено любил. Сесть за письменный стол, взять ручку, окунуться в океан фантазий – что может быть благотворней для человека, чье сердце день и ночь кровоточит от бесчисленных ран!
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Пока Надька соображала: что да как, я быстренько перевел разговор на другую тему – попросил угадать чего мне сейчас больше всего хочется. И сам же ответил: «Супчика! Горячего такого, с мяском, с дымком. Чтоб дух от него витал по всей коммуналке, чтоб ложка блестела серебром на накрахмаленной салфетке, чтоб мерзавчик с беленькой, запотев от страха, стоял поодаль в ожидании минуты, когда я недрогнувшей рукой возьму его за горло!» Надька от такой наглости на секунду-другую опешила, но быстро опомнилась, спросила: что это было – плач Ярослава по несостоявшемуся семейно-кулинарному счастью из романа о Веронике или робкие попытки редактора Синичкина в очередной раз увильнуть от исполнения супружеских обязанностей.
Пауза
Эх, кто бы только знал, как с ней скучно, – ни поговорить по-человечески, ни выпить по-людски! Целыми днями только и слышишь язвительные замечания вперемешку с горестными причитаниями о пыльных коврах, домашних делах, высоких ценах и низкой зарплате – моей, естественно, поскольку другой зарплаты бог нашей семье пока что не дал... А Надька продолжала: «Дорогой! Не хочу показаться назойливой, просто напомню, что в нашем обществе просить может лишь тот, кто что-то дает»... Ну да. А так как я, по ее мнению, ничего не даю, то и супу с водкой мне, по-видимому, сегодня опять не будет... Ну и ладно. Я, как можно вежливей, поблагодарил ее за то, что она со мной обошлась по справедливости – обругала, но на паперть не отправила – и согласился на пиво с сосисками. Тут Надька взбеленилась. Приняв мои слова за намек на то, что, по справедливости, идти на паперть должна она сама, поскольку, в отличие от нее самой, я хоть какие-то деньги в дом всё же приношу, в красках передала то, что якобы слышала обо мне от неких хорошо знакомых нам людей. Что я глупый, ленивый, бездарный, что я ничего не знаю, не хочу, не умею и что ей – страстотерпице, посвятившей всю себя заботам о муже и семье, по справедливости, давно бы следовало выгнать меня взашей, а не кормить супом из поблескивающей серебром ложечки.
Синичкин вздыхает, поворачивается к монитору компьютера
Нет, не успею я отредактировать роман, ни за что не успею... А кто в этом виноват? Тот, кто дал обещание его напечатать. Тем паче что тот, кто дал обещание его напечатать, хоть и главный, но тоже какой-никакой редактор.
Пауза
В общем, пообещал я Надьке уволиться. Надька в ответ презрительно хмыкнула, но – удивительное дело – успокоилась. Посмотрела на меня так, словно по моему виду хотела определить, что я там опять задумал, какую свинью в очередной раз решил ей подложить, и, махнув рукой, принялась одеваться... Поведение жены, признаюсь, слегка озадачило. Может, она испугалась того, что мне не удастся найти другую работу, как это случилось с нашим соседом Мишкой Чертковым? Хотя чего пугаться? С моими-то талантами я всегда найду себе дело. Что же касается Мишки, то, по словам нашей соседки Тамары Сергеевны, это не он не может найти работу, работа не может найти его. А что? Очень может быть. Найти того, кто прячется на митингах с манифестациями, думаю, действительно непросто. Впрочем, я Мишку не осуждаю, точнее, перестал осуждать, когда узнал, какие бабки ему и его коллегам прошлой осенью отвалили за одну удачно проведенную акцию протеста.
Синичкин вздыхает
Ладно, что об этом говорить. Надо работать – читать, редактировать, переписывать.
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Ярослав пахал как каторжный. Раздумывая над сюжетом романа, он по нескольку часов в день бродил по парку. Разглядывал лица прохожих, стараясь увидеть в них то, чего они сами в себе не замечали, следил за облаками, пытаясь разгадать, какие силы движут миром, а ближе к полуночи, когда большинство горожан, поужинав, отходили ко сну, бесстрашно опускался на городское дно и часами учился у его обитателей новой, доселе недоступной мудрости.
Пауза
Может, мне этого Ярослава убить на фиг? А что? В чем проблема? Напишу, что он надорвался на ниве тяжелого писательского труда и скоропостижно скончался в объятьях Вероники.
Синичкин печатает на клавиатуре, говорит
Вероника, понятное дело, от такого удара прозреет и, прозрев, бросит своего фабриканта – дескать, я теперь порядочная девушка, а не какая-то там профурсетка. Ну и, само собой, заявит тем, кто по достоинству не сумел оценить ее душевного порыва: так, мол, и так, пусть отныне я буду жить в труде и бедности, зато в гармонии с собой и своей совестью... В общем, всё у нас закончится хеппи-эндом: читатели будут лить очистительные слезы, автор – купаться в лучах славы, главный редактор – выписывать себе премии, а я...
Синичкин убирает руки с клавиатуры
А я, кажется, опять заврался. Нет, идея, конечно, хорошая, спору нет, вот только воплотить её вряд ли удастся – рукопись, будь она неладна, должна быть сдана не позже, чем через два дня.
Пауза
Ладно, пусть живёт. Читаем дальше.
Синичкин читает
Первыми, кому Ярослав показал свой роман, были обитатели городского дна. Успех был феерическим…
Отстраняется от монитора компьютера
Да. А еще сегодня приходил дядя Гриня за деньгами. Я вместо денег предложил водки. Дядя Гриня отказался. Я достал из-за шкафа заначку, которая у меня осталась – початую бутылку перцовки – и сказал: «Это всё, что у меня есть». «Синичкин! – взвыл дядя Гриня. – Имей совесть! Ты мне уже два месяца...» Не дав ему договорить, я твердо сказал: «Стоп!». Подождал, когда он успокоится, и предложил выбрать что-то одно – либо деньги, либо совесть. Объяснил: я не банк, всего сразу не осилю. Тем более что ни в одном даже самом распрекрасном банке не бывает то одного, то другого! И если, продолжил я, даже в самом распрекрасном банке не бывает то одного, то другого – то денег, то совести, – откуда всему этому взяться у меня, тем более столько и сразу?
Синичкин встает из-за компьютера, подходит к серванту, достает початую бутылку перцовки
Дядя Гриня выбрал деньги – три тысячи рублей, которые дал мне взаймы два месяца назад... Я спорить не стал. Достал из серванта рюмки...
Синичкин достает из серванта рюмку


…наполнил перцовкой...
Наполняет рюмку перцовкой
…и выказал сожаление по поводу того, что между деньгами и совестью он, дядя Гриня, выбрал деньги. И снова предложил выпить.
Синичкин выпивает
В этот раз дядя Гриня принял мое предложение – опрокинул в себя стопочку, не побрезговал...
Синичкин передёргивает плечами
Эх, хорошо пошла... Мне бы, идиоту, закончить на этом, а я начал сетовать по поводу того, что когда-то, совсем недавно, мы жили как друзья – по любви и совести.
Синичкин наполняет рюмку перцовкой
Дядя Гриня расстроился. Отодвинув пустую рюмку, спросил: что я хочу этим сказать – уж не то ли, что он, зная, что у меня нет денег, всё же пошел за ними? Потом пркачал головой и добавил: «Всё так, парень. Верно говоришь: знал и пошел... знал и пошел... Против совести своей пошел».
Синичкин выпивает
В общем, дядя Гриня ушел ни с чем... Он ушел, а настроение, и так неважнецкое, окончательно испортилось.
Синичкин открывает ящик серванта
Не зная, чем порадовать себя, я открыл ящик серванта, в котором хранилась зарплата, полюбовался на купюры, дважды пересчитал их. Не повеселело. А ведь вроде всё вышло по-моему, так, как хотел: и деньги сохранил, и отношения с соседями по коммуналке не испортил. И всё равно грустно отчего-то стало. Несчастливо. Плаксиво.
Синичкин садится за компьютер
Надька вернулась из магазина сразу после того, как за дядей Гриней закрылась дверь. Выложила на стол продукты, подошла ко мне и, опершись локтями на плечи, спросила: как дела. «Нормально, – ответил я. – Работаем». Надька рассмеялась. Сказала, что не про меня спрашивает – какие, дескать, у меня могут быть дела? – про Веронику с Ярославом. «Не сошлись ли еще?» Я ответил: нет. «Правда Ярослав подкараулил ее у салона красоты, навязал свой роман с посвящением и назначил свидание на мельнице. Надька не поверила. Спросила: «На какой такой мельнице?» Я тоже не поверил, когда в первый раз прочитал об этом. Но мне что, у меня есть рукопись, а значит, в любой момент я могу убедиться в том, что глаза и разум меня не обманывают. А вот Надьке пришлось объяснять. «Дело было так, – начал я. – Ярослав, став известным писателем-романистом, купил за городом старую мельницу. Зачем купил, не спрашивай, автор, похоже, этого сам не знает. Я, конечно, приписал от себя, что, случайно увидев ее, мельницу, за городом, он испытал острый приступ ностальгии – тоски по малой родине». Тут испугался, что Надька опять начнет задавать дурацкие вопросы – как например, где у Ярослава малая родина, и если я не знаю, где у него малая родина, как могу утверждать, что именно по мельнице, а не по какому другому сельхозобъекту ностальгировала его душа, – и добавил, что вероятно он приобрел ее за тем, чтобы водить туда романтически настроенных баб... Надька посмотрела на меня с отвращением. Процедила сквозь зубы: «Какая мерзость!» – и, высоко подняв голову, вышла из комнаты... А я потер ладони и, радуясь редкой минуте покоя, принялся за работу.
Синичкин утыкается в монитор компьютера. Отстраняется от компьютера
Однако довольно скоро выяснилось: не покоя мне в этот час хотелось – соучастия. Едва прочитав новую главу, я горько пожалел о том, что рядом нет моей Надьки. Ей бы эта глава, знаю, понравилась: ее хлебом не корми – дай послушать, посмотреть, подсмотреть за любовным свиданием. А особенно за таким.
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Схватив Веронику, Ярослав бросил ее в стог сена. Вероника прошептала: «Я твоя!». Он глухо прохрипел: «Я твой!». Она добавила: «Делай со мной всё что хочешь!». Он пообещал сделать с ней то, что хочет и не хочет, а также то, о чем им впоследствии будет стыдно вспоминать, и решительным движением сорвал с себя рубаху.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Жаль, конечно, что я не позвал Надьку. Но бегать и звать было некогда – Ярослав приступил к активным действиям.
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Как прижатая носком ботинка ящерица, Вероника извивалась под его могучим телом. Она стонала, кусала, визжала: «Да! Да! Да!», потом выскальзывала и уже не пугливой ящерицей, но страшной в своей неудовлетворенной страсти самкой богомола бросалась на него... Так, стоп!
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Что-то тут не то. Экспрессии много, а вот правды жизни – кот наплакал. Нет, я, конечно, понимаю: любовный роман не подразумевает полной идентификации сюжета со скудной на яркие краски российской действительностью, но где это, интересно, автор видел таких женщин? Я лично – нигде. Надька, сколько помню, в минуты близости вела себя с глубоким чувством собственного достоинства – резких движений не делала, напрасно не шумела. Тамара Сергеевна – вроде тоже... Кстати! А как вела себя в постели Тамара Сергеевна? Надо же, не помню.
Синичкин поворачивается к монитору компьютера
Впрочем, чему тут удивляться. Трезвым я её никогда не посещал, и, стало быть, помнить все интимные подробности изначально не мог... Итак, на чем я остановился?
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Как прижатая носком ботинка ящерица, Вероника извивалась... М-да.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Решив, что сравнение с ящерицей никуда не годится, я стёр весь абзац, закрыл глаза и, представив Веронику такой, какой она была в минуты первых свиданий с Ярославом и Альбертом – чистой, целомудренной, невинной – начал с красной строки.
Синичкин говорит и печатает на клавиатуре, что говорит
Как непорочная девица, Вероника извивалась под его могучим телом. Она стонала, кусала...
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Нет. Это тоже не то. А что хуже всего: «не то» и «не так» будет у меня, видимо, до тех пор, пока я еще раз не увижу постельную сцену собственными глазами... Я встал. Раздумывая над возникшей проблемой, вышел в коридор. Послушал, о чем болтали на кухне Надька с Мишкой Чертковым, – они болтали о старой говядине, которая, по их мнению, будет вариться ещё как минимум час, – и подумал, что Надька не отстанет от бедной говядины до тех пор, пока та не обретет необходимую кондицию. И еще подумал: это хорошо, что говядина старая, хорошо, что в ближайший час жена меня не хватится – это мой шанс. Более не раздумывая, я решительным, но вместе с тем тихим шагом направился к Тамаре Сергеевне. Постучал в её дверь и, услышав «Да-да, войдите!», переступил порог... Как я и думал, в реальной жизни всё выглядело совершенно иначе.
Синичкин быстрым шагом подходит к серванту, наливает в рюмку перцовки, выпивает
Когда минут через десять-пятнадцать, вежливо поблагодарив соседку за неоценимый вклад в создание нового литературного произведения, я вышел в коридор, Надька с Мишкой по-прежнему болтали о говядине. Я хотел зайти на кухню разогнать их, но побоялся, что за досужими разговорами растеряю полученные от соседки впечатления, и поспешил к компьютеру.
Синичкин подходит к компьютеру, садится, говорит и печатает на клавиатуре то, что говорит
Вероника замерла, точно вспомнила нечто неимоверно важное и часто задышала. Всё, что ее недавно беспокоило – плохо сбритые на ногах волосы, синяк на бедре, запах перцовки изо рта любимого – мгновенно отошло на второй план. Ее чувства, ее сознание сконцентрировались на охватившим тело возбуждении. Ей стало жарко. Она распахнула объятья, потом притянула меня к себе – то есть не меня – счастливчика Ярослава, выгнула спину и сладко застонала.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Ну вот, совсем другое дело! А то, понимаешь, ящерица! Лучше б про змею подколодную написал, герпетолог хренов! У нас в России нет такого мужика, на груди которого эта гадина не свила б себе гнездо... В общем, дальше пошло как по маслу. Из-под моих пальцев со скоростью звука вылетали буквы и, совершив невидимый глазу путь по печатным платам, как лыко в строку ложились на монитор компьютера. Единственная, и то небольшая, заминка вышла по окончании второй части романа, где Ярослав признался Веронике в ревности.
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Вероника! – воскликнул Ярослав. – Мы с тобой вместе полгода, и все эти полгода ты изменяешь мне с Альбертом. Ты не любишь меня!
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Вероника сначала никак не могла взять в толк, о какой измене идет речь. И лишь потом, когда до нее дошел смысл терзаний Ярослава, объяснила, что не с Альбертом изменяла ему – а Альберту с ним. А чтобы он всё как надо понял и больше не донимал ее подобными глупостями, строго добавила, что она – девушка честная, высоконравственная, и если изменяет, то только из-за великой любви к нему – её милому дурачку... Судя по описанию автора, Ярослав дурачком не был, но постичь ход мыслей Вероники долго не мог. А я вот сразу постиг. Впрочем, невелика мудрость – читать мысли того, у кого их раз-два и обчелся. Сохнет она, как и многие ей подобные, по одному, жизнь отравляет другому, встречается с третьим, рожает – от кого получится. В общем, всё тут более-менее нормально. Идём дальше.
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Ярослав дико ревновал.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
И тут я вспомнил о Надьке. Час прошел, говядина должна уже свариться, а жены всё нет. Как так? Не зная, что и думать, вышел в коридор. Посмотрел на кухне – никого, в туалете, в ванной комнате – тоже. Спросил встретившуюся Тамару Сергеевну: не видала ли она, часом, мою Надьку. Та отчего-то вдруг смутилась и, стараясь не глядеть мне в глаза, сказала, что вот, дескать, беда – синяк на бедре никак не проходит... Не понравился мне ответ Тамары Сергеевны, очень не понравился. С чувством, будто от меня скрывают то, что всей коммуналке давным-давно известно, подошел к Мишкиной двери и что есть силы, толкнул плечом... Дверь открылась. Тяжелой походкой Командора я переступил порог. И что увидел! Надька – моя Надька! – сидела на кровати рядом с Мишкой и глядела на него так, словно в придачу к тем, по ком сохла, кому столько лет отравляла жизнь, нашла, наконец, того, с кем можно зачать ребенка. Я, конечно, вспылил. Потом вернулся к себе в комнату и, густо замазав разбитую губу зёленкой, снова сел за компьютер. «Супружеский долг на сегодня исполнил, ухажеру жены рожу начистил, теперь можно и поработать». Итак, что тут у нас?
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Осенью Вероника родила девочку.
Отстраняется от монитора компьютера
Интересно: от кого?
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Вероника назвала ее Азалией.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Эй, автор! Алло! Ты нам не имя девочки – на фиг нам её имя! – ты нам, читателям, отчество назови!
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Узнав о рождении дочери, Альберт подарил Веронике бриллиант чистой воды.
Отстраняется от монитора компьютера
Круто. А Ярослав?
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Ярослав, крепко прижав к груди своего первенца, заплакал от нахлынувшего счастья.
Отстраняется от монитора компьютера
И тут, не дождавшись от автора ни имени отца девочки, ни ее фенотипических особенностей, по которым можно было бы самим догадаться, что к чему, я окончательно разуверился в романе.
Пауза
М-да... А все-таки здорово я всадил Черткову – правой через руку! Шик!
Синичкин выходит из-за компьютера, подходит к столу
Только я помянул Черткова, как Чертков явился сам, да не один – с Надькой, фингалом под левым глазом и бутылкой водки. Сел, многозначительно помолчал, барабаня пальцами по столу, и предложил поговорить как мужчина с мужчиной. «Ты, – говорит, – чего на меня наехал? Ты, – говорит, – Синичка, может, подумал, что я с женой твоей трали-вали развел? Да?» Я ответил: да.
Синичкин бьет кулаком по столу
Хотел еще раз въехать по его наглой роже, чтоб уж, значит, окончательно закольцевать тему нашего конфликта, но тут подошла Надька. Молча расстелила на столе скатерть, бросила на нее три ложки, хлебницу, а потом... Осторожно, так, чтобы не расплескать, поставила передо мной наполненную до краев тарелку супа. Такого, как я любил – горячего, с мяском, с дымком, с ароматом, от которого кружится голова, и томительно сосет в желудке. Не успел я опомниться, как рядом с тарелкой появилась рюмка – одна, вторая, третья. Мишка тут же наполнил их водкой из принесенной с собой бутылки – одну протянул мне, другую Надьке, и со словами «Будем здоровы!», выпил. Я тоже выпил – куда деваться? Занюхал терпко пахнущей тмином корочкой черного хлеба и, стараясь не обращать внимания на зазвучавшие в мою честь дифирамбы с панегириками, принялся хлебать суп и думать о героях редактируемого мной романа. «Что ждет их в будущем? Да ничего хорошего. Вероника, дав дочери отчество Альбертовна, окончательно уйдет к фабриканту. Ярослав или сопьется, или утешится в объятьях какой-нибудь богатой старухи. Нет. Сначала, думаю, сопьется, а уж затем, с пьяных глаз, утешится. Альберт всю жизнь будет изводить Веронику подозрениями в том, что ребенок зачат не от него, и когда-нибудь доведет её до психического расстройства... Нехорошо, конечно, подозревать жену в подобном свинстве, я понимаю. Но и жену тоже надо понять – она бы, может, и сказала, кто приходится отцом ребенку, да ведь, наверняка, сама этого точно не знает... Водка быстро кончилась. Не успел я огорчиться, как Мишка принес еще бутылку. Сам разлил – рюмку мне, полрюмки себе – и, провозгласив тост за дружбу, предложил выпить до дна.
Пауза
Вот так незаметно пролетел еще один субботний вечер. Пока мы пили, а пили мы долго, полночи, Надька как заведённая ходила от меня к Мишке, от Мишки ко мне, гладила нас по плечам, по головам и, казалось, не могла нарадоваться тому, что в нашей коммунальной квартире наконец-то воцарился мир да лад... А потом они ушли мыть посуду. И вот я сижу, смотрю в монитор компьютера и умираю от страха. Мне кажется: стоит дотронуться до любой его клавиши, как из бездонных глубин дисплея вылезет калека-звереныш – мой стыд, мой срам, мной недоработанный роман о Веронике. Окинет плотоядным взглядом комнату, увидит меня – беззащитного, одинокого, пьяного – сядет на шею и заявит свои права на жизнь, на качественное редактирование, рекламу, достойный тираж. И что я ему, убогому, дам? Кто я? Никто. Идиот. Не был бы идиотом – не стал бы тратить на него свои выходные, а еще в зародыше придушил собственными руками... Но коль не придушил – выходил, значит, ничего не остается, как снова сесть за компьютер и за оставшееся до сдачи рукописи время постараться сделать его, уродца, менее уродливым... Это всё, на что я, редактор Синичкин, способен... Ты прости меня, автор. Это всё.

⁣ Смерть поэта

В первый раз смерть предстала перед поэтом N в образе безобразной старухи с косой на плече. Поманила его указательным пальцем и приказала собираться.

– Как, уже! – ахнул поэт. – Но я еще не готов!

– Это тебе так кажется, – зевнула смерть. – Всё, что с тобой должно произойти – произошло, и вряд ли произойдет что-то ещё, ради чего стоило жить дальше.

Поэт тяжело поднялся из-за письменного стола. Взял в руки тетрадь стихов и, перелистав ее, огорченно покачал головой.

– Значит, я так и не успел написать ни одной по-настоящему хорошей книги... Жаль. Зря прожил жизнь.

Безобразная старуха усмехнулась.

– Думать о жизни надо было раньше.

– Раньше я не мог! – воскликнул поэт. – Ведь я только сейчас, понял, что ее сокровенный смысл заключается в ежечасном преодолении смерти!

Безобразная старуха равнодушно пожала плечами – ну, понял и понял, мне-то что с того? – однако поинтересовалась: в чем тогда, по его мнению, заключается смысл смерти. Услышав, что смысл смерти заключается в обретении новой жизни, задумалась.

– Ну да. Убив поэта, я тем самым вызову прилив интереса к нему... Это нехорошо. Я ведь смерть, а не какой-то там пиар-менеджер.

Тяжело вздохнула старуха – раз, другой – и на третий выдохнула:

– Ладно, подожду, когда твое имя окончательно сотрётся из людской памяти. Тогда и заберу. А пока живи.

С этими словами она перевесила косу с одного плеча на другое и ни с чем вышла вон.

Во второй раз смерть предстала перед поэтом N в образе восторженной почитательницы. Села ему на колени и, собирая длинные волосы в тугую косу, сказала, что новый сборник его стихов не остался незамеченным.

– Это плохо. А вот то, что ты расцвел не по годам, хорошо. Меня это возбуждает – я люблю приходить к беспечным, успешным, счастливым... Дай, милый, я задушу тебя в своих объятьях!

Она обвила тугой косой шею поэта и поцеловала в губы.

– Постой! – оттолкнул ее поэт. – Убив меня, ты ничего не добьешься. Меня и потом будут вспоминать!

– Не беспокойся за это, – ответила смерть, – я не сразу убью тебя – медленно... Я буду каждый день приходить к тебе, петь дифирамбы, льстить, поить вином. Обещаю: ты быстро привыкнешь к моим дарам. А когда твое сознание будет отравлено алкоголем и ядом величия, ты разучишься писать. Ты рассоришься со всеми, кто посмеет сказать об этом, ты оттолкнешь от себя тех, кто протянет руку помощи, и однажды поздней осенью, когда день будет особенно хмур, а водка особенно противна, ты намылишь веревку и, взобравшись на табурет, станешь молить меня о скором свидании.

Смерть в образе восторженной почитательницы еще раз поцеловала поэта в губы, встала и, поправив юбку, направилась к буфету за вином.

С этого часа поэт работал как одержимый. Чувствуя за спиной холодное дыхание смерти, он с утра до ночи сидел за письменным столом, стараясь успеть высказать все, что скопилось в душе за долгие годы вынужденного молчания. И ничто не брало его в те дни: ни горькое вино, ни сладкая лесть, ни восторженное внимание почитателей.

А смерть, словно отказываясь верить в то, что ее план не сработал, еще долго кружила подле него – всё ждала, когда он испишется, сопьется, скурвится. Не дождавшись, распустила косу свою и ни с чем вышла вон.

В третий раз смерть предстала перед поэтом N в образе литературной критикессы. Подойдя к книжной полке, взяла его последнюю книгу стихов и, подержав на весу, поставила обратно.

– Надо было тебя раньше прибрать. Опоздала. Боюсь, теперь ты можешь обрести бессмертие.

– Так я не умру?! – воскликнул поэт.

– А вот этого я не говорила. Всё еще можно исправить.

Попросив уступить место для того, чтобы написать статью в литературный журнал, смерть села за письменный стол. Макнула перо в чернильницу и аккуратно вывела с красной строки:

«Прочитав последний сборник стихов поэта N, вынуждена с глубоким прискорбьем констатировать всем почитателям его таланта о том, что поэт N умер».