Бабочка⁣


Аюша долетела до парикмахерской и остановилась. Постояла с открытым ртом, всматриваясь через стекло в усеянный волосами пол, в сидящего в одном из кресел толстого дядьку, над головой которого суетилась мастер, жужжа триммером, юля ножницами и маленькой расческой. Чтобы было лучше видно, Аюша пододвинулась к стеклу совсем близко, так что ей сплющило нос и губы. «Опять окно сейчас запачкает, заслюнявит», — Татьяна привстала с кресла и легко стукнула полотенцем по стеклу. Аюша отшатнулась и застыла. «Вот дура-то, каждый раз так хлопаю, а она всё не понимает, думает, что ударю». Клиентов у Татьяны сегодня было немного, а сидеть до конца рабочего дня всё равно надо. Она повернулась к новому мастеру Олесе: «Нет, ну зачем? Диагностику ведь можно было сделать и выявить. Не дай бог со мной такое, я не знаю что, но оставлять уж точно бы не стала, её и не воспитаешь никак».

От пролетевшей прямо перед лицом бабочки у Аюши захватило дух. Когда бы Аюша сюда ни приходила, почти каждый раз бабочка вылетала навстречу, как бы приглашая войти, но Аюша боялась, что её не выпустят обратно. А ещё она боялась, что бабочка перестанет её приглашать. И Аюша уходила, чтобы потом было куда вернуться.

Откуда-то издалека Аюша слышит материнский голос. Ей кажется, что мама Леля плачет и зовёт на помощь, как заблудившаяся девочка, как сама Аюша когда-то, когда не могла найти свой подъезд, не знала, что они живут на четвёртом этаже старой кирпичной пятиэтажки, пахнущей кошачьей мочой и жареной капустой.

Забеременела Леля поздно. До тридцати пяти никого к себе не подпускала, думая, что вымолит себе хорошего мужа, а мужу важно было достаться невинной. Но, несмотря на их общие с подругами усилия (каждое утро они читали молитву по соглашению за неё и ещё одну женщину), выйти замуж не получалось. С Тимофеем познакомилась в продуктовом магазине. Он ругался с кассиршей из-за ценника на водку. На товар была заявлена скидка, но через кассу она почему-то не проходила. Денег у Тимофея было в обрез. Леля доплатила, и Тимофей, матерясь и на ходу открывая бутылку, пошёл к выходу. На улице он догнал Лелю и предложил помощь по дому. Леля купила ещё водки и повела его к себе.

Аюша родилась в душном июле, в самом его конце. Леля, не зная, кто родится — УЗИ она делать не стала, вдруг ребёнку повредит — решила, что если будет девочка, то назовёт Иулией. Когда первый раз увидела немного приплюснутый маленький носик дочери, укрепилась в своей мысли, такую по-другому и не назвать. Пока любовалась плоским, как ей казалось, слежавшимся в утробе затылочком, открытым, как у птенчика, ротиком, короткой шейкой со складочкой и косенькими голубыми глазками, врач и акушерка о чём-то перешёптывались. Через три дня Леле сообщили.

Аюша бежит к матери, расправляя руки, как крылья. Аю, аю, аю. Аюша знает и другие слова, но это ей нравится больше всех остальных. Леля обнимет, погладит по кое-как остриженным её неумелыми руками волосам на плоском дочернем затылке, вздохнёт, спросит саму себя: «Это кто опять от мамы убежал? Это Аюша убежала? Ай, как не стыдно Аюше». А вечером на прогулке Аюша снова вырвет свою руку из материнской, снова с криком пронесётся мимо рынка, снова будет ходить около парикмахерской и стеречь свою бабочку.

Олеся уже достригла последнего клиента, подмела волосы, почистила ножницы, расчёски, сложила их в ящик тумбочки, убрала в шкафчик фен. Когда вышла на крыльцо затащить в помещение напольный баннер, увидела девушку-Дауна, которая приходила днём. Та опять прилипла лицом к их окну и повторяла какие-то звуки. Олеся подошла и взяла её за руку. Ладошка была мягкая и холодная. Девушка посмотрела на Олесю и улыбнулась. Аю, аю, аю.

«Сейчас помоем голову и начнём стричься, вот так. Наклони пониже, не бойся. Это шампунь, мы его сейчас смоем. А это кондиционер, мы его тоже сейчас смоем. А теперь я тебя вытру. Хорошо, только не вертись. Теперь вот сюда, в кресло». Олеся достаёт ножницы, расчёски, фен, и, замирая от какой-то странной радости, подбадриваемая улыбкой Аюши, начинает состригать прядь за прядью.

Аюша понимает: произошло то, чего она так боялась и одновременно ждала. Наверное, выбраться ей отсюда не удастся, но она и не хочет. Жалко маму Лелю, она опять будет звать на помощь и плакать, думая, что Аюше плохо, но Аюше хорошо. Аюша теперь сама, как большая куколка, сидит в большом чёрном коконе в крутящемся кресле и качается, готовясь превратиться в бабочку. Над её головой порхают ножницы и расчёски, жужжит триммер, летает фен, витает сладкий флёр лака для волос, и Аюше кажется, что она вот-вот взмоет под потолок.

Мама Леля, испуганная и растрёпанная, вбегает в зал как раз в тот момент, когда Олеся снимает с Аюши парикмахерскую накидку. Ну что же вы, не видите, какая она? У неё и денег-то нет. Да мне и не надо. Как не надо? Возьмите, вот, можно без сдачи. Не надо, я просто так подстригла.

Аюша-бабочка, покружившись вокруг мамы Лели, хочет сказать ей важные слова о том, что домой она скорее всего уже не вернётся, но беспокоиться за неё не надо, она теперь будет жить здесь. Мама Леля опять начинает плакать, и Аюшу как будто прибивает к земле ветром. Она сердится, кричит, но быстро смолкает. Она вдруг вспоминает о том, что если она здесь останется, ей некуда будет возвращаться. И она соглашается, гладит маму Лелю по голове. Кто опять от мамы убежал? Это Аюша убежала? Ай, как не стыдно. Аюша больше не будет. Аюша берёт свои словаобратно, так их и не сказав.

Пасхальное



Нельзя объяснить жизнь, как нельзя объяснить историю
Вайолетт Джессоп

Она болела туберкулезом, от которого умерли трое ее
братьев и сестер, но осталась жива, всякое дыхание да хвалит

В 1911 она была стюардессой на Олимпике, который
столкнулся с другим судном, и осталась жива (правда, тогда выжили все, но могло
быть и по-другому)

В 1912 она была стюардессой на Титанике, где погибло
больше полутора тысяч человек, и осталась жива

Получила перелом черепа, когда в 1916 ее чуть не
намотало на винты уходящего под воду Британника, и осталась жива

И продолжала работать на океанских лайнерах,
всматриваясь в себя и удивляясь

Она родилась в позапрошлом веке, дожила до
восьмидесяти трех лет и умерла от сердечной недостаточности в 1971, но мне
кажется, она до сих пор жива и совершает очередное кругосветное путешествие

Смертию смерть поправ





Живой



Егорыч встал, поправил штаны, потрогал рваный рукав

Бомжует уже лет пять, всегда успевал убежать если что

Эти как зацокали: «Не наш, не наш».

Тот, что рядом сидел, вдруг вытащил нож

Егорыч не стал нарываться, ушел

Служба в церкви закончилась, никого

Они догнали и дали, потом еще и еще

Не убили и ладно, до свадьбы дочери заживет

Хоть и не позовут, а пусть Наташке его повезет

Пусть парня хорошего бог пошлет

Может и внуков увидит издалека когда-нибудь

Да и вообще всё у него хорошо

Егорыч идет вдоль могилок, уже родных

Летом на кладбище самая благодать

Комаров только тьма, но он привык

Можно едой разжиться, на шкалик насобирать

Анна Никитична переехала год назад

Но столик со скамейкой уже стоят

Егорыч любит у нее бывать

Сейчас надо из карманов всё достать:

Сушки, конфеты, помятые пряники, вот и чекушка цела

Угостись, Никитична, нечего там киснуть, лежать

Молодая еще, всего сорок пять

Егорыч льет немного на могилу, закрывает глаза,
выдыхает и пьет

Что-то и водка уже его не берет



____



Они стоят очень близко: старуха, которая совсем не
моргает, мальчик без глаз, дед без руки

Еще какие-то мужчины и женщины, молодые и старики

Вот и Никитична тут, улыбается как на фотографии

Щурится, волосы поправляет

Старуха вдруг его обнимает, говорит: «Наш, наш».

Егорычу неловко: как-то они все разом пришли, так бы
хоть водки им оставил, но ведь не было ни души



_____



Кладбищенский сторож пинает его по ноге

Переворачивает на спину, ругается на -уй, -ать и -ядь

Опять штыри попрошайку пришили, а ему бумажки писать

Не может же он так его закопать

А Егорыч смотрит куда-то поверх

Он, как водкой, небесным светом залит и согрет

Отстрелялся, хватит, пора домой

Нашел своих, он теперь нужный, живой







Отцу



Каждый год в день рождения мне снова шесть лет

Я иду по берегу Оби в спущенных колготках

Папа говорит, что надо много ходить, но я больше не
могу

Он берет меня на руки и поднимает еще выше, на шею

Шестилетних уже не сажают на шею, папа говорит мне об
этом и несет меня

Он хочет, чтобы я была сильной и выносливой, но я
больше не могу

Я держу его за подбородок, а он меня за ноги, и мы
смотрим, как уходит теплоход, на который мы не успели

___________

Я выросла сильной и выносливой

Я была бы почти неуязвимой, если бы не его плечи

Я была бы невозможной, если бы не всплывающий в памяти
берег Оби и теплоход, на который мы навсегда опоздали, как опаздывают на
разбившийся самолет, лишающий детства

Я осталась собой только потому, что когда-то он
подставил плечи моей ничего еще не понимающей детской заднице

И до сих пор помогает мне переплывать то, что мы
называем невыносимостью







Небесный бычок



Идет бычок, качается,

На царствие венчается.

Вот досочка кончается

И крестик начинается.



Раз уголок, два уголок,

Ты обмануть судьбу не смог.

И словно крылья у орла,

Копытца распластал: раз-два.



Упал, лежит, дрожит, молчит,

Корова-мать в хлеву мычит.

Тернист на бойню крестный путь,

До звезд быку не дотянуть,

Судьбу быку не обмануть.



Но это никакой не конец.

Поэтому



Вставай, иди и не вздыхай,

Подковами взмахни,

Поправ навек сосновый брус,

Лети, телец, лети.