Сева Стэн

Посвящается О.Генри

Сева Гуляш по прозвищу Стэн с восемнадцати лет уезжал в Москву, месяца на четыре – на заработки. То офиком, то барменом. Как раз перед зимними праздниками, в самый сезон.
Подняв деньжат, возвращался в родную Лебедянь и гулял.
Начинал с того, что на вокзале вызывал кэб.
Такси тогда стоило в Лебро́не полтинник: пятьдесят рублей.
Стэн садился, откупоривал ствол вискаря и говорил водиле:
– Кузнецы, последний дом!
Улица Кузнецы находилась на другом конце Лебедяни.
Таксист, ничего не подозревая, ехал.
Стэн откидывался на сидении и расслабленно попивал вискарёк, с удовольствием рассматривая в окошко знакомые с детства поля.
Пока добирались до адреса, заканчивался первый пузырь.
Как только водила доезжал до последнего дома и притормаживал, Стэн доставал новую бутыль, с оттяжечкой кидал водиле пятьдесят рублей и провозглашал:
– На кладбище, Нижнее!
В Леброне три городских кладбища: Нижнее, Новое и Новейшее.
Нижнее располагалось в противоположном краю города от улицы Кузнецы.
Таксист вздыхал и поворачивал.
На исходе второй ноль-пятой они подъезжали к Нижнему.
Заснеженный холм. Вокруг – кресты, оградки. А на холме – милицейский домик.
Стэн обращался к водиле:
– Слушай, мне тут надо человечка забрать. У тебя багажничек свободен?
– Человечка? – эхом отзывался таксист, не понимая.
– Ну да, тело одно. У тебя в багажнике место есть?
– Ты чего?! Какое тело, какого человечка? – в страхе лепетал водила.
Выбегал, оставив Севу в тачке, и со всех ног мчался на холм.
Возвращался с двумя служителями порядка.
– Выйдите из машины!
Сева выходил и, смеясь, рассказывал им суть пранка.
Красноречием обладал.
Служители ржали и отпускали.
Стэн на прощанье давал им по сотке и возвращался к ошарашенному таксисту.
– Чкалова, последний дом! – провозглашал он, садясь и запахивая полы пальто.
Такой вот был человек, Сева Стэн.
Свистела у него фляга в мозгу или нет – никто не знал. Выпивал, махорку курил.
Они ехали с водилой по Лебедянской набережной в завершении праздничного дня гульбы.
Стэн расшучивал таксиста, располагал к себе, чтоб тот не обижался.
Шёл 2005 год. Набережная в фонарях неслась им навстречу, и заснеженный, сверкающий Дон ворочался подо льдом, и хмуро, нет-нет, да и посмеивался над проделками Севы Стэна.

⁣***

Ты помнишь, на Владимирке
Дом средь крапивок аппетитных?
В эмалированном бачке
Десятилитровый кипятильник?

Нет, помню дом, но не бачок –
Ты только что мне рассказала.
За беззаботный неба чмок,
За средиземье того сада:

Что дал тебе, если не шок?

Конечно, счастье. Но сейчас ли?
Нет-нет, когда был малышом –
А значит, надо возвращаться.

И мамочка кричит во сне...
Во рту младенчиковый палец.
И я лежу бачка на дне,
И под водою улыбаюсь.

***

Умолк работавший каскадом
Мотор машинки оверлок.
Ты, обернувшись, вдруг сказала:
– Давай вернёмся в «Оверлук».

Там вечно не было пол-крыши –
Счастливей не найти мирка.
Там трубы разрывало ледышкой:
Наш «Оверлук» – Владимирка.

Чумной сосед во тьме по стенам
Долбил с самодовольным злом
Лопатой для уборки снега –
И страшно сотрясался дом.

Где грыз селёдку кот Арсенька,
Где с папой состригали лук,
Где ящерка жила за стенкой –
Давай вернёмся в «Оверлук»!

И вот, нутром угрюм и жилист,
Ты входишь в старый «Оверлук»,
Что сло́жен был, чтоб не сложились
Сюжеты новых новеллю́г.

Где отравили пса Тухтарку
Особо спетым творожком,
И мама, девочка, татарка,
Чуть не упала в чан с борщом.

И вот я верю, мой всевышний,
Что к выкидышу не тошнит.
Что, если нас хотели выжить,
То выжить были мы должны.

И, стоя в копоти котельной,
На дне подкорки, милый друг,
Не повышай котлов давленье
И не взрывай свой «Оверлук».

Да, он последняя Иуда,
Но в час последнего тепла,
Твой страх – единственное чудо,
Что только было у тебя.

***

Где наш Ярослав? А вон, родименький,
Годовалый пентюх, налегке,
Бегает по улице Влади́мирке
С суковатой палкою в руке.

Дед его, парнишка лет пятнадцати,
Вместо матери уходит в плен.
Поезда летят по летней насыпи,
И летит у женщины с колен

Чемодан с бумагой, а не бабушка:
В поездной подножи́чьей гурьбе
Мама её вместо чемоданчика
Прижимает девочку к себе.

А потом дед с бабушкой встречаются.
А потом встречаюсь с мамой я.
Странная, пожалуй, получается,
Господи, история твоя.

***

В лес глухой уйду хотя бы,
Тот, где нет без солнца рва.
Где рябы́ мои деря́бы
И большие деревá.

Место, где остался я бы,
Где не надо нам домой.
Тень над тропкой… То деряба
Пролетела надо мной.