Вероника Воронина/Край земли, где гуси говорят с ушедшими/Проза

⁣Вероника Воронина
КРАЙ ЗЕМЛИ, ГДЕ ГУСИ ГОВОРЯТ С УШЕДШИМИ
Третий день что-то неясное тяготило и беспокоило. Словно неладное уже случилось, но еще не узнано.
А потом мне приснился дед-помор. Я наконец-то приехала к нему в гости в деревню под Архангельском, в которой не была со смерти бабушки. Встреча наша полнилась радостью и печалью. Дед обнял меня, щекоча бородой, и я чувствовала привычный запах моря и табака.
Мы были на его карбасе. Большая лодка покачивалась под ногами. Долго плыли сквозь туман. У руля сидел незнакомый молчаливый старик. В вязаной рубахе, портах и бахилах с длинными голенищами он выглядел выходцем из далекого прошлого.
— Товарищ мой, вож корабельный, — представил его дед. — По-вашему лоцман.
Я поздоровалась.
— И ты путем-дорогой здрава будь, — ответил он.
Туманная дымка на море становилась гуще. Мелкие капли мороси оседали на одежде. Убаюкивающе плескалась вода. Где-то в вышине кричали гуси.
— Не в Гусину ли Землю подалися? — сказал дед.
— Не иначе, — кивнул вож.
— Я знаю, — оживилась я. — Это полуостров в Архангельской области.
Дед фыркнул.
— Много ты понимаешь, дитя! Та Гусиная земля это одна, тутошняя. А эта совсем другая — тамошняя.
— Что за тамошняя земля?
— А вот что! — Дед продолжил, как песню запел. — Поморам Студёно море испокон веку кормилец и поилец, начало и конец. Неогляден простор морской. Есть дальний северный край, что зовется Гусиной Землей — туда уходят души хоробрых и добрых людей. Туда прилетают гуси, чтобы говорить с ушедшими. И доставлять о них весточки живым.
— То есть это поморский рай такой, а гуси — ангельская почта?
— Дурёха ты! — беззлобно сказал дед.
— Как думаешь, баба Нина там сейчас?
— Там, — уверенно и спокойно ответил дед. — Где еще ей быть родимой?
Мы все плыли и плыли. Сложно было представить, как старики ориентировались в таком тумане. Будто услышав мои мысли, дед проговорил:
— Хмаря такая, точно Варлаам жену везет.
— Что?
— Присловье такое, дитя, когда густой туман сходит.
— И куда Варлаам везет жену?
— Попотчую тебя былиной-стариной. То наш — сталбыть, и твой — поморский святой, покровитель мореходов. Вот послушай-ко что раньше люди говорили…
Отец Варлаам родился в Керети, на Лопском берегу, был настоятелем в Коле. Жил там в мире и любви со своей хозяюшкой, был добрым пастырем прихожанам. Как-то изгнал беса с Абрам-мыса. Да бес тот, уходя, проклял его. Пришла беда. Сказывают, будто хозяйка Варлаама бесноваться стала, он пытался изгнать нечистого да и убил ее нечаянно.
Дед помолчал.
— И так сокрушен был Варлаам этим деянием, что сам себя наказал непомерно: плавать по морю с гробом убиенной доколе тело не истлеет, моля Бога об отпущении греха. — Дед раскуривал трубку. — Быстро срядился Варлаам и отворил паруса. Путь его лежал от Керети до Колы и обратно. Так сокрушалось сердце его, что путь этот был всегда против обуревания, через непогоду. Посему присловье бытует: "Пошел, как Варлаам против ветра". Много лет он скитался, покуда не искупил грех и не вымолил у Бога прощения. Кой-кто сказывает: и доныне карбас тот плавает. Будто подвластны Варлааму ветра и туманы, — проговорил дед со значением. — Отсюда давношное поверье: коль сгущается марево, то Варламьева лодья подходит.
Дед продолжил совсем тихо, после долгой паузы.
— В моем детстве старики баяли: Варлаам пособляет дорогу найти и живым и тем, кого море взяло. Одним домой, другим на тот свет. — Поблизости снова прокричали гуси. Старый помор кивнул в ту сторону. — Знамо, в Гусиную Землю. Деды так сказывали.
— Ты в это веришь? — спросила я.
— Нешто не верить! — ответил он. — Наше море-то Студёное уж больно норовисто да переменчиво. Тут иначе не скажешь: кто в море не плавал, Богу не молился.
Мы плыли еще какое-то время прежде, чем белесое марево стало постепенно рассеиваться. Сквозь прорехи уже открывалось небо. Вож сказал:
— Уже близко.
Дед вдруг заторопился.
— На-ко, смотри-ко, дитя, что у меня тебе припасено.
И осторожно вынул из-за пазухи сверток.
Я развернула его и залюбовалась. Там была деревянная поморская птица. Та, которую подвешивают под потолком на счастье. Длинной шеей и изящно выточенным корпусом фигурка походила на звонкую да ладную летучую ладью с ажурными крыльями-парусами. Птица-ладья!
— Для тебя сделал.
Как я любила этих птиц в детстве! Казалось, подбрось, и взлетят, трепеща крыльями. Но они были слишком хрупкими для моих пальцев. Так что мне позволялось лишь смотреть, как они кружились под потолком от легчайшего ветерка.
— Спасибо, дед!
— Здоровья тебе на всех ветрах!
Он обнял меня, снова уколов щеку бородой.
— Ты что, прощаешься?
Дед не ответил. Туман продолжал расходиться. Неясно проявлялся берег.
— Где это мы?
На показавшемся берегу сквозь белые клочья проступала фигура пожилой женщины.
— Ой, неужто это…?
— Негоже тебе туда смотреть! — прикрикнул вож. Я отвернулась без возражений.
— Теперь пойду, — вымолвил дед и, не дожидаясь, пока лодка подплывет ближе, прыгнул за борт и поплыл. Вож разворачивал карбас прочь от берега…

Под утро меня разбудили непривычные для города звуки — крики пролетающих диких гусей. Они звучали как прощание и благословение.
Тревожное ожидание беды растворилось. Я лежала, нежась в остатках сна.
Лишь долгую минуту спустя до сознания дошло: у меня никогда не было деда-помора!
За окном начинало светлеть. В высоком небе плыли громады облачных птиц-кораблей. Они неслись к северу на всех парусах.