Сергей Мурашев / Моя родина / Проза

⁣

Сергей Мурашев

моя родина



бабушкино счастье



Девятилетний Паша, внук Марии, которая сидит обычно на лавочке возле дома и в деревне не бывает, ходил по черницу за коровье пастбище.

Пришёл Паша из леса усталый-усталый, комарами, мошками весь искусанный. Губы и ладошки чёрные, волосы торчком. Но треть корзинки всё-таки насобирано.

Пришёл, значит, встал посерёдке комнаты и смотрит на бабушку. Посмотрел, посмотрел, достал одну ягоду из корзины и протянул Марии.

— На, баб, попробуй. Какие-то кислые.

Взяла Мария, попробовала.

— Неет, сладко…

Выхватил Паша миску из шкафа — повернул в неё корзинку — посыпались ягоды ручьём:

— Ешь, бабушка, тогда, если сладко!





бубенцы

Над тёмной осенней рекой нависла старая черёмуха. На её самых тонких, будто нити, веточках, почти дотрагивающихся до воды… намёрзли прозрачно-белые округлые льдинки. Ветер покачивает черёмуху,
льдинки, касаясь друг друга, слегка позвенивают бубенцами.

Откуда взялись эти бубенцы? Кто их повесил?

…Похоже, до приморозков вода в реке была больше, и валил густой снег. Упав на воду, снежинки, как бывает, не таяли полностью — их, сбившихся на переборах кучнее, несло течением словно рваные
клочки размокшей тяжёлой ваты…

Вот эта вата и удержалась за опущенные в речку ветки черёмухи. После заморозков вода в реке спала, кое-где появились забереги. А на
черёмухе сказались бубенцы.





уголёк

Ольга, с помощью кочерги и совка,выгребала из печей золу. По правде говоря, то, что золы уже много накопилось, она заметила несколько дней назад, но руки никак не доходили. Сегодня тоже не было времени, и Ольга подумала… что завтра тем более не будет. Поэтому, придя на обед, она перво- наперво открыла трубы и засуетилась у печей.

— Фу, полный таз накопила, — сказала Ольга одновременно и стыдясь того, что долго не выгребала, и радуясь, что теперь в печах чисто.

Она вынесла золу в коридор. Постояла секунду, распрямляя спину. И снова к домашним делам.





***

Муж Ольги, Пётр, возвращается с работы поздно — в шесть. А январский день короткий, так что в темноте.

Пётр привычно смёл голиком с куртки и валенок снег. Стащил с головы шапку, хлопнул об колено. Потом вошёл на веранду,
в коридор…

— Что такое за беда?! — сказал удивлённо.

В темноте, притягивая взгляд, светилась красивая как будто горящая, красная точка… Пётр нащупал рукой выключатель, чикнул и, присмотревшись, увидел в тазу, в серой золе, уголёк.

— Вот да!.. Ольга, Ольга!.. — Открыл он двери в дом. — Иди сюда, чего покажу.

— Ну чего там покажешь, чего покажешь… — Недовольно, но всё-таки с любопытством, поспешила Ольга к мужу.

— ...Смотри, Оля… — Выключил Пётр свет. — Уголёк.

— Фу ты, что увидел тоже — уголёк. Залить — и не будет.

— Да зачем залить!? Сколько уж он держится. Вчера печка топлена, а он всё не затих. Вот какая сила! Людям бы столь! Его в печи кочергой долбили, на другой день в таз с золой выгребли, да на улицу, на холод, — а он знай своё дело делает и ничего…

— … Иди-ка с углями ты со своими…

— Да не, пятнадцать градусов мороза, а он светит!

— Иди-ка…

…Уголёк этот вскоре погас, не забыв своё: светить и греть.





в войну

…У матери тогда телята на телятнике начали дохнуть. А она не может ничего, изробилась, заболела. Лежит на кровати пластом; застонет иногда сильно-сильно. Ириша в зыбке не ревит — мне качать не надо. Сашка с Манькой уже большие — где-то чего-то делают. …Витька ещё дома. Он меня
на два года старше, а тогда совсем карличек был. На подоконник (велики ли окна), веришь — нет, скочит! И помещался. Чуть только голову приклонит, за косяки руками придярживается, что-то всё на улице высматривает. И тогда тоже смотрел… Вдруг! как спрыгнет на пол.

— Идёт!!!

А кто идёт, чего идёт? Я в рёв. И реву и реву. (У меня слёзы близкие, но быстро и высыхали.) Слышу, кто-то застучал на мосту, затопал громко-громко. Я реветь перестала, за сундук спряталась и совсем не шевелюсь. А Павел Иванович, председателем тогда был, вошёл, поздоровался. Никто не ответил — Витька тоже боится, стоит рядом с матерью. А Павел Иванович
к матери подошёл. Спина вся в снегу, — мело тогда сильно. …в левой руке шапку держит… Подошёл, постоял, постоял, опустился перед самой маминой головой на колени (у нег спина была надорвана, наклоняться не мог ). Долго присматривался к матери близко-близко, ухом прислушивался. Потом и сказал:


— Что ж ты? Что ж ты делаешь-то, Лидия? Лидия, Лидия. Фуур с эма с телятами! Пусть… У тебя же пятеро детей! Лидия!?


Постоял ещё, повсхлипывал. А снег на спине
так и не растаял, белеет. … Поднялся после с трудом, на Витьку посмотрел и
ушёл.
И не померла ведь мама. Не померла! Выкарабкалась. С того света
воротилась. Здоровее только ещё стала. И нас всех вырастила. Одна.







победа

Я уже совсем не помнил про это 9 Мая, а тут вспомнилось. И всё вспоминается и вспоминается. Всё яснее и яснее. Так
перед глазами и стоит.

Я тогда маленьким был.

…День солнечный. Митинг ещё не начался. На скамейке около памятника сидят дед-ветеран и какой-то мужик. Мы (ребята разного
возраста) — кто тоже на скамейке сидит, — кто рядом стоит. И я тут же в
сторонке.

Дед плотный телом, так что костюм в обтяжку, и кажется, что на брючинах, и рукавах пиджака может лопнуть ткань. …Сидит дед на скамейке боком, повернувшись к мужику. Рядом палка-клюка. Волосы седые. Лицо багровое, над глазами густые брови. Говорит:

— …То, что видел, - не помню, что помню — не расскажется, а что расскажется… — не поверишь! Вот! — и головой кивнул.

…На митинге стихи читали. Ветеранов вызывали к памятнику. Женщина, работник клуба, долго перечисляла погибших. И кругом шептались, что «какой красивый голос».





Потом в клубе концерт был. В конце на сцене пели «День Победы». …Вдруг слышу, кто-то мне мешает, на ухо тихонько пришёптывает. Обернулся. …Маленькая бабуська. В пуховом платке, в демисезонном пальто. Сидит на краю сиденья, на мой ряд руками оперевшись; ноги назад поджала. На сцену смотрит и слова повторяет. То, что я на неё смотрю, — не видит.





…Потом мы (ребята кто помладше) в «ляп» около остановки играем. А по дороге полноватая, небольшого роста женщина в спортивках и кофте с молнией, с «химией» на голове, ведёт подвыпившего старика-ветерана. Старик, особенно против женщины, высокий. В светлом костюме.
На седой голове кепка. Пиджак распахнут. Когда старик пошатывается,
покачиваются и полы пиджака. Тогда медали ударяются друг о друга.

— Ну зачем пил? — говорит женщина.

— Фронтовая! Закоонная! — отмахивается старик рукой. Он вообще, всё о чём говорит, руками показывает.

— А вторую зачем пил? И без закуски.

— Фроонтовая! Законная!

— А вторая!? На фронте по одной, наверно, давали!

— Что?! — старик даже остановился и повернулся к женщине. — Знаешь ты… — снова пошёл. — Мы под Смоленцем в атаку пошли … а вернулось… — он показал горсть. — А вина на всех было рассчитано… Так винаа было!





Наверно, теперь, если уж вспомнилось, мне никогда не забыть этого праздника.