⁣Только что родившийся богомол совершенно не похож на взрослого богомола, с крыльями и мощными передними ногами. Новорожденный богомольчик – это маленькая зелёная полупрозрачная нимфа. Как богомол растёт, как нимфа превращается во взрослое насекомое?
Рассказывает автор Алина Загайнова
Ознакомиться с текстом можно на моём сайте по ссылке
⁣https://heart-brain-soul.com/kak-bogomol-rastyot/

⁣⁣канал ⁣Pro100 игры ⁣https://www.youtube.com/channe....................l/UC

⁣С Праздником вас !!!

⁣Танец Бабы-Яги

ужасы топ

Донгуз-Орун Кёль
⁣На склоне Чегета тропа над обрывом
Цветов бесконечных вдохну аромат
Возьму в руки палки и дальше в порыве
Пойду ощущать свое счастье в горах...

Немного пугаюсь, шагая по склону.
Но, главное правило - вниз не смотреть.
Чабрец, колокольчики, клевер зеленый
Как эти красоты в стихах не воспеть!

Впервые я вижу Семёрку так близко
Ледник же огромен! Смотрю не дыша!
А ветер певуч, с обертонами свиста
Пространство наполнит и млеет душа...

Тропа на Чегете зовёт и ныряет.
Виднеется озера лик голубой
А сзади ущелье на спуск убегает.
Что связано с сердцем моим и судьбой.

Донгуз-Орун Кёль! Теперь ты как море
Блестит и волнует твоя бирюза!
Раскинулось гладью на горном просторе
А из - за хребта наступает гроза.

На склоне Чегета чабрец розовеет
А запах дурманит и сердце поет
Соблазна уже я сдержать не сумею
Букет соберу. И отправлюсь вперёд.


Пик Терскол
⁣Стук палок, ультрафиолет на коже
И медленный подъем.
Три сто - не очень высоко, но всё же...
Идём вдвоём...
Уже Азау как макет настольный
Две трети отшагали ввысь.
Недалеко от водопада
Привал - садись.
Блестит Гара Баши на склоне
Как в фильме "Вертикаль"
Базальтовые глыбы манят.
Себя не жаль.
Не знаю, что там на Терсколе,
Но, быть должна!
Волшебный зов Горы напомнит
Что связь сильна...
Обсерватория открылась - подать рукой
Сияние вершин и ветер
Внутри - покой...
Тринадцать тысяч на браслете
Ещё чуть-чуть...
А за спиной Чегет и Накра.
Закончен путь.
Ущелье справа, осторожно!
Обрыв крутой!
Обед на камне, вкус победы
В борьбе с собой.
Стук палок, где-то голоса слышны нам
Смотри вокруг!
К вершинам снова взгляд прикован
Всё стихло вдруг.
Я знаю что здесь, на Терсколе!
И в этом суть!
И сердце замедляет ритм свой
Хочу заснуть...
Продлись мгновенье! Ты прекрасно
Пойму потом...
Поток энергии. Забудусь
Сладким сном..
И спуск и снова скрежет палок
Нас ждут внизу
Ещё виднеются вершины. По сыпухе
Я сползу...
А что же делать? Ведь кроссовки
Подводят здесь...
Браслет отмерил десять тысяч???
Чудная весть!
Тринадцать было на подъеме!
Усталость, бред?
Быть может ледники и камни...
Дадут ответ?

аудиосказки для детей

смешное видео прикольные животные.)))))

⁣РОМАН О ВЕРОНИКЕ, ИЛИ ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ РЕДАКТОРА СИНИЧКИНА


Действующие лица:
Синичкин – редактор книжного издательства.


Комната в коммунальной квартире. Тусклая лампа под потолком. Заправленная кровать, обеденный стол с тремя стульями, компьютерный столик с компьютером, сервант, шкаф. Синичкин сидит за обеденным столом
СИНИЧКИН. Вот и суббота прошла. Все нормальные люди, вроде Тамары Сергеевны и дяди Грини уже спят, и только мы с Надькой и Мишкой даже не ложились... Кстати, где они? Чего так долго моют посуду?
Синичкин оглядывается на входную дверь, зевает
Нет, правильно Надька говорит: я идиот. Только идиот будет все выходные дни редактировать чужую рукопись, вместо того чтобы еще на прошлой неделе вернуть её главному с небольшими правками и словами одобрения… Главному, знаю, это бы понравилось – ему нравится, когда мы, простые редакторы, нахваливаем тех, кому он не смог отказать.
Синичкин вздыхает, пересаживается к компьютеру
Как же мне надоел этот роман... Нет, ну что это такое?
Насмешливо читает с монитора
Расставшись с Вероникой, Ярослав понял, что уже никогда не будет счастлив в этой жизни. И еще понял он: любить так, как любил ее – свою единственную и неповторимую – никого не сможет.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера, хихикает
Как я сегодня Надьку разбудил этой фразой! А! Надька вздрогнула, открыла глаза, пролепетала: «Синичкин, ты что-то сказал?»
Синичкин оборачивается к пустой кровати
Я сказал, что...
Утыкается в монитор компьютера, читает
…он брел по ночным улицам города, и его измученная душа обливалась светлыми очищающими слезами.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Надька, конечно, заинтересовалась: «Кто это он?» Я объяснил: он – это Ярослав, плейбой, с кем только что рассталась Вероника ради другого плейбоя – Альберта, с которым у нее в прошлой главе возникла духовная связь и, и... как там её?
Утыкается в монитор компьютера, читает
А! Редкое родство душ.
Отстраняется от монитора компьютера
Это так считает автор. Мне же кажется: главная причина заключается в том, что Ярослав – просто плейбой, а Альберт – плейбой-фабрикант... Тут Надьке стало еще интересней. «То есть, – спросила она, – ты хочешь сказать, что Вероника ушла ради денег?»
Синичкин хихикает
Какая же Надька у меня прямолинейная! Всё-то у нее просто и понятно... Нет-нет, Вероника не такая. Ее не деньги интересуют – мужчины, с которыми она могла бы не думать о деньгах... Надька помолчала, посопела и вдруг выдала ни с того ни с сего: «На месте Вероники я бы тоже ушла к фабриканту».
Пауза
Удивила. Я бы, может, тоже ушел, было б к кому. Надька, как это услышала, с кровати слетела, подбежала и начала: «Давай, Синичкин! Вперед, Синичкин! Только перед этим, Синичкин, ковры не забудь выбить, а то в комнате – пыль столбом!» Ну, прямо детский сад... Ладно, вернемся к роману.
Синичкин удрученно машет рукой, утыкается в монитор компьютера
Где я остановился-то? Ага. Вот.
Читает
Ярослав понял: только труд, только тяжелый умственный труд способен отвлечь его от мысли о той, которую так бешено любил. Сесть за письменный стол, взять ручку, окунуться в океан фантазий – что может быть благотворней для человека, чье сердце день и ночь кровоточит от бесчисленных ран!
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Пока Надька соображала: что да как, я быстренько перевел разговор на другую тему – попросил угадать чего мне сейчас больше всего хочется. И сам же ответил: «Супчика! Горячего такого, с мяском, с дымком. Чтоб дух от него витал по всей коммуналке, чтоб ложка блестела серебром на накрахмаленной салфетке, чтоб мерзавчик с беленькой, запотев от страха, стоял поодаль в ожидании минуты, когда я недрогнувшей рукой возьму его за горло!» Надька от такой наглости на секунду-другую опешила, но быстро опомнилась, спросила: что это было – плач Ярослава по несостоявшемуся семейно-кулинарному счастью из романа о Веронике или робкие попытки редактора Синичкина в очередной раз увильнуть от исполнения супружеских обязанностей.
Пауза
Эх, кто бы только знал, как с ней скучно, – ни поговорить по-человечески, ни выпить по-людски! Целыми днями только и слышишь язвительные замечания вперемешку с горестными причитаниями о пыльных коврах, домашних делах, высоких ценах и низкой зарплате – моей, естественно, поскольку другой зарплаты бог нашей семье пока что не дал... А Надька продолжала: «Дорогой! Не хочу показаться назойливой, просто напомню, что в нашем обществе просить может лишь тот, кто что-то дает»... Ну да. А так как я, по ее мнению, ничего не даю, то и супу с водкой мне, по-видимому, сегодня опять не будет... Ну и ладно. Я, как можно вежливей, поблагодарил ее за то, что она со мной обошлась по справедливости – обругала, но на паперть не отправила – и согласился на пиво с сосисками. Тут Надька взбеленилась. Приняв мои слова за намек на то, что, по справедливости, идти на паперть должна она сама, поскольку, в отличие от нее самой, я хоть какие-то деньги в дом всё же приношу, в красках передала то, что якобы слышала обо мне от неких хорошо знакомых нам людей. Что я глупый, ленивый, бездарный, что я ничего не знаю, не хочу, не умею и что ей – страстотерпице, посвятившей всю себя заботам о муже и семье, по справедливости, давно бы следовало выгнать меня взашей, а не кормить супом из поблескивающей серебром ложечки.
Синичкин вздыхает, поворачивается к монитору компьютера
Нет, не успею я отредактировать роман, ни за что не успею... А кто в этом виноват? Тот, кто дал обещание его напечатать. Тем паче что тот, кто дал обещание его напечатать, хоть и главный, но тоже какой-никакой редактор.
Пауза
В общем, пообещал я Надьке уволиться. Надька в ответ презрительно хмыкнула, но – удивительное дело – успокоилась. Посмотрела на меня так, словно по моему виду хотела определить, что я там опять задумал, какую свинью в очередной раз решил ей подложить, и, махнув рукой, принялась одеваться... Поведение жены, признаюсь, слегка озадачило. Может, она испугалась того, что мне не удастся найти другую работу, как это случилось с нашим соседом Мишкой Чертковым? Хотя чего пугаться? С моими-то талантами я всегда найду себе дело. Что же касается Мишки, то, по словам нашей соседки Тамары Сергеевны, это не он не может найти работу, работа не может найти его. А что? Очень может быть. Найти того, кто прячется на митингах с манифестациями, думаю, действительно непросто. Впрочем, я Мишку не осуждаю, точнее, перестал осуждать, когда узнал, какие бабки ему и его коллегам прошлой осенью отвалили за одну удачно проведенную акцию протеста.
Синичкин вздыхает
Ладно, что об этом говорить. Надо работать – читать, редактировать, переписывать.
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Ярослав пахал как каторжный. Раздумывая над сюжетом романа, он по нескольку часов в день бродил по парку. Разглядывал лица прохожих, стараясь увидеть в них то, чего они сами в себе не замечали, следил за облаками, пытаясь разгадать, какие силы движут миром, а ближе к полуночи, когда большинство горожан, поужинав, отходили ко сну, бесстрашно опускался на городское дно и часами учился у его обитателей новой, доселе недоступной мудрости.
Пауза
Может, мне этого Ярослава убить на фиг? А что? В чем проблема? Напишу, что он надорвался на ниве тяжелого писательского труда и скоропостижно скончался в объятьях Вероники.
Синичкин печатает на клавиатуре, говорит
Вероника, понятное дело, от такого удара прозреет и, прозрев, бросит своего фабриканта – дескать, я теперь порядочная девушка, а не какая-то там профурсетка. Ну и, само собой, заявит тем, кто по достоинству не сумел оценить ее душевного порыва: так, мол, и так, пусть отныне я буду жить в труде и бедности, зато в гармонии с собой и своей совестью... В общем, всё у нас закончится хеппи-эндом: читатели будут лить очистительные слезы, автор – купаться в лучах славы, главный редактор – выписывать себе премии, а я...
Синичкин убирает руки с клавиатуры
А я, кажется, опять заврался. Нет, идея, конечно, хорошая, спору нет, вот только воплотить её вряд ли удастся – рукопись, будь она неладна, должна быть сдана не позже, чем через два дня.
Пауза
Ладно, пусть живёт. Читаем дальше.
Синичкин читает
Первыми, кому Ярослав показал свой роман, были обитатели городского дна. Успех был феерическим…
Отстраняется от монитора компьютера
Да. А еще сегодня приходил дядя Гриня за деньгами. Я вместо денег предложил водки. Дядя Гриня отказался. Я достал из-за шкафа заначку, которая у меня осталась – початую бутылку перцовки – и сказал: «Это всё, что у меня есть». «Синичкин! – взвыл дядя Гриня. – Имей совесть! Ты мне уже два месяца...» Не дав ему договорить, я твердо сказал: «Стоп!». Подождал, когда он успокоится, и предложил выбрать что-то одно – либо деньги, либо совесть. Объяснил: я не банк, всего сразу не осилю. Тем более что ни в одном даже самом распрекрасном банке не бывает то одного, то другого! И если, продолжил я, даже в самом распрекрасном банке не бывает то одного, то другого – то денег, то совести, – откуда всему этому взяться у меня, тем более столько и сразу?
Синичкин встает из-за компьютера, подходит к серванту, достает початую бутылку перцовки
Дядя Гриня выбрал деньги – три тысячи рублей, которые дал мне взаймы два месяца назад... Я спорить не стал. Достал из серванта рюмки...
Синичкин достает из серванта рюмку


…наполнил перцовкой...
Наполняет рюмку перцовкой
…и выказал сожаление по поводу того, что между деньгами и совестью он, дядя Гриня, выбрал деньги. И снова предложил выпить.
Синичкин выпивает
В этот раз дядя Гриня принял мое предложение – опрокинул в себя стопочку, не побрезговал...
Синичкин передёргивает плечами
Эх, хорошо пошла... Мне бы, идиоту, закончить на этом, а я начал сетовать по поводу того, что когда-то, совсем недавно, мы жили как друзья – по любви и совести.
Синичкин наполняет рюмку перцовкой
Дядя Гриня расстроился. Отодвинув пустую рюмку, спросил: что я хочу этим сказать – уж не то ли, что он, зная, что у меня нет денег, всё же пошел за ними? Потом пркачал головой и добавил: «Всё так, парень. Верно говоришь: знал и пошел... знал и пошел... Против совести своей пошел».
Синичкин выпивает
В общем, дядя Гриня ушел ни с чем... Он ушел, а настроение, и так неважнецкое, окончательно испортилось.
Синичкин открывает ящик серванта
Не зная, чем порадовать себя, я открыл ящик серванта, в котором хранилась зарплата, полюбовался на купюры, дважды пересчитал их. Не повеселело. А ведь вроде всё вышло по-моему, так, как хотел: и деньги сохранил, и отношения с соседями по коммуналке не испортил. И всё равно грустно отчего-то стало. Несчастливо. Плаксиво.
Синичкин садится за компьютер
Надька вернулась из магазина сразу после того, как за дядей Гриней закрылась дверь. Выложила на стол продукты, подошла ко мне и, опершись локтями на плечи, спросила: как дела. «Нормально, – ответил я. – Работаем». Надька рассмеялась. Сказала, что не про меня спрашивает – какие, дескать, у меня могут быть дела? – про Веронику с Ярославом. «Не сошлись ли еще?» Я ответил: нет. «Правда Ярослав подкараулил ее у салона красоты, навязал свой роман с посвящением и назначил свидание на мельнице. Надька не поверила. Спросила: «На какой такой мельнице?» Я тоже не поверил, когда в первый раз прочитал об этом. Но мне что, у меня есть рукопись, а значит, в любой момент я могу убедиться в том, что глаза и разум меня не обманывают. А вот Надьке пришлось объяснять. «Дело было так, – начал я. – Ярослав, став известным писателем-романистом, купил за городом старую мельницу. Зачем купил, не спрашивай, автор, похоже, этого сам не знает. Я, конечно, приписал от себя, что, случайно увидев ее, мельницу, за городом, он испытал острый приступ ностальгии – тоски по малой родине». Тут испугался, что Надька опять начнет задавать дурацкие вопросы – как например, где у Ярослава малая родина, и если я не знаю, где у него малая родина, как могу утверждать, что именно по мельнице, а не по какому другому сельхозобъекту ностальгировала его душа, – и добавил, что вероятно он приобрел ее за тем, чтобы водить туда романтически настроенных баб... Надька посмотрела на меня с отвращением. Процедила сквозь зубы: «Какая мерзость!» – и, высоко подняв голову, вышла из комнаты... А я потер ладони и, радуясь редкой минуте покоя, принялся за работу.
Синичкин утыкается в монитор компьютера. Отстраняется от компьютера
Однако довольно скоро выяснилось: не покоя мне в этот час хотелось – соучастия. Едва прочитав новую главу, я горько пожалел о том, что рядом нет моей Надьки. Ей бы эта глава, знаю, понравилась: ее хлебом не корми – дай послушать, посмотреть, подсмотреть за любовным свиданием. А особенно за таким.
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Схватив Веронику, Ярослав бросил ее в стог сена. Вероника прошептала: «Я твоя!». Он глухо прохрипел: «Я твой!». Она добавила: «Делай со мной всё что хочешь!». Он пообещал сделать с ней то, что хочет и не хочет, а также то, о чем им впоследствии будет стыдно вспоминать, и решительным движением сорвал с себя рубаху.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Жаль, конечно, что я не позвал Надьку. Но бегать и звать было некогда – Ярослав приступил к активным действиям.
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Как прижатая носком ботинка ящерица, Вероника извивалась под его могучим телом. Она стонала, кусала, визжала: «Да! Да! Да!», потом выскальзывала и уже не пугливой ящерицей, но страшной в своей неудовлетворенной страсти самкой богомола бросалась на него... Так, стоп!
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Что-то тут не то. Экспрессии много, а вот правды жизни – кот наплакал. Нет, я, конечно, понимаю: любовный роман не подразумевает полной идентификации сюжета со скудной на яркие краски российской действительностью, но где это, интересно, автор видел таких женщин? Я лично – нигде. Надька, сколько помню, в минуты близости вела себя с глубоким чувством собственного достоинства – резких движений не делала, напрасно не шумела. Тамара Сергеевна – вроде тоже... Кстати! А как вела себя в постели Тамара Сергеевна? Надо же, не помню.
Синичкин поворачивается к монитору компьютера
Впрочем, чему тут удивляться. Трезвым я её никогда не посещал, и, стало быть, помнить все интимные подробности изначально не мог... Итак, на чем я остановился?
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Как прижатая носком ботинка ящерица, Вероника извивалась... М-да.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Решив, что сравнение с ящерицей никуда не годится, я стёр весь абзац, закрыл глаза и, представив Веронику такой, какой она была в минуты первых свиданий с Ярославом и Альбертом – чистой, целомудренной, невинной – начал с красной строки.
Синичкин говорит и печатает на клавиатуре, что говорит
Как непорочная девица, Вероника извивалась под его могучим телом. Она стонала, кусала...
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Нет. Это тоже не то. А что хуже всего: «не то» и «не так» будет у меня, видимо, до тех пор, пока я еще раз не увижу постельную сцену собственными глазами... Я встал. Раздумывая над возникшей проблемой, вышел в коридор. Послушал, о чем болтали на кухне Надька с Мишкой Чертковым, – они болтали о старой говядине, которая, по их мнению, будет вариться ещё как минимум час, – и подумал, что Надька не отстанет от бедной говядины до тех пор, пока та не обретет необходимую кондицию. И еще подумал: это хорошо, что говядина старая, хорошо, что в ближайший час жена меня не хватится – это мой шанс. Более не раздумывая, я решительным, но вместе с тем тихим шагом направился к Тамаре Сергеевне. Постучал в её дверь и, услышав «Да-да, войдите!», переступил порог... Как я и думал, в реальной жизни всё выглядело совершенно иначе.
Синичкин быстрым шагом подходит к серванту, наливает в рюмку перцовки, выпивает
Когда минут через десять-пятнадцать, вежливо поблагодарив соседку за неоценимый вклад в создание нового литературного произведения, я вышел в коридор, Надька с Мишкой по-прежнему болтали о говядине. Я хотел зайти на кухню разогнать их, но побоялся, что за досужими разговорами растеряю полученные от соседки впечатления, и поспешил к компьютеру.
Синичкин подходит к компьютеру, садится, говорит и печатает на клавиатуре то, что говорит
Вероника замерла, точно вспомнила нечто неимоверно важное и часто задышала. Всё, что ее недавно беспокоило – плохо сбритые на ногах волосы, синяк на бедре, запах перцовки изо рта любимого – мгновенно отошло на второй план. Ее чувства, ее сознание сконцентрировались на охватившим тело возбуждении. Ей стало жарко. Она распахнула объятья, потом притянула меня к себе – то есть не меня – счастливчика Ярослава, выгнула спину и сладко застонала.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Ну вот, совсем другое дело! А то, понимаешь, ящерица! Лучше б про змею подколодную написал, герпетолог хренов! У нас в России нет такого мужика, на груди которого эта гадина не свила б себе гнездо... В общем, дальше пошло как по маслу. Из-под моих пальцев со скоростью звука вылетали буквы и, совершив невидимый глазу путь по печатным платам, как лыко в строку ложились на монитор компьютера. Единственная, и то небольшая, заминка вышла по окончании второй части романа, где Ярослав признался Веронике в ревности.
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Вероника! – воскликнул Ярослав. – Мы с тобой вместе полгода, и все эти полгода ты изменяешь мне с Альбертом. Ты не любишь меня!
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Вероника сначала никак не могла взять в толк, о какой измене идет речь. И лишь потом, когда до нее дошел смысл терзаний Ярослава, объяснила, что не с Альбертом изменяла ему – а Альберту с ним. А чтобы он всё как надо понял и больше не донимал ее подобными глупостями, строго добавила, что она – девушка честная, высоконравственная, и если изменяет, то только из-за великой любви к нему – её милому дурачку... Судя по описанию автора, Ярослав дурачком не был, но постичь ход мыслей Вероники долго не мог. А я вот сразу постиг. Впрочем, невелика мудрость – читать мысли того, у кого их раз-два и обчелся. Сохнет она, как и многие ей подобные, по одному, жизнь отравляет другому, встречается с третьим, рожает – от кого получится. В общем, всё тут более-менее нормально. Идём дальше.
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Ярослав дико ревновал.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
И тут я вспомнил о Надьке. Час прошел, говядина должна уже свариться, а жены всё нет. Как так? Не зная, что и думать, вышел в коридор. Посмотрел на кухне – никого, в туалете, в ванной комнате – тоже. Спросил встретившуюся Тамару Сергеевну: не видала ли она, часом, мою Надьку. Та отчего-то вдруг смутилась и, стараясь не глядеть мне в глаза, сказала, что вот, дескать, беда – синяк на бедре никак не проходит... Не понравился мне ответ Тамары Сергеевны, очень не понравился. С чувством, будто от меня скрывают то, что всей коммуналке давным-давно известно, подошел к Мишкиной двери и что есть силы, толкнул плечом... Дверь открылась. Тяжелой походкой Командора я переступил порог. И что увидел! Надька – моя Надька! – сидела на кровати рядом с Мишкой и глядела на него так, словно в придачу к тем, по ком сохла, кому столько лет отравляла жизнь, нашла, наконец, того, с кем можно зачать ребенка. Я, конечно, вспылил. Потом вернулся к себе в комнату и, густо замазав разбитую губу зёленкой, снова сел за компьютер. «Супружеский долг на сегодня исполнил, ухажеру жены рожу начистил, теперь можно и поработать». Итак, что тут у нас?
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Осенью Вероника родила девочку.
Отстраняется от монитора компьютера
Интересно: от кого?
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Вероника назвала ее Азалией.
Синичкин отстраняется от монитора компьютера
Эй, автор! Алло! Ты нам не имя девочки – на фиг нам её имя! – ты нам, читателям, отчество назови!
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Узнав о рождении дочери, Альберт подарил Веронике бриллиант чистой воды.
Отстраняется от монитора компьютера
Круто. А Ярослав?
Синичкин утыкается в монитор компьютера, читает
Ярослав, крепко прижав к груди своего первенца, заплакал от нахлынувшего счастья.
Отстраняется от монитора компьютера
И тут, не дождавшись от автора ни имени отца девочки, ни ее фенотипических особенностей, по которым можно было бы самим догадаться, что к чему, я окончательно разуверился в романе.
Пауза
М-да... А все-таки здорово я всадил Черткову – правой через руку! Шик!
Синичкин выходит из-за компьютера, подходит к столу
Только я помянул Черткова, как Чертков явился сам, да не один – с Надькой, фингалом под левым глазом и бутылкой водки. Сел, многозначительно помолчал, барабаня пальцами по столу, и предложил поговорить как мужчина с мужчиной. «Ты, – говорит, – чего на меня наехал? Ты, – говорит, – Синичка, может, подумал, что я с женой твоей трали-вали развел? Да?» Я ответил: да.
Синичкин бьет кулаком по столу
Хотел еще раз въехать по его наглой роже, чтоб уж, значит, окончательно закольцевать тему нашего конфликта, но тут подошла Надька. Молча расстелила на столе скатерть, бросила на нее три ложки, хлебницу, а потом... Осторожно, так, чтобы не расплескать, поставила передо мной наполненную до краев тарелку супа. Такого, как я любил – горячего, с мяском, с дымком, с ароматом, от которого кружится голова, и томительно сосет в желудке. Не успел я опомниться, как рядом с тарелкой появилась рюмка – одна, вторая, третья. Мишка тут же наполнил их водкой из принесенной с собой бутылки – одну протянул мне, другую Надьке, и со словами «Будем здоровы!», выпил. Я тоже выпил – куда деваться? Занюхал терпко пахнущей тмином корочкой черного хлеба и, стараясь не обращать внимания на зазвучавшие в мою честь дифирамбы с панегириками, принялся хлебать суп и думать о героях редактируемого мной романа. «Что ждет их в будущем? Да ничего хорошего. Вероника, дав дочери отчество Альбертовна, окончательно уйдет к фабриканту. Ярослав или сопьется, или утешится в объятьях какой-нибудь богатой старухи. Нет. Сначала, думаю, сопьется, а уж затем, с пьяных глаз, утешится. Альберт всю жизнь будет изводить Веронику подозрениями в том, что ребенок зачат не от него, и когда-нибудь доведет её до психического расстройства... Нехорошо, конечно, подозревать жену в подобном свинстве, я понимаю. Но и жену тоже надо понять – она бы, может, и сказала, кто приходится отцом ребенку, да ведь, наверняка, сама этого точно не знает... Водка быстро кончилась. Не успел я огорчиться, как Мишка принес еще бутылку. Сам разлил – рюмку мне, полрюмки себе – и, провозгласив тост за дружбу, предложил выпить до дна.
Пауза
Вот так незаметно пролетел еще один субботний вечер. Пока мы пили, а пили мы долго, полночи, Надька как заведённая ходила от меня к Мишке, от Мишки ко мне, гладила нас по плечам, по головам и, казалось, не могла нарадоваться тому, что в нашей коммунальной квартире наконец-то воцарился мир да лад... А потом они ушли мыть посуду. И вот я сижу, смотрю в монитор компьютера и умираю от страха. Мне кажется: стоит дотронуться до любой его клавиши, как из бездонных глубин дисплея вылезет калека-звереныш – мой стыд, мой срам, мной недоработанный роман о Веронике. Окинет плотоядным взглядом комнату, увидит меня – беззащитного, одинокого, пьяного – сядет на шею и заявит свои права на жизнь, на качественное редактирование, рекламу, достойный тираж. И что я ему, убогому, дам? Кто я? Никто. Идиот. Не был бы идиотом – не стал бы тратить на него свои выходные, а еще в зародыше придушил собственными руками... Но коль не придушил – выходил, значит, ничего не остается, как снова сесть за компьютер и за оставшееся до сдачи рукописи время постараться сделать его, уродца, менее уродливым... Это всё, на что я, редактор Синичкин, способен... Ты прости меня, автор. Это всё.

Детская сказка-пьеса написана в 2021 году. Автор и постановщик Сергей Крышталев. (при создании спектакля были использованы музыкальные произведения советских и российских авторов)

сказка для детей

Официальное видео песни "Белые розы"

стихи Сергея Досаева читает автор

⁣Необычное и простое блюдо - НОВОГОДНЯЯ Закуска «Ёлочка»

___________
Видео канала ⁣ВКУСНАЯ ВКУСНЯТИНА - ⁣https://www.youtube.com/@user-uv6ck1yl5d

⁣Ольга Баракаева / Подборка стихов / Поэзия


Лакримоза


Кинув сахара в чай, произнёс ты легко и просто:
– Выйдет мать в магазин – я послушаю лакримозу.
Замотав поясницу от холода козьей шалью,
Удивилась:
– А, собственно, мать чем тебе мешает?

Позвенел медяками, как бубном, внутри карманов,
Отозвался:
– Нельзя, видит бог… напугаю маму:
Вдруг решит, что прощаюсь, поэтому выбран Моцарт.
Ты пластинку берёг, ставил редко, боясь покоцать.

На пару́ кучевых варят звёзд рассыпное просо,
А добавки той каши небесной никто не просит:
Не стремятся живые приблизиться к лунной фаре,
Но горшочек без просьбы дымится и варит, варит.


Стол клеймён следом кружки с твоим недопитым чаем.
В церкви мышь не проскочит. По очереди прощались.
Не умея молиться, ревела светло и чисто
Пара сотен тебя провожающих атеистов.


Раз в году я решаю: отцу никогда не поздно
Дать послушать на флешке любимую лакримозу.
Где-то там, где вы с мамой лежите в кашлатой хмаре,
Заливается скрипка, небесный горшочек варит.



Пять граммов мёда


Я проживу в заботах месяца два,
Это ещё неплохо, скорее, меньше.
Время для взятков, а не для баловства:
Улей на торсе липы уже повешен.

Так происходит сто миллионов лет,
Предки мои вписались пчелиным роем
В то, чтобы утром ты говорил:
– Налей
Чаю послаще! – женщине.
В час неровен

Кажется: труд никчёмен – мизер и пшик!
Божий сценарий слишком небрежно смётан:
Что для меня простая целая жизнь –
То для тебя каких-то пять граммов мёда.

Неоценённый дар мой, липовый мёд,
В чашкином брюхе тянется жижей талой.
Тот, кто любил, конечно, меня поймёт:
Пусть и недолго, всё-таки я летала.




Знаменосцы


«Со стороны казалось, что солдаты наверху исполняют

какой-то бешеный нервный танец» (Степан Неустроев, комбат).


В задымлённом Берлине – сержанты с серпастым стягом.
Под фашистскими пулями протанцевав в огне,
Водрузили Егоров с Кантарией над Рейхстагом
Красный символ Победы – а значит, конец войне.

Каждый школьник начитан о подвиге знаменосцев,
Люди верили: вскоре начнётся другая жизнь.
Поднимались за мирную Родину гордо тосты
И печально – за павших, кто головы положил.

Восславляя друзей, о героях писали сагу
Летописцы – советские перья большой страны.
Оставалась незыблемым знаменем над Рейхстагом
Вера в то, что не будет бомбёжек, смертей, войны…

Михаил Алексеевич умер в семьдесят пятом,
Под Смоленском на «Волге» влетел в грузовой фургон.
Разболелся Кантария, но перенёс утрату:
Слишком много работы, нельзя уходить вдогон.


Бригадиром в колхозе, шахтёром, потом завмагом
Был неграмотный плотник по имени Мелитон.
Не хвалился наградами, даже с победным флагом
По учебникам шествовал скромно из тома в том.

Он грузин из Абхазии. Это совсем не страшно:
Все мы дети единой державы – СССР,
Пережившей потери безжалостных рукопашных
На обстрелянной немцами гибельной полосе.

На грузино-абхазской войне в девяносто третьем
Разорили семейный простой деревянный дом.
Мелитон зря надеялся: в Грузии лучше встретят…
Там он тоже чужой, и причины нашлись на то.


Статус беженца дали в итоге в России власти.
В зимнем поезде, в долгом, тоскливом пути в Москву,
Что-то в нём разломалось, разбилось тогда на части –
На последней войне…


Благодарна.
Ценю.
Живу.


Он считал, что прошёл с сорок первого, от начала
До конца – за грузин и абхазов родной земли.
О случившемся все – руководство и СМИ – молчали.
Представители к телу прощаться не подошли.


Разбудите, спросите, стащив с меня одеяло,
Две фамилии эти всегда в голове несу.
Распадалась империя, рушились идеалы,
А Егоров с Кантарией в памяти – наизусть.


Много пишут сейчас, не краснеет от слов бумага.
Не историк я… умным, конечно, оно видней…
Но Егоров с Кантарией, вставшие над Рейхстагом, –
Символ мира – из детства и до современных дней.

⁣КОНСТИТУЦИЯ РФ - читаем с "ЛАДОЙ" всей страной!

Каждый имеет право на свободу и личную неприкосновенность. (Статья 22 п.1 Конституции РФ)

стихи Сергея Досаева, читает автор, аккомпанемент киски Алиски

Козловская Елена Анатольевна

"Александр Невский"

Что,брат,вспомним дни былые
Нашей древней старины-
Иго грозгого Батыя-
Тяжко бремя для страны.

Дань собрать должны мы Хану,
Чтоб не жег родную Русь.
Время править Александру,
На плечах не легкий груз...

Лишь развалины в Рязани
Иразграблена Москва...
По Владимиру татары
Провели свои войска...

С Запада густеют тучи
Шведы с завистью глядят,
Земли и богатства наши
Подчинить себе хотят.

Что же, битва будет лютой-
Александр в меньшинстве,
Но предался в волю Богу,
Помолившись в тишине.

Он с дружиною суровой
На рассвете, у Невы
Победил, и у народа
Невским слыл он с той поры.

Снова тучи, снова Запад
Грозно смотрит на страну
Псковом завладели немцы-
Родина опять в дыму...

Утром рано на восходе
Завязался жесткий бой.
То сражение Ледовым
Называем мы с тобой.

Отстояли Веру с честью.
Враг разбит, свободна Русь!
И ливонского пленения
Сняты путы,сброшен груз!

Так, не раз за жизнь с отвагой,
Не жалея своих сил
В битвах бился Александр
За Отчизну,Веру мир.

***
(без названия)

Проходят годы и столетия,
Но голос их звучит в веках.
В строках стихов и мудрых песен,
Как сны в изящных облаках.

Они -свидетели и судьи
Былых людей, былых судьбин
И пусть мудрее станут люди
Читая строки из глубин.

На пыли старых фолиантов
Лежит печать забытых тайн
И светит огонек надежды
С седых страниц в потомков даль.

"Свечка"

Ветер вдруг сбивает пламя
Со свечи, что на окне,
Как в картине, в белой раме
Отражаясь в темноте.

Пляшет, рвется и бунтует,
Гаснуть явно не спешит
Огонек игривой свечки-
Аллегория души.

Да, хрупка и беззащитна
Жизнь. И ей придет конец...
Но упряма, хоть наивна,
И сама всему венец!

Торжествует и ликует,
Гаснуть явно не спешит
Огонек игривой свечки-
Аллегория души.

с днём рождения меня

⁣Мама не знает, как она мечтает пойти
в школу! Разве она может ей сказать? У мамы и так много хлопот. Маленький
братик, старшие сестры и старший брат. По правде, они и видят маму редко. Она
всегда на работе. Днем моет пол в здании вокзала, возле которого прилепился их крошечный
дом, и во всех магазинах в округе, ночью ходит сторожем вдоль промозглой пустынной
улицы. Ей даже ружьё дают. Настоящее.


Пол в их доме земляной. На самом деле это не дом, это была сапожная
мастерская у вокзала. Хозяина выгнали очень давно. Мама рассказывала, что она
тогда совсем молодой приехала в этот город с таким чуждым христианским
названием – Воскресенск - из родного села – Солмовки под Рузаевкой. Строили
химкомбинат, собирали людей со всей страны. Ну, и она поехала. Почему? Разве
теперь она смогла бы себя понять? Здесь нет мечети, здесь все чужое… Но она, её
младшая дочь, Саджида, пока ничего этого не понимает…


Она любит маму с такой немыслимой силой, что иногда ей кажется: умерла
бы за неё. Лишь бы с ней всё хорошо было. Иногда, в редкую минуту, её можно
обнять за колени и уткнуться в длинную тёмную юбку. Мама всегда приласкает,
погладит по волосам. Недавно родился маленький братик. Мама носит его с собой,
чтобы можно было кормить. В детский сад или ясли она никого из них не отдает.
Потому что первенец умер там от дизентерии. Вот после этого и не отдает. Больше
всех на свете Саджида боится отца. Но знает точно: только она одна его
ненавидит. Остальные терпят, как их покорная шариату мама. Саджида маленькая,
но в сердце её начинает словно что-то жечь, когда он обижает мать. Она клянется
себе, что, когда вырастет, этого не допустит! Сумасшедшие мысли мечутся в её
голове по ночам, когда все спокойно спят… Спят рядком, на матрасе, выложенном
на земляной пол, укрытые старыми лоскутными одеялами. Подушек на всех нет. Мама
очень чистоплотная, белье всегда чистое, крахмальное, когда она успевает? Они
все и сестры помогают, конечно. Кто воду носит, кто посуду моет, кто помои
сливает. Мама печет. Если бы не её пироги, сделанные по старым рецептам, они
умерли бы с голода. Да она никогда себя и не помнит сытой. Мама рассказывала, что
в войну за два мешка муки продала фамильные толстые золотые браслеты. Они
стоили целое состояние. Тяжелые, с замысловатой арабской вязью и сапфирами и
рубинами. Иначе бы дети не выжили. Гибель старшего навсегда осталась на её
сердце незаживающим рубцом. С этих пор она ничьим рукам не доверяла своих детей.
Государство будет их кормить? Чтобы заразить дизентерией насмерть?


Это повторялось не раз и не два. Отец возвращался вечером пьяный в
стельку. Злой. С ножом выгонял всех детей из дома. В мороз и стужу. Иногда она
думала, что он может, конечно, может убить. Как же она ненавидит его! Почему
она маленькая?! Глаза у него красные, орёт страшно. Ругается, как шайтан. Разве
она его дочь?! Нет, нет, нет. Она не хочет этого! Однажды она придумала
хитрость. Это был отчаянный шаг. Безрассудный и смелый. В очередной раз, когда
дети бросились врассыпную, она спряталась под кроватью родителей. Ещё что-то
выкрикивая вслед отпрыскам, он захлопнул дверь. Щелкнул засов. В грязных
сапогах, не раздеваясь, завалился на белоснежную постель с крахмальными
накидушками. Пружины сильно прогнулись, Саджида лежала под ними, ни жива, ни
мертва. Пустая бутылка покатилась рядом. Боялась дышать. Если бы он нашел дочь,
наверное, убил бы. Потому что она единственная из всех в доме могла его
ослушаться. Даже в семь лет! Вот за это бы и убил. Остальные, как и мама,
выполняли его волю. Саджида же была умна и упряма. Она не станет ему
подчиняться! И за маму он свое получит! По полу тянуло холодом от двери. Земля
тоже была ледяная. Он даже не перевернулся ни разу. Она еще немного подождала,
прислушиваясь к его храпу… Вылезала медленно… В этот момент упал нож, который
скользнул с одеяла. Лезвие отливало лунным светом. Саджида снова замерла.
Казалось, прошло много времени, прежде чем она решилась. Первым делом схватила
нож. Положила в ящик, к муке и сахару. Ступала аккуратно. Маленькая, она едва
справилась с громоздким засовом. Он был высоко. Братья и сестры стояли под
дверью… Как же они образовались! Эту ночь они проведут не в студеном курятнике.
Здание вокзала закрывают в двенадцать… Отец храпел. Дети были счастливы. Все
обнимали Саджиду.


Главной её мечтой была школа. Ей казалось, что там непременно есть
что-то чудесное. Школа – пропуск в мир без пьянок отца, мир другой, светлой
жизни, пропуск в будущее. Толком она не знала, что там. Но с любопытством
рассматривала книжки сестер. Дома говорили только по-татарски. А в школе русский
язык! Она знала лишь немного, совсем простые слова. И ни одной буквы. Белый
фартук и коричневое платье казались ей верхом счастья. Сестры говорили, что за
всё нужно платить: за форму, за учебники, за тетради, за сумку. Еще обувь нужна
обязательно. Иначе там нельзя. Они привыкли ходить босыми с апреля по октябрь.
Саджида знала, что денег нет… Ей уже семь! Казалось чудовищной
несправедливостью, что она останется сидеть дома…


Однажды ночью она лежала без сна, думала и думала. Пока план не сложился
в её голове.

Их,
детей, никто никогда не контролировал: куда пошли и зачем. Жизнь была другой.
Кто такие маньяки – в поминах не слыхивали. В войну, говорят, пирожками торговали…
Детский ноготок в них нашли. Но сейчас уже не война. Маме некогда было думать.
Сыты, одеты, иногда даже обуты, возле дома или в школе. Она работала день и
ночь. Чтобы выжить. Муж не приносил денег. А вот молока трехлитровую банку, что
она добывала на каждый день детям, – мог выпить залпом после пьянки. Она только
молилась – пять раз в день совершала намаз. Благо, работала возле дома.
Молилась всегда за детей. Просила Аллаха им здоровья, а себе – умереть раньше
их. Арабский знала хорошо. Читала на нем Коран. Потому что предки были богатыми
и знатными, владели большими землями. Её учили. Мужа слушалась. Он мог гулять
год, потом прийти, сделать ей ребенка и снова уйти. Сестры жаловались ей на
отца, что пьяный гоняет их с ножом. Она только плакала. Сделать ничего не
могла.


Саджида проснулась рано, выпила молока с горбушкой хлеба. Нашла в
шкатулке документы. Взяла стопку. Выскользнула из дома. Дорогу она помнила.


Летом ходила пару раз с сестрами в совхоз неподалеку. Сестры работали.
Пололи грядки. Так они зарабатывали себе на школу.


Шла мимо химкомбината. Над входом висел красивый портрет товарища
Сталина, весь в нарядных колосьях и кумаче. Саджида знала, что это вождь. Где
он живет? В небе, наверное. В самом высоком здании в мире.


Если бы Саджида могла читать, она прочла бы: «IV пятилетку завершим досрочно! Слава
труду!»


Шла долго, до моста через Москву-реку. Все говорили: «Москварека». Так,
единым словом, она и помнила её всю жизнь потом. Химкомбинат сливал
отработанную, очищенную воду, в реку. Они с сестрами приходили к этой трубе – голову
мыть. Дома трудно, греть воду надо. В тазу плескаться. Волосы у всех длинные,
густые, промыть трудно. Мама мазала их кефиром, когда он был. Потом просто
смывала, без мыла. А тут теплая вода сразу шла. И мягкие после были волосы,
послушные.


Маленькая фигурка на мосту. Такая крошечная. Между небом и пропастью,
между облаками и их отражением.


Рядом прогрохотал поезд. Летящее в небо чудовище. Обдал запахом угольной
пыли.

Ноги
босые, в пыли.


Ей стало стыдно их, когда вошла в
кабинет председателя совхоза. Она всем встречным отважно говорила, что ей надо
к директору. Кое-как объяснила, что хочет в школу. И что нужно работать и нужны
деньги. Она всё будет делать!


Видимо, это была не председатель, потому что женщина. Но Саджида этого
не знала. Женщина рассматривала её свидетельство о рождении. «Саджида зовут? А
почему Сазидя написано?» Саджида опустила голову. На лице появилось обычное упрямое
выражение. «Ата сказал. Он ходил». «Ата?» «Ата» - Саджида не знала, как «отец»
по-русски. И как объяснить, что отец не знал толком, какое имя мулла дал. И что
она – Саджида! Документы женщина вернула. Кому-то велела отвести её в поле –
пропалывать помидорные грядки. Ей сказала прийти к вечеру – за оплатой.
Документы Саджида надёжно упрятала в кармашек.


Грядки были до горизонта…


Пот застил ей глаза. Вытирала рукой. Жарко. Солнце палило, скрыться было
негде. Рвала траву до изнеможения. Когда голова начинала сильно кружиться, садилась
на горячую, благодатную землю. Очень хотелось пить. Страшно хотелось. Вернуться
в совхоз раньше вечера Саджида не решалась… Казалось, солнце совсем не
движется, повисло над головой. Руки были стёрты до крови, в земле. Из-под ногтя
сочились капельки крови. Ноги – в крапиве. Но все это было чепухой. Она верила,
что теперь у неё будут деньги на школу. Мама купит ей настоящую форму и книжки.


Во рту было совсем сухо, не было сил. Необозримую грядку она прополола. Солнце,
наконец, стало клониться. Лучи стали длиннее, ласковее. Саджида решила, что
пора.


Сил не было. Лежала на земле и думала, что здесь останется… Потому что
едва пыталась подняться, начиналось такое головокружение, что она ложилась
снова. Тошнило. Над головой, в нескольких сантиметрах, висел спелый помидор.
Она его сорвала и с жадностью съела. Стало легче. Сорвала еще четыре – для мамы
и братьев с сестрами. Подумала, что мама их порежет и посолит. Все с
удовольствием поедят. Мама никогда не покупает помидоры…


Шла, с трудом переставляя измученные ноги. Помидоры несла в подоле.


Вдруг услышала яростный стук копыт. Оглянулась. Налетел, как вихрь.
Обдал пылью. Всадник. Она испугалась. Мужчина что-то страшно орал по-русски.
Поняла, что ей конец, сейчас он убьет её. Стояла и смотрела на него. Она не
различала слов в его крике.


Забыв все русские слова, лепетала по-татарски: «Айны… Бу-айныэлер ечен.
Минем абыем хэм апам бар. Это для мамы… У меня братик маленький и сестры…»


Всадник соскочил, выхватил у неё помидоры. Со страшными, непонятными
ругательствами.


Стояла и смотрела, как уменьшается облако пыли под копытами его коня.
Руки и ноги дрожали.


В совхоз за оплатой она не пошла. Всю обратную дорогу плакала. Шла и
спотыкалась. Совсем иным казался ей и гигантский мост через реку, и совсем уже
не страшный поезд. Лучше бы он её переехал…


Еле дошла до их дома у вокзала.

- Где была?

Молчала. Напилась прямо из ведра,
упав на колени. Вода студёная и чистая.


Мама выкладывала на стол картошку в мундирах. Необычайный ее аромат
дразнил ноздри. Казалось, так вкусно она никогда не пахла. Вымыла руки.

- Утыр ашарга. Есть садись.


Обжигаясь, запихивала картошку в рот. Вдыхая её головокружительный
аромат, окуная в соль.


А потом вдруг поняла, что больше глотать не может. Есть очень хотелось,
но спазм сжал горло, и она увидела, как на струганный стол падают её слезы.


Мама села рядом и обняла. Ощутив родное и доброе тепло, Саджида
разревелась по-настоящему.


Мама ни о чем её больше не спрашивала. Только баюкала и гладила. Выплакавшись,
Саджида уснула на её руках.


Мама рассматривала испачканные в траве, ободранные в кровь ладошки с
землей под ногтями. Тихо баюкала. Перенесла на кровать. Саджида ничего не
понимала… Всадник на скаку все повторял её слова по-татарски. «Айны, айны… Вот
что это означает? Ворьё! Всех в лагеря! Отродье!»


Саджида открыла глаза.


Мама сказала, что она пойдет в школу в восемь лет, через год, она
обещает.




Семьдесят, ей уже семьдесят. Не может быть… Много трудов было в жизни,
много опасностей, горестей и редкое солнце счастья.


Иногда ей снится странный сон. Всадник на чёрном коне, страшный, как
возмездие, всадник конца времен, несётся на неё. Всегда – с занесенным над
головой мечом. Она просыпается в момент, когда меч готов опуститься на голову.
И вспоминает маму…


Сколько бы тебе не было лет, без мамы ты – сирота.


Потому что мать с момента рождения ребёнка и до последнего мгновения,
когда навсегда закроются её глаза, спит в пол глаза. Смерть – что это? Если
любовь матери навсегда?


Если бы ей сказали вдруг, что айны жива… Она из своего города на коленях
доползла бы до Воскресенска, туда, где бесконечные грядки упираются в небо, где
мамины руки. Она смогла бы.




Саджида открыла глаза: в дверь робко постучали. Мама распахнула дверь.


Слёзы еще не успели высохнуть на
чумазом лице. Саджиде мгновенно стало стыдно за них, за свои пыльные ноги, за
нищую обстановку их дома, за земляной пол…


Потому что она никогда в жизни не видела такой красавицы. На незнакомке
была строгая чёрная юбка чуть ниже колена, открывающая ноги в чулках и туфельках
на шпильке, какая-то невероятная блузка из тончайшего муслина, обнимающая её
словно облако, над которым на высокой шее сидела аккуратная головка с таким нежным
выражением лица, что Саджида задохнулась от восторга. Это фея? Ах, если бы она
могла понять, что она сказала. Незнакомка говорила по-русски. Мама смотрела на
неё, кивала и улыбалась! Саджида вообще не помнила, чтобы мама улыбалась. Каблучки
феи тонули в их земляном полу. У мамы в руках фея оставила какую-то бумагу.
Когда она ушла, в воздухе всё еще слышался тонкий райский, ангельский аромат.


Мама сказала, что это учительница. Саджида пойдёт в школу в этом году,
её всем обеспечат. Саджида не могла поверить. У неё будет платье и белый
фартук? И книжки с тетрадками? Мама сказала, что сошьёт ей холщовую сумку. Неужели
она будет видеть фею каждый день? Она знает, кем станет. Она будет
учительницей, когда вырастет.


Сейчас, когда ей плохо, она вспоминает, как шла в школу в первый раз. Эти
её шаги – вечны. Она не боится смерти, пока может вспомнить тот день и айны. Ей
говорили, что жизнь её была очень успешной. Она ничего не говорила в ответ.
Потому что всегда помнила, что заплатила цену сполна: четыре помидора.


После ухода учительницы Саджида никак не могла осознать до конца, что её
мечта стала явью. Поэтому трогала руками следы от острых каблучков, которые
остались в земляном полу.