Михаил Казакевич / Верующих людей много / Проза

⁣Верующих людей много


Верующих людей много. Каждый из живущих на Земле людей, сталкиваясь с вечностью, замирает на мгновение от ощущения пропасти одиночества и сиротства, каждый. Каждый пытается ответить себе на вопрос: "Для чего это всё надо, кому нужна моя жизнь?" Кто-то начинает (или продолжает) пить, кто-то уходит в церковь искать Бога, но большинство из нас спешат заполнить пустоту потерь хоть чем-нибудь; женятся, рожают детей, меняют место работы, жизни... Раньше верили в святость власти царской, потом в святость коммунистического будущего, и теперь каждый ищет для себя что-то своё. Люди всегда искали опору в жизни и находили её в вере.
Люди строили храмы и возводили жертвенники, и чем богаче и выше, тем больше замирали сердца и захватывал дух. И, глядя на это, удивлялась вечность и удалялась от праздника жизни к себе назад в опилки и стружки коморки Папы Карло и успокаивалась здесь среди деревянных кукол: выструганных, выстраданных и готовых к продаже.
Там за дешёвой картиной, нарисованной на куске холста, незаметна для глаза, закрыта на замок, золотой ключ от которого был спрятан надёжно в воровском кармане, ждала старая дверь – старая, как сама планета Земля, сотворённая в не помню какой день Творения.
Вот и он скользил вдоль жизни, пока не пришло время заглянуть в чертоги вечности. Матушка его заболела. Заболела она болезнью тяжёлой, смертельной. Была она медиком и знала, что с ней. И все вокруг знали и благодарили за каждый новый день, пока они ещё вместе. Кого благодарили – да, наверное, ту же вечность.
После второй безуспешной операции мать сказала ему: "Сынок, прости меня, если я с собой что-нибудь сделаю. Мне очень плохо." Он побежал в кабинет хирурга и передал слова матери. По лицу врача пробежала тень улыбки: "Не надо беспокоиться, друг, больные этой болезнью никогда не торопятся умереть, они надеются до последнего вздоха, надеются на чудо. Я могу тебе рассказать точно всё, что будет с вами, только без дат. Даты ты проставишь потом сам. И вот ещё, когда всё будет позади, вы вдруг поймёте, что вам стало сразу легко. Ты только не обижайся на меня за эти слова. Это будет."
Он шёл домой и молился, и просил чуда. Мир его рушился перед глазами и он требовал вернуть всё назад. И вдруг неожиданно услышал голос. Голос был слаб, но ясен: "Не надо просить. Незачем. Суд свершился." Этот голос, этот ответ на его просьбу стал первым контактом его с вечностью. Он ещё ничего не понял тогда, получив первый ответ оттуда на зов разбитого сердца. Через полгода мама умерла, и он проставил даты. Нет, легче не стало, врач был не прав. Только эта связь их уже не прерывалась.

Не верю в Россию, не верю в мессию,
Но только в молитву разбитого сердца.
И жду я и чую огромную силу,
Как мот миллион ожидает в наследство.

Да, что миллион, ведь её не считают,
Её невозможно измерить деньгами,
Ни взрывом вселенных от края до края,
Но только лишь воем и горя слезами.

Слезаем устало с подножки вселенной
Прошедшего века уставшие дети.
– Ты ждёшь, что скажу я тебе откровенно?
Я чую Всевышнего волю на свете,

Как каплю варенья на ломтике хлеба,
Стакан после холода крепкого чая.
– Откуда? Никто там из нас ещё не был!
– Я был там. Я с вами смертельно скучаю.

Кто верит в Россию, кто жаждет мессию,
Кто мысли лелеет о счастье наследства.
Я знаю и чую огромную силу
Молитвы разбитого вдребезги сердца.

* * *

А мать ему после этого не снилась, не снилась больше тридцати лет. И только, когда он выполнил очередной приказ вечности, он увидел её во сне. "Подойди ко мне сынок, обними меня..." – она была счастлива.

Верующих людей много, постигающих мало.
____________________________________________


Он не умел летать


– Ты знаешь, я ведь летаю ночами. Это так здорово оторваться от пола и не чувствовать больше притяжения Земли. Я летаю из комнаты в комнату над тобой, над детьми – вы все спите. Я, кажется, уже скоро научусь даже днём освобождаться и взлетать в небо.
Он женился недавно, несколько лет тому назад. Это был его второй брак. Первая его жена не умела летать.
– Почему ты смеёшься? Ты мне не веришь? Ты всё время надо мной подшучиваешь. Я уже привыкла, но иногда это уже слишком.
– Знаешь, ещё лет так двести тому назад тебя бы сожгли на костре вместе с нашей щёткой, которой ты так любишь подметать дом. Ничего себе – летать ночами!
– Так и знала, что ты мне не веришь. Я больше тебе ничего не расскажу, ничегошеньки!
– Да ладно, все поэты летают. Просто на разных высотах. Один выше, другой ниже...
– Вот ты опять смеёшься. Завидуешь, да?
Она писала прекрасные стихи. Они познакомились среди стихов и поэтов. Они так нуждались тогда друг в друге. Она полюбила его первой, бросившись в это чувство «вниз головой». Он входил в свою любовь медленно, не торопясь, осторожно. А потом всё вокруг него завертелось быстрее и быстрее в торжественном водовороте событий. Старый берег исчез из души, а новый стремительно приближался.
Он не умел летать, да и плавал не очень...

Когда он только начал писать стихи, ему нужна была чья-то поддержка, помощь. Он не знал, что с ним происходит. Откуда приходят неожиданные мысли? Почему вдруг с ним это случается?
Однажды вечером, когда все люди уже давно спят, и он заснул сидя в кресле, ему приснился сон. Он летел. Он летел над бескрайней ночной пустыней. В небе сияли звёзды, а их тусклый свет не мог осветить детали рельефа над которыми он пролетал. Всё вокруг было раскрашено в тёмно-коричневый цвет безлюдного холодного космоса. Но за его спиной кто-то был. Этот кто-то нёс его в своих руках, как пушинку. Посмотреть на него не получалось – у него же самого не было шеи. Голова вросла в плечи и не двигалась. Устав от нескольких попыток изменить положение тела и от скуки пейзажа он сомкнул глаза.
Через некоторое время он вновь очнулся. Теперь вокруг него был уже освещённый длинный коридор по сторонам которого располагались двери. Существо, принёсшее его в это место, остановилось рядом с одной дверью и подтолкнуло его вперёд. Двери распахнулись, его заставили сделать шаг внутрь.
Ничего интересного. Заставленная разной мягкой мебелью огромная комната, громадным залом мебельного магазина, возникла перед ним. Из глубины комнаты навстречу ему двигался, с трудом пробираясь между креслами и диванами, человек. На нём был был одет костюм-тройка времён начала двадцатого века: аккуратный, выглаженный, чистый.
Человек с интересом оглядывал его. И вдруг поднял свою руку с указательным пальцем и спросил у того, кто его принёс: «Этот?!»
– Этот! – прозвучал за его спиной глухой и властный голос.
– Что ж, посмотрим, – сказал человек в тройке и вдруг прыгнул спиной назад прямо в объятия мягкого кресла. Аудиенция закончилась.

Кто-то за его спиной схватил его своими могучими руками и они понеслись вместе в обратный путь. Скоро под ними возникнет снова пустынный коричневый пейзаж, а потом взойдёт Солнце и он проснётся. И он ещё много, много лет будет мучиться вопросом, как звали того человека из заставленной мебелью комнаты, стихи которого он так усердно записывает в свой чат под своим именем. С тех пор он уже никогда не возражал против плагиата.
Летать он так никогда и не научился. А жене своей он не завидовал, он просто был за неё рад.
Он не умел летать.