Ксения Вострухина / Взятие помывочной / Проза

Взятие помывочной


Я не хотела уходить с работы, потому что знала – он там.
Сидит на скамейке около бизнес-центра: кудрявая голова опущена, ладони зажаты между толстыми ногами. На асфальте валяется его розовый школьный рюкзак в разводах.
Но было поздно и меня выгнал охранник. Когда я приоткрыла дверь, Сева встрепенулся, закинул рюкзак на спину и подбежал ко мне:
- Надо же, какая встреча! А я тут рядом гулял.
Гулял он. Сева не дожидается ответа:
- Какие планы? Я хотел дома книгу пописать, но нет вдохновения. – Он попытался взять мою сумку с ноутбуком. Не отдаю:
- Сева, извини, в этот раз никак. Мне нужно домой.
- Почему домой? Поклонники не зовут в ресторан? – сказал он слишком громко.
Я схватила его за рукав куртки и попыталась оттащить в сторону. Ну и отъелся же он!
- Тише, не позорь меня перед коллегами.
Он широко улыбнулся:
- Вот и хорошо!
- Что ж хорошего? - Мы отошли на безопасное расстояние и теперь стояли на тротуаре друг напротив друга.
Сева сказал свою обычную пятничную фразу:
- А пойдем выпьем немного пива? Или вина?
Отказываюсь, мне еще ехать в Понтонный, а завтра помогать маме делать ремонт. Потом опять куда-то ехать. Вроде, к бабушке в больницу. Но Сева – писатель. Он умеет подбирать слова. Сева поуговаривал меня приличное время, и я согласилась немного выпить с ним. Затем мы пошли к соседнему бизнес-центру. Через несколько минут оттуда вышел серьезный Вова в пальто, наброшенном на костюм. Сева заболтал Вову примерно так же, как и меня. Ну, про поклонников разве что не говорил.
Вова сдался. А его, между прочим, ждали жена и дети.
- Ну хорошо, посидим в баре час, не больше! – строго подвел итог Вова.
Сказали, что бар закрывается. Мы выводили Вову, пытались вызвать такси, которое не приезжало. Сева прислонил Вову к кирпичной стене, а сам выбежал на дорогу, чтобы остановить машину. Машины сигналили и проезжали мимо. Вова стоял у стены, чуть не плакал и просил, чтобы его утопили в Неве. У него от жены миллион пропущенных. И столько же от тещи. Я его понимала. Мой телефон разрядился. Но я знала: мама звонила каждые полчаса, а потом писала смски, что я неблагодарная. Я прислонилась к стене рядом с Вовой и попросила у него сигарету.
Все-таки удалось вызвать такси для Вовы. Но что делать мне? Сева сказал:
- Ничего, переночуешь у меня.
Я посмотрела на него. Он втянул голову в плечи:
- Или попьем чаю до утра, уже недолго осталось. Все равно мосты развели.
Мы шли по проспекту мимо старинных доходных домов. Потом свернули на узкую улочку, перешли небольшой сад, едва освещенный фонарями, и оказались в полукруглом дворике. Сева вытирал ладошки о брюки. Он нервничал, или мне показалось? Он достал из рюкзака огромные ключи. Потом целую вечность мы поднимались по мраморной лестнице с витиеватыми перилами. Сева открыл дверь, мы вошли в большую и темную прихожую – куцая лампочка едва освещала музейный шкаф, дисковый телефон на тумбочке и клочок паркета. Сева начал открывать еще одну дверь. Зачем он запирает комнату на ключ? И тут я поняла, что ничего не знаю о Севе кроме того, что он писатель. Я ощутила что-то мягкое у моей коленки. О ногу терся огромный кот с желтыми зрачками. Я его погладила, потеряла равновесие, упала. Под сдавленное «мяв» Сева помог мне встать. Я подняла голову и увидела бледное узкое лицо. Глаза то ли старухи, то ли женщины были выпучены. У нее не было губ – только бордовая нитка на месте рта. Сева затолкал меня в комнату, и я слышала, как он говорил, что меня скоро не будет. Скрипучий голос существа что-то отвечал, но что – было непонятно.
Я проснулась, когда осеннее солнце било в стекло и било мне в глаза. Под головой была сумка с ноутбуком. На моих пятничных джинсах пионом цвели винные разводы, жакет валялся на полу. На соседнем диване храпел Сева. Я его растолкала: где у тебя ванная? Он вытянул толстый палец, прищурился, прицелился и сказал: «Там!» Спасибо, все понятно. Я вышла в темный незнакомый коридор – впереди что-то журчало, и я пошла туда. Ванной это было назвать сложно. Пахло кошачьей мочой и вытекала струя размером с Мойку из-под ванны. Рядом с ней была башня из тазиков, ведер и тряпья. И ни одного полотенца! Я умылась, хотела выйти, но услышала вчерашний скрипучий голос:
- Уважаемый, у вас в договоре прописано, что вы живете один.
И подрагивающий голос Севы:
- Да-да.
- Вы все-таки снимаете и должны нас уважать. - Женщина перешла на визг: - Это что вам, ночлежка? Или помывочная?
Мне показалось, что я не расслышала. Вчерашнее вино снова ударило в голову. Стало смешно. У меня пропало повышенное чувство самосохранения, которое включается каждый раз, когда петербуржец оказывается в чужой (да и в своей!) коммунальной квартире:
- Что? Помывочная? – я вышла из ванной.
Женщина не удостоила меня ответом. Сева молчал и смотрел в пол.
- Сева, ты слышал это слово? Помывочная!
Сева взял меня за руку и немного заслонил собой. Я кожей чувствовала его мурашки по телу. Он набрал больше воздуха и сказал:
- Извините, больше я никого не приведу.
Но полустаруха-полуженщина в халате уже что-то кричала о том, что понаехали, она вызывает полицию, звонит хозяйке. И что я осквернила помывочную и заражу ее сифилисом через раковину. Сева сжимал мою руку все сильнее. Я не выдержала и сказала: ай. Сева тоже не выдержал:
- Елена Помывочная, заткнитесь!!!
Никогда не слышала, чтобы он так кричал. Помывочная явно такого не ожидала. Она выпучила глаза еще больше и прошипела:
- Я тебе устрою, скотина.
Внезапно хлопнула дверь и стало тихо. Сева выдохнул. Мы вернулись в его комнату, молча попили чай из фарфоровых чашек с трещинами. Мне пришлось ехать сразу к бабушке – ремонт в маминой квартире буду делать ночью. Только сначала выслушаю все, что она мне скажет.
В понедельник я впервые сама позвонила Севе и спросила, как он. Сева сказал, что Помывочная теперь с ним не здоровается. Он не отходит от своей кастрюли на общей кухне. Боится, что она плюнет в его пельмени. Такое уже было. Он как-то забыл помыть пол в день своего дежурства, а потом поставил вариться борщ. Только когда Сева доел его, со дна кастрюли он достал обгоревшие спички, палочки от веника, окурок сигареты и другую шелуху, которая обычно валяется у них на полу. Я даже не знала, что Сева готовит. Вообще Помывочная стала тем, что объединяет нас с Севой, кроме обсуждения литературы и пятничного таскания по барам вместе с подкаблучником Вовой. Редко, когда мне не нужно было к маме и бабушке, я приходила к Севе в гости. Мы смотрели сериалы и пили чай. Сева всегда спрашивал, не разбавить ли мне горячий чай холодной водой. Меня до этого никто никогда не спрашивал, не разбавить ли мне чай холодной водой. И когда он уходил на кухню, у меня сжималось сердце. Помывочная постоянно была в коридоре, она стучала к нему в комнату и что-то кричала. Сева выходил, и я слышала «не ваше дело», «вызывайте кого хотите», «сегодня не моя очередь». Один раз он даже сказал: «Еще раз подойдешь ко мне, задушу твоего кота, мразь». Хотя Сева любил котов. Я дарила Севе гели для душа со словами «чтобы не стыдно было ходить в помывочную». Он передавал приветы от Елены Помывочной.
Сева стал более расслабленным, реже приходил к моему офису неожиданно. Я думала, что он пишет роман и уже не боится пятничных вечеров со своими сожителями. Чего нельзя было сказать обо мне.
Зимой бабушке стало хуже, а брат уволился в работы. Мне пришлось взять переводы и чаще ездить в больницу. Было не до Севы, а он совсем перестал появляться. Однажды мама сказала, что нужно встретить тетю рано утром на Московском вокзале. Оказалось, что мне некому звонить, кроме Севы. Он ответил жизнерадостным голосом:
- Конечно, буду рад, если останешься у меня. Не на вокзале же тебе ночевать.
У меня защекотало где-то глубоко в груди:
- Сева, а приставать не будешь?
- Не буду. – сказал Сева серьезным-пресерьезным голосом.
Вечером он принес с кухни пюре и котлеты. Вкусные! И даже без окурков и спичек. Мы долго говорили о его новом романе, о моей бабушке и, конечно, смеялись над Помывочной. Потом Сева разложил диван у окна, постелил на него простынь с синими незабудками, отдал свою подушку и положил коричневый плед. Отвернулся, когда я переодевалась в его огромную футболку.
Сева сдержал слово и не приставал. Отчего уже засыпая я подумала: вот урод!
Утром Сева первый пошел в помывочную, шаркая тапками по паркету и неся стаканчик с зубными щетками, пастой и бритвами. Вернулся недовольный. Сказал, что в комнату рядом въехала новая соседка – тупая блондинка, которая утром моется по сорок минут. Он повздыхал и снова пошел к помывочной. Вернулся. Я сказала:
- Да не переживай, еще куча времени. – я еще лежала в его футболке. Он сел на диван рядом.
- Как можно сидеть в помывочной сорок минут?
- Да уж, как вообще можно сидеть в такой помывочной?
Он обиженно на меня посмотрел:
- Э, это вообще-то мой дом!
Слава богу, мой телефон зазвонил и пришлось ответить маме, что я не проспала как обычно.
Еще через десять минут Сева лупил огромными кулаками в хлипкую замасленную дверь помывочной. Слышался звук льющейся воды и торопливое женское «Сейчас-сейчас».
Она вышла в коротком белом халате. Пахла сандалом, свежестью и обволакивающей женственностью. Сева преградил ей путь.
- Альфия, мы не моемся по утрам так долго!
Она захлопала длинными ресницами:
- Так я всего пять минуточек!
- Что вы врете, я ждал полчаса!
- Так я тоже ждала! – она оббежала огромного Севу и быстро скрылась в недрах квартиры, придерживая полотенце на голове. Я поняла, что больше мыться по сорок минут она не будет. Возможно, она вообще не будет мыться.
Я хотела уже полностью закрыть дверь комнаты, но поняла, что за утренним спектаклем еще кое-кто наблюдает. Под прикрытием соседней двери стояла скрюченная Елена Помывочная. Когда Альфия бежала с коммунального поля боя и ее не спасли доспехи в виде гладких длинных ножек и запаха сандала, лицо Елены изменилось. Уголки морщинистого, стянутого рта задрожали и поплыли вверх. Немного обнажились острые зубы. Помывочная будто после долгой болезни училась улыбаться, и мышцы рта еще плохо слушались ее. Через несколько минут я услышала ее скрипучий голос:
- Доброе утро, Севушка!