Светлана Горева / Эффект бабочки / Проза

Светлана Горева

Эффект бабочки

⁣2 января

Вчера она узнала мою тайну. Саня рассказал по моей просьбе. А сегодня я держу её за
руку. Неужели ей всё равно на моё прошлое? Я боюсь спросить. Утром перечитал
все письма, что отправил сам себе на электронку. Может, и ей отправить, чтобы
ничего не объяснять?

Мы гуляем с Мелиссой по парку. Я
произношу её имя тихо-тихо, одними губами:

– Ме-ли-сса.

От её имени во рту послевкусие, как
после мятной конфетки. Красивое имя. Вкусное.

Я улыбаюсь, как дурак. Есть такое
выражение: рот до ушей, хоть завязочки пришей.

Утром она позвонила мне, а сейчас
взяла за руку. Надеюсь, не заметила, как я покраснел. Или сделала вид, что не
заметила. Никогда раньше не держал девушку за руку. Хотя нет, вру. Держал. Но
тот раз не считается. Весной на соревнованиях мы всей командой стояли и
держались за руки. Это не то.

Сегодня солнечно. Снег слепит глаза. Я жмурюсь.

– Ты похож на моего Арчибальда,
когда он объедается сметаной, – говорит Мелисса.

У неё и голос с нотками пряных трав.

– Как же ещё могут звать кота у
девушки по имени Мелисса?

Она улыбнулась. Ну, и ладно, Арчибальд так Арчибальд, подумал я.

– И запомни: никакой он ни Арчи!
Приходи завтра в гости. Сметаны только купи. Арчибальд любит.

Прямо посреди тропинки стоял фонарь.
А тропинка огибала его с двух сторон. Какой умник догадался фонарь поставить здесь?
Или летом тропинка только с одной стороны, а зимой кто-то решил пошутить? Так
не хочется отпускать руку Мелиссы.

Секунда (как долго она тянулась!), и мы снова держимся за руки. Не отпускай меня, Мелисса! Обратно пойдём другим путём. А пока я рассказываю ей, как исправил алгебру.
Снова отличник.

В конце тропинки какой-то парень
машет нам рукой. Брат! У меня теперь есть брат! Брат, я столько всего тебе расскажу.



1 января

За окном мельтешат снежинки. Странно, никогда раньше не смотрел на них. Это меня мама научила. Мама Наташа в смысле. Я сижу в её квартире за столом, рядом с окном, и улыбаюсь. После вчерашнего нет повода улыбаться. А я всё равно улыбаюсь, потому что успел.

Мы рассматриваем с тётей Оксаной детские фотографии. Мои. Таких я не видел.

– Смотри, смотри, вот ты только
родился. Мама показывает тебя в окошко роддома. Ой, какой ты был смешной. Нос
курносый, три волосёнки торчат в разные стороны, а глаза-то, глаза… Папа тогда
ещё был жив… Знаешь, он тебя так ждал.

Тётя Оксана отворачивается в
сторону, поджимает губы. Думает, я ничего не вижу и не слышу по голосу.

– Я ведь похож на неё, правда?

– Одно лицо! – тётя Оксана уже не
плачет. – Ванька, ты копия!

Я уже привык к этому имени. И даже иногда откликаюсь. Пусть, мне не жалко. Для мамы Наташи и тёти Оксаны я
навсегда останусь Ваней.

Я их люблю. Ещё два дня назад не знал об этом, а сегодня уже уверен. Когда только успел? Знакомы всего ничего. Всё-таки кровь решает многое. Зря я вспомнил про кровь, голова сразу закружилась. Не люблю я анализы эти, иголки. А мама Наташа была медсестрой. Странно, в этом мы с ней не совпали, хотя и родная кровь. А вот брат Егор пошёл по маминым стопам. Стал врачом. Работал в обычной поликлинике, а потом уехал в
Гватемалу лечить местных жителей. Он и про аварию не знал, и на похороны не успел. Плохо там, в Гватемале, со связью. Завтра должен прилететь.

Тётя Оксана опять отвернулась. Нет, всё-таки тяжело видеть чужие слёзы. А у меня нет слёз. Только ком в горле. И руки трясутся, как перед контрольной.



31 декабря

Смёрзшиеся комья земли гулко ударяются о свежеструганные доски. Я считаю про себя: один, два, три. Больше
нет. Мамы Наташи нет. И комков больше нет. Я, Санька и тётя Оксана. Три комка. Пошёл снег. С Новым годом!

Странно, ещё в начале года я был уверен, где и с кем буду отмечать праздник. Многие в этом году вообще решили не праздновать. В школе концерт и дискотеку тоже отменили. Странная всё-таки штука
жизнь. Саня сказал, что вчера написал письмо в «Жди меня». Будет искать своих родителей. Он их простил. Я плохо помню вчерашний день.

Я не плачу. Даже когда заплакала тётя Оксана, я сдержался. Это первые в моей жизни похороны. Нет, я, конечно,
понимаю, что люди не вечны. Привет Адаму и Еве. Я не знаю, как себя вести.

А у меня даже не осталось фотографий мамы. Зато с других памятников смотрят на меня разные люди.

Я подхожу ближе к одной плите. Большая такая, метра два в высоту. На ней фото мужчины в тёмных очках, а снизу подпись:

– Ты заходи, если чё.

Сразу видно, весёлый был человек.



29 декабря

Мама Наташа всё держала и держала меня за руку. У меня уже и рука затекла. И сидеть на краешке кровати то ещё удовольствие. Как воробей на жёрдочке. Но я потерплю. Я всё понял, я всё простил. А мама всё гладила и
гладила меня по руке. Мягкая у неё рука, но ужасно холодная. Как будто положили руку, как рыбу, в лёд и забыли забрать. Мама смотрит в одну точку за моей спиной. Я хочу повернуться, посмотреть, что она там увидела. Я ведь не был никогда в этой больнице. Может, картина? Или часы? Да, интересно, сколько времени
я тут сижу.

Зашла тётя Оксана и позвала меня выйти, а сама пошла сидеть с моей мамой. Это ведь её родная сестра, им надо побыть вдвоём. Понимаю.

Я сел в коридоре на старый, протёртый диван, положил на спину подушку. Всегда так делаю. Так удобнее. Пока никого нет, ещё и ноги под себя поджал. Тоже так люблю. Хоть родители и ругают, что осанку порчу. У хорошего пловца осанка не испортится. А я хороший. Почти КМС. В каникулы соревнования будут, надо не подвести тренера. Зря я тогда треснул в школе по доске почёта. Могли бы и снять за такое. Но не сняли.

Вышла из палаты тётя Оксана. Тихо прикрыла за собой дверь. Свет горел только в конце коридора у стола медсестры. Я плохо видел в потёмках тётино лицо. Встал, подошёл ближе. Она молчала. Но не
надо было ничего говорить.

– Всё, – прочитал я по губам.

Я отвернулся к окну. Недалеко от больницы храм. В заходящем зимнем солнце кресты на куполах похожи на зажжённые свечки. Спи спокойно, мама.

28 декабря

Осталось два дня до конца четверти. Алгебру я так и не исправил. Мама больше об этом не спрашивает. Мы
вообще не разговариваем. Папа в командировке и приедет только 31-го вечером. Когда он позвонил вчера, тоже ничего не сказал.

Утром я увидел, что у меня семнадцать пропущенных за ночь от тёти Оксаны. Я начинаю немного привыкать к
ней. После разговора с Саней я понял, что я не один такой. Он вообще знал это с самого детства, а я узнал это только сейчас.

Интересно, если мы с родителями не обсуждаем эту тему, они будут против, если я всё-таки пойду туда? Пишу Сане записку.

Он на меня уставился, как ненормальный.

– Ты тоже?!

Я кивнул. Потом спросил у него, пойти мне или нет.

Он тоже кивнул.

– Богатырёв, может, хватит записки кидать? – выстрелила фальцетом в меня русичка. Это она с виду такая строгая, но весь класс её обожает.

После урока Саня схватил меня за локоть так, что я чуть не взвыл от боли.

– Ты ещё сомневаешься? Конечно, иди. Это же твоя мама.

Я вышел на улицу и взял в руки телефон. Изо рта шёл пар. Странная в этом году зима. Снега почти нет, а город
украшен, как обычно, только ледяных горок не хватает. Стою, мнусь на крыльце, а время идёт. Скоро уже звонок, а я никак не могу позвонить. Снег за шиворот падает. Холодно. Наконец решился.

За десять минут я узнал всю короткую двухмесячную жизнь Вани Зюзикова. Он родился в хорошей семье, где его очень ждали. У него был старший брат Егор. Однажды мама пошла за молоком, а Ваню оставила в коляске рядом с магазином. А потом его забрали. Нет, не мама. Чужие люди. А мама закричала, когда увидела, что сын пропал. Она так кричала, что тётя Оксана, её родная сестра, долго слышала этот крик. А потом Ваню нашли в
другом городе. Случайно. В лесу грибники. А маму не нашли. И папу не нашли. Или плохо искали. Вот так бывает. И отправили Ваню в дом малютки. А потом он попал к новым родителям, которые по иронии судьбы переехали в его родной город.

А настоящая мама Вани попала в аварию и сейчас умирает. А папа уже умер. Не выдержало сердце. А теперь Ваня нашёлся. Волонтёры искали и нашли. Мама всегда говорила, что он найдётся.

– Я п-приду, – сказал я тёте Оксане.
– Не н-надо плакать.

Я всегда заикаюсь, когда волнуюсь.

27 декабря

Не помню, как вчера дошёл до дома. Помню только густой снег. И как хлюпало в новеньких ботинках. Утром я радовался с родителями первому снегу. А днём и снег почти растаял, а с ним и родители. В голове было пусто, как в заброшенном колодце. Кричи, сколько хочешь, не докричишься.

Очнулся ночью на своей неразобранной кровати в школьном костюме. Луна ярким апельсином заглядывала в окно. Я разделся и лёг спать.

Утром разбудила мама, сказала, надо поговорить. Я смотрел на неё, как будто первый раз. А она на мой немой вопрос ответила, что всё знает. Ей тоже звонила противная тётка. Это я её так называю. А мама назвала её тётей Оксаной.

Мама тяжело дышала. Вся какая-то опухшая. Глаза, как у жителя страны восходящего солнца. Мы молчали.

– Илья, что бы ни случилось, это твой дом.

Так сказала мама.

Она всегда называет меня Ильёй. Папа – Илюхой. А для бабушек-дедушек я, само собой, Илюшенька.

Я пожал плечами. Четырнадцать лет я входил и выходил из квартиры с коричневой входной дверью. Я могу, кажется, отличить её даже закрытыми глазами от всех остальных. А сейчас думаю, что и дверь мне врала.

Мама сказала, что знает, как мне больно, но это пройдёт. Что должно пройти? Я смотрел на маму.

– Всё-мне-пора-опаздываю! – скороговоркой выпалил я, схватил школьную сумку и вышел из дома. Опять снег. В
этом году была какая-то аномалия, как сказали учёные. Снег пошёл только в конце декабря. Зато какой.

Даже снег зависит там от чего-то. Что уж говорить про человека. Мы все от чего-то зависим. Или нет? Родился, например, в семье короля, будь добр, готовься принять трон. А если не хочешь? Ну, мало ли что не хочешь, надо! Были, конечно, случаи в истории, когда отказывались от трона. Но это, скорее, исключение, подтверждающее правило. Я тоже не выбирал, где родиться. За меня всё решили.

У школьных ворот меня ждал Санька. Ладно, хоть он остался прежним. Санька – мой лучший друг. Самый начитанный человек, которого я знаю. Своё любимое выражение «есть преступление хуже, чем
сжигать книги, например – не читать их» он вставляет к месту и не к месту. Но именно он научил меня их любить.

Как я рад был его был видеть! Он стоял и ковырял облупившуюся краску с железных прутьев ворот. А она осыпалась прямо в лужи, покрытые полупрозрачной корочкой льда. Вот так и моя жизнь осыпается прямо на глазах. Мы поздоровались. Саня сразу понял, что что-то случилось.

Я ему сказал:

– Завтра в школу не иду!

Саня подмигнул:

– Заболел, понимаю.

А я сказал, что умер, а завтра похороны. И молчал.

Сашка перестал подмигивать. Всё-таки у него есть чему поучиться. Молчу, значит, не хочу говорить. А он всё понимает и ни о чём не спрашивает.

Когда у меня зазвонил телефон, я не сразу поверил, что это Мелисса. Она самая красивая девчонка во всей параллели. И, как я, отличница. Но мы не соревнуемся, потому что учимся в разных классах.
Говорят, мы были бы хорошей парой. Но только она не смотрит в мою сторону. Дала номер телефона, а на звонки мои не отвечает. А тут сама позвонила. Я тормоз. Не успел взять трубку.

На моём лице, видимо, всё было написано.

– Похороны отменяются, – снова подмигнул Сашка.

Люблю его юмор.

Потом мы опять пошли молча. Решили прогулять два первых урока. Физру можно. Забрели в какой-то проулок и оказались перед серым двухэтажным зданием. Муниципальное образовательное учреждение для
детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. Детский дом №2. Это табличка рядом с входной дверью.

И тут Саня вдруг выдал, что он приёмный ребёнок. Его взяли из этого детского дома, когда ему было три года.
Я так растерялся, что не нашёл ничего лучше, чем сказать, что по нему не скажешь. А он ответил, что на лбу ни
у кого не пишут, приёмный или нет.

– А почему раньше не говорил?

– Не знаю… Зачем? Я привык.

Саня сказал, что раньше его фамилия была Светловский.

– Красивая, – кивнул я.

А сейчас он Кощеев. И, правда, тощий, как Кощей. Его так и называют в школе. А он не обижается. Говорит, хотел
найти родителей, но потом передумал. Они, пьяные, бросили его на остановке зимой замерзать, а сами пошли дальше гулять. Зачем таких искать? А я молчал про свою тайну. Может, ему всё рассказать?



26 декабря

Придумал классную фишку. Пишу электронное письмо и отправляю его сам себе. Получается такой электронный
дневник. И места не занимает и хранится по датам. Сегодня первый день. Решил записывать всё, что со мной происходит.

Семь уроков. Четыре дня до окончания второй четверти. По алгебре между «4» и «5». Решающая контрольная. Хотелось плюнуть на всё, но маме обещал исправить. Она меня во всём всегда поддерживает, жалко было
потерять её доверие.

Тайная опора – голос мамы в моей голове. Где-то я читал, что с каждым годом связь, как невидимая пуповина, между матерью и ребёнком становится всё тоньше и тоньше. А потом – бац! – рубанул пуповину и упорхнул из родительского гнезда.

А после шестого урока перед этой самой царицей, которую я так люблю, перед алгеброй, я пропал, можно сказать, умер. Оказывается, так бывает. Живёшь себе живёшь, а потом – бац! – и умер. Как там говорил Воланд в «Мастере и Маргарите»? «Человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус». Так вот сегодня внезапно, сам не ожидая от себя такой выходки, я взял и умер. Надо же, был человек и нет человека. Был Илья Богатырёв, а теперь нет его.

А тут появилась какая-то тётка и уложила меня одним звонком. Нокаут! Так вот повалил меня сегодня не
мастер спорта международного класса, а Оксана здрасьте-я-ваша-тётя! И голос такой противный.

Я залез с ногами на заляпанный подоконник в мужском туалете и ковырял облезающую краску на косяке окна. Под краской проступила надпись: «Будь собой! Остальные роли уже заняты. Верь в себя!» Легко сказать.

Между двойными рамами в паутине запуталась муха. Она дёргала лапками и пыталась освободиться. Жить хочет. А кто же не хочет?! Я тоже хочу, представляешь, муха? А меня только что без ножа, без суда и следствия взяли и убили! Одним телефонным звонком! Такое под силу только отъявленным преступникам или сумасшедшим тёткам! Они звонят и объявляют, что я никакой не Илья Богатырёв, а Ванька Зюзиков! Зю-зя!

Приёмыш!
Ноу комментс!

Видел я когда-то передачу по телику, там рассказывали про брошенных детей. Я тогда ещё подумал, как хорошо, что я родной. А один ненормальный задвигал что-то типа этого:

– Моя душа выбрала родиться у
родителей-алкоголиков.

Что за бред! Кто бы в здравом уме такое выбрал? Зачем? А он, чудак, ещё им и благодарен. Говорит, спал в подвале, чтобы не видеть, как родители пьют и дерутся, потом попал в тюрьму, чуть не умер. А сейчас освободился, вылечился и учит других жить.

– Я, – говорит, – благодарен 24 часа в сутки 365 дней в году!

Даже родную мать научил жить без алкоголя. Посмотрел бы я на него, если бы он тоже оказался приёмным. Я сидел и думал, что лучше: быть приёмным или родиться у алкоголиков? Так и не решил.

Мои ботинки покрылись облупленной краской, как яичной скорлупой. А я всё ковырял и ковырял. Из пальцев на правой руке потекла кровь. Мне хотелось расковырять эту чертову стену до самого кирпича, а потом пробить его насквозь, выглянуть на улицу и закричать, что все вруны!

Все!

Мама!

Папа!

Баба Катя и дедушка Толя!

Бабушка Ира и дед Генрих!

Да, дед Генрих. И мама (или как теперь её называть?) Алиса Генриховна.

Как можно было мне врать четырнадцать лет!

Но пробить стену не удалось. Из туалета меня вытащила Тамара Михайловна. Завуч. Генрих в юбке. За
шкирку, как котёнка нашкодившего.

– Ты не оправдал доверия! Тебе «пятёрку» по алгебре хотели поставить, – кричала она. – А ты контрольную
прогулял.

Ещё что-то кричала, я не слышал. Видела бы она своё лицо, когда я ей сказал, что умер. Наверное, она решила, что я переучился и отпустила меня домой.

«Четвёрка»? Ну, и пусть. Мне теперь всё равно. Приёмыши хорошо не могут учиться.

И я пошёл домой. Невозможно воняло в коридоре из столовой. Что они там готовят? Рыба давно сыграла в ящик. Остановился у доски почёта. На меня уставился белобрысый пацан. Отличник, победитель олимпиад, первый взрослый по плаванию. Как там говорит русичка? Пронзительный взгляд? Романтичный вид?

– И-ль-я Бо-га-ты-рёв, – по слогам, как маленький, прочитал я. А потом взял и стукнул по доске. Кулаком. Сильно.
Попал прямо по пронзительному взгляду. Доска завибрировала, но выдержала.

Из столовой выглянула повар. Баба-Яга. Вечно всем недовольна.

– Сейчас к директору пойдёшь, хулиганьё, – закричала она.

И чего взрослые всё время кричат, думают, дети глухие что ли? А я ей ответил, что не пойду, потому что умер. Её лицо стало похоже на лицо завуча. Сразу видно, что мёртвых ни разу не видели. Охранник пропустил без вопросов, когда я сказал, что у меня умер родной человек. Знал бы он, насколько родной.

Всё, больше не могу, допишу завтра.
На сегодня меня нет. Вне зоны доступа. DELETE Илья Богатырёв.