Светлана Горева / Эффект бабочки / Проза

Светлана Горева


Эффект бабочки



⁣2 января

Вчера она узнала мою тайну. Саня рассказал по моей просьбе. А сегодня я держу её за
руку. Неужели ей всё равно на моё прошлое? Я боюсь спросить. Утром перечитал
все письма, что отправил сам себе на электронку. Может, и ей отправить, чтобы
ничего не объяснять?

Мы гуляем с Мелиссой по парку. Я
произношу её имя тихо-тихо, одними губами:

– Ме-ли-сса.

От её имени во рту послевкусие, как
после мятной конфетки. Красивое имя. Вкусное.

Я улыбаюсь, как дурак. Есть такое
выражение: рот до ушей, хоть завязочки пришей.

Утром она позвонила мне, а сейчас
взяла за руку. Надеюсь, не заметила, как я покраснел. Или сделала вид, что не
заметила. Никогда раньше не держал девушку за руку. Хотя нет, вру. Держал. Но
тот раз не считается. Весной на соревнованиях мы всей командой стояли и
держались за руки. Это не то.

Сегодня солнечно. Снег слепит глаза.
Я жмурюсь.

– Ты похож на моего Арчибальда,
когда он объедается сметаной, – говорит Мелисса.

У неё и голос с нотками пряных трав.


– Как же ещё могут звать кота у
девушки по имени Мелисса?

Она улыбнулась. Ну, и ладно,
Арчибальд так Арчибальд, подумал я.

– И запомни: никакой он ни Арчи!
Приходи завтра в гости. Сметаны только купи. Арчибальд любит.

Прямо посреди тропинки стоял фонарь.
А тропинка огибала его с двух сторон. Какой умник догадался фонарь поставить здесь?
Или летом тропинка только с одной стороны, а зимой кто-то решил пошутить? Так
не хочется отпускать руку Мелиссы.

Секунда (как долго она тянулась!), и
мы снова держимся за руки. Не отпускай меня, Мелисса! Обратно пойдём другим
путём. А пока я рассказываю ей, как исправил алгебру.
Снова отличник.

В конце тропинки какой-то парень
машет нам рукой. Брат! У меня теперь есть брат! Брат, я столько всего тебе расскажу.



1
января



За окном мельтешат снежинки.
Странно, никогда раньше не смотрел на них. Это меня мама научила. Мама Наташа в
смысле. Я сижу в её квартире за столом, рядом с
окном, и улыбаюсь. После вчерашнего нет повода улыбаться. А я всё
равно улыбаюсь, потому что успел.

Мы рассматриваем с тётей Оксаной
детские фотографии. Мои. Таких я не видел.

– Смотри, смотри, вот ты только
родился. Мама показывает тебя в окошко роддома. Ой, какой ты был смешной. Нос
курносый, три волосёнки торчат в разные стороны, а глаза-то, глаза… Папа тогда
ещё был жив… Знаешь, он тебя так ждал.

Тётя Оксана отворачивается в
сторону, поджимает губы. Думает, я ничего не вижу и не слышу по голосу.

– Я ведь похож на неё, правда?

– Одно лицо! – тётя Оксана уже не
плачет. – Ванька, ты копия!

Я уже привык к этому имени. И даже
иногда откликаюсь. Пусть, мне не жалко. Для мамы Наташи и тёти Оксаны я
навсегда останусь Ваней.

Я их люблю. Ещё два дня назад не
знал об этом, а сегодня уже уверен. Когда только успел? Знакомы всего ничего.
Всё-таки кровь решает многое. Зря я вспомнил про кровь, голова сразу
закружилась. Не люблю я анализы эти, иголки. А мама Наташа была медсестрой.
Странно, в этом мы с ней не совпали, хотя и родная кровь. А вот брат Егор пошёл
по маминым стопам. Стал врачом. Работал в обычной поликлинике, а потом уехал в
Гватемалу лечить местных жителей. Он и про аварию не знал, и на похороны не
успел. Плохо там, в Гватемале, со связью. Завтра должен прилететь.

Тётя Оксана опять отвернулась. Нет,
всё-таки тяжело видеть чужие слёзы. А у меня нет слёз. Только ком в горле. И
руки трясутся, как перед контрольной.



31
декабря



Смёрзшиеся комья земли гулко
ударяются о свежеструганные доски. Я считаю про себя: один, два, три. Больше
нет. Мамы Наташи нет. И комков больше нет. Я, Санька и тётя Оксана. Три комка.
Пошёл снег. С Новым годом!

Странно, ещё в начале года я был
уверен, где и с кем буду отмечать праздник. Многие в этом году вообще решили не
праздновать. В школе концерт и дискотеку тоже отменили. Странная всё-таки штука
жизнь. Саня сказал, что вчера написал письмо в «Жди меня». Будет искать своих
родителей. Он их простил. Я плохо помню вчерашний день.

Я не плачу. Даже когда заплакала
тётя Оксана, я сдержался. Это первые в моей жизни похороны. Нет, я, конечно,
понимаю, что люди не вечны. Привет Адаму и Еве. Я не знаю, как себя вести.

А у меня даже
не осталось фотографий мамы.

Зато с других памятников смотрят на
меня разные люди.

Я подхожу ближе к одной плите.
Большая такая, метра два в высоту. На ней фото мужчины в тёмных очках, а снизу
подпись:

– Ты заходи, если чё.

Сразу видно, весёлый был человек.



29
декабря



Мама Наташа всё держала и держала
меня за руку. У меня уже и рука затекла. И сидеть на краешке кровати то ещё удовольствие. Как воробей на жёрдочке. Но я потерплю. Я всё понял, я всё простил. А мама всё гладила и
гладила меня по руке. Мягкая у неё рука, но ужасно холодная. Как будто положили
руку, как рыбу, в лёд и забыли забрать. Мама смотрит в одну точку за моей
спиной. Я хочу повернуться, посмотреть, что она там увидела. Я ведь не был
никогда в этой больнице. Может, картина? Или часы? Да, интересно, сколько времени
я тут сижу.

Зашла тётя Оксана и позвала меня
выйти, а сама пошла сидеть с моей мамой. Это ведь её родная сестра, им надо
побыть вдвоём. Понимаю.

Я сел в коридоре на старый,
протёртый диван, положил на спину подушку. Всегда так делаю. Так удобнее. Пока никого
нет, ещё и ноги под себя поджал. Тоже так люблю. Хоть родители и ругают, что
осанку порчу. У хорошего пловца осанка не испортится. А я хороший. Почти КМС. В
каникулы соревнования будут, надо не подвести тренера. Зря я тогда треснул в
школе по доске почёта. Могли бы и снять за такое. Но не сняли.

Вышла из палаты тётя Оксана. Тихо
прикрыла за собой дверь. Свет горел только в конце коридора у стола медсестры.
Я плохо видел в потёмках тётино лицо. Встал, подошёл ближе. Она молчала. Но не
надо было ничего говорить.

– Всё, – прочитал я по губам.

Я отвернулся к окну. Недалеко от
больницы храм. В заходящем зимнем солнце кресты на куполах похожи на зажжённые
свечки. Спи спокойно, мама.




28
декабря



Осталось два дня до конца четверти. Алгебру я так и не исправил. Мама больше об этом не спрашивает. Мы
вообще не разговариваем. Папа в командировке и приедет только 31-го вечером.
Когда он позвонил вчера, тоже ничего не сказал.

Утром я увидел, что у меня
семнадцать пропущенных за ночь от тёти Оксаны. Я начинаю немного привыкать к
ней. После разговора с Саней я понял, что я не один такой. Он вообще знал это с
самого детства, а я узнал это только сейчас.

Интересно, если мы с родителями не
обсуждаем эту тему, они будут против, если я всё-таки пойду туда? Пишу Сане записку.

Он на меня уставился, как
ненормальный.

– Ты тоже?!

Я кивнул. Потом спросил у него,
пойти мне или нет.

Он тоже кивнул.

– Богатырёв, может, хватит записки
кидать? – выстрелила
фальцетом в меня русичка.
Это она с виду такая строгая, но весь класс её обожает.

После урока Саня схватил меня за
локоть так, что я чуть не взвыл от боли.

– Ты ещё сомневаешься? Конечно, иди.
Это же твоя мама.

Я вышел на улицу и взял в руки
телефон. Изо рта шёл пар. Странная в этом году зима. Снега почти нет, а город
украшен, как обычно, только ледяных горок не хватает. Стою, мнусь на крыльце, а
время идёт. Скоро уже звонок, а я никак не могу позвонить. Снег за шиворот
падает. Холодно. Наконец решился.

За десять минут я узнал всю короткую
двухмесячную жизнь Вани Зюзикова. Он родился в хорошей семье, где его очень
ждали. У него был старший брат Егор. Однажды мама пошла за молоком, а Ваню
оставила в коляске рядом с магазином. А потом его забрали. Нет, не мама. Чужие
люди. А мама закричала, когда увидела, что сын пропал. Она так кричала, что
тётя Оксана, её родная сестра, долго слышала этот крик. А потом Ваню нашли в
другом городе. Случайно. В лесу грибники. А маму не нашли. И папу не нашли. Или
плохо искали. Вот так бывает. И отправили Ваню в дом малютки. А потом он попал
к новым родителям, которые по иронии судьбы переехали в его родной город.

А настоящая мама Вани попала в
аварию и сейчас умирает. А папа уже умер. Не выдержало сердце. А теперь Ваня
нашёлся. Волонтёры искали и нашли. Мама всегда говорила, что он найдётся.

– Я п-приду, – сказал я тёте Оксане.
– Не н-надо плакать.

Я всегда заикаюсь, когда волнуюсь.



27
декабря



Не помню, как вчера дошёл до дома.
Помню только густой снег. И как хлюпало в новеньких ботинках. Утром я радовался
с родителями первому снегу. А днём и снег почти растаял, а с ним и родители. В
голове было пусто, как в заброшенном колодце. Кричи, сколько хочешь, не
докричишься.

Очнулся ночью на своей неразобранной
кровати в школьном костюме. Луна ярким апельсином заглядывала в окно.

Я разделся и лёг спать.

Утром разбудила мама, сказала, надо
поговорить. Я смотрел на неё, как будто первый раз. А она на мой немой вопрос
ответила, что всё знает. Ей тоже звонила противная тётка. Это я её так называю.
А мама назвала её тётей Оксаной.

Мама тяжело дышала. Вся какая-то
опухшая. Глаза, как у жителя страны восходящего солнца.

Мы молчали.

– Илья, что бы ни случилось, это
твой дом.

Так сказала мама.

Она всегда называет меня Ильёй. Папа
– Илюхой. А для бабушек-дедушек я, само собой, Илюшенька.

Я пожал плечами. Четырнадцать лет я
входил и выходил из квартиры с коричневой входной дверью. Я могу, кажется,
отличить её даже закрытыми глазами от всех остальных. А сейчас думаю, что и
дверь мне врала.

Мама сказала, что знает, как мне
больно, но это пройдёт. Что должно пройти? Я смотрел на маму.

– Всё-мне-пора-опаздываю! –
скороговоркой выпалил я, схватил школьную сумку и вышел из дома. Опять снег. В
этом году была какая-то аномалия, как сказали учёные. Снег пошёл только в конце
декабря. Зато какой.

Даже снег зависит там от чего-то. Что уж говорить про человека. Мы
все от чего-то зависим. Или нет? Родился, например, в семье короля, будь добр,
готовься принять трон. А если не хочешь? Ну, мало ли что не хочешь, надо! Были,
конечно, случаи в истории, когда отказывались от трона. Но это, скорее,
исключение, подтверждающее правило. Я тоже не выбирал, где родиться. За меня
всё решили.

У школьных ворот меня ждал Санька.
Ладно, хоть он остался прежним. Санька – мой лучший друг. Самый начитанный
человек, которого я знаю. Своё любимое выражение «есть преступление хуже, чем
сжигать книги, например – не читать их» он вставляет к месту и не к месту. Но
именно он научил меня их любить.

Как я рад был его был видеть!

Он стоял и ковырял облупившуюся
краску с железных прутьев ворот. А она осыпалась прямо в лужи, покрытые
полупрозрачной корочкой льда. Вот так и моя жизнь осыпается прямо на глазах.

Мы поздоровались. Саня сразу понял, что что-то
случилось.

Я ему сказал:

– Завтра в школу не иду!

Саня подмигнул:

– Заболел, понимаю.

А я сказал, что умер, а завтра
похороны. И молчал.

Сашка перестал подмигивать. Всё-таки
у него есть чему поучиться. Молчу, значит, не хочу говорить. А он всё понимает
и ни о чём не спрашивает.

Когда у меня зазвонил телефон, я не
сразу поверил, что это Мелисса. Она самая красивая девчонка во всей параллели.
И, как я, отличница. Но мы не соревнуемся, потому что учимся в разных классах.
Говорят, мы были бы хорошей парой. Но только она не смотрит в мою сторону. Дала
номер телефона, а на звонки мои не отвечает. А тут сама позвонила. Я тормоз. Не
успел взять трубку.

На моём лице, видимо, всё было
написано.

– Похороны отменяются, – снова
подмигнул Сашка.

Люблю его юмор.

Потом мы опять пошли молча. Решили
прогулять два первых урока. Физру можно.

Забрели в какой-то проулок и оказались
перед серым двухэтажным зданием. Муниципальное образовательное учреждение для
детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. Детский дом №2. Это
табличка рядом с входной дверью.

И тут Саня вдруг выдал, что он
приёмный ребёнок. Его взяли из этого детского дома, когда ему было три года.

Я так растерялся, что не нашёл
ничего лучше, чем сказать, что по нему не скажешь. А он ответил, что на лбу ни
у кого не пишут, приёмный или нет.

– А почему раньше не говорил?

– Не знаю… Зачем? Я привык.

Саня сказал, что раньше его фамилия
была Светловский.

– Красивая, – кивнул я.

А сейчас он Кощеев. И, правда,
тощий, как Кощей. Его так и называют в школе. А он не обижается. Говорит, хотел
найти родителей, но потом передумал. Они, пьяные, бросили его на остановке
зимой замерзать, а сами пошли дальше гулять. Зачем таких искать?

А я молчал про свою тайну.

Может, ему всё рассказать?



26
декабря



Придумал классную фишку. Пишу
электронное письмо и отправляю его сам себе. Получается такой электронный
дневник. И места не занимает и хранится по датам. Сегодня первый день. Решил
записывать всё, что со мной происходит.

Семь уроков. Четыре дня до окончания второй четверти. По алгебре между «4» и «5». Решающая контрольная. Хотелось плюнуть на
всё, но маме обещал исправить. Она меня во всём всегда поддерживает, жалко было
потерять её доверие.

Тайная опора – голос мамы в моей
голове. Где-то я читал, что с каждым годом связь, как невидимая пуповина, между
матерью и ребёнком становится всё тоньше и тоньше. А потом – бац! – рубанул
пуповину и упорхнул из родительского гнезда.

А после шестого урока перед этой
самой царицей, которую я так
люблю, перед алгеброй, я пропал,
можно сказать, умер. Оказывается, так бывает. Живёшь себе живёшь, а потом –
бац! – и умер. Как там говорил Воланд в «Мастере и Маргарите»? «Человек
смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен,
вот в чем фокус». Так вот сегодня внезапно, сам не ожидая от себя такой
выходки, я взял и умер. Надо же, был человек и нет человека.

Был Илья Богатырёв, а теперь нет
его.

А тут появилась какая-то тётка и
уложила меня одним звонком. Нокаут!

Так вот повалил меня сегодня не
мастер спорта международного класса, а Оксана здрасьте-я-ваша-тётя! И голос
такой противный.

Я залез с ногами на заляпанный
подоконник в мужском туалете и ковырял облезающую краску на косяке окна. Под
краской проступила надпись: «Будь собой! Остальные роли уже заняты. Верь в
себя!» Легко сказать.

Между двойными рамами в паутине
запуталась муха. Она дёргала лапками и пыталась освободиться. Жить хочет. А кто
же не хочет?! Я тоже хочу, представляешь, муха? А меня только что без ножа, без
суда и следствия взяли и убили! Одним телефонным звонком! Такое под силу только
отъявленным преступникам или сумасшедшим тёткам! Они звонят и объявляют, что я
никакой не Илья Богатырёв, а Ванька Зюзиков! Зю-зя!



Приёмыш!


Ноу комментс!



Видел я когда-то передачу по телику,
там рассказывали про брошенных детей. Я тогда ещё подумал, как хорошо, что я
родной. А один ненормальный задвигал что-то типа этого:

– Моя душа выбрала родиться у
родителей-алкоголиков.

Что за бред! Кто бы в здравом уме
такое выбрал? Зачем? А он, чудак, ещё им и
благодарен. Говорит, спал в подвале, чтобы не видеть, как родители пьют и
дерутся, потом попал в тюрьму, чуть не умер. А сейчас освободился, вылечился и
учит других жить.

– Я, – говорит, – благодарен 24 часа
в сутки 365 дней в году!

Даже родную мать научил жить без
алкоголя. Посмотрел бы я на него, если бы он тоже оказался приёмным. Я сидел и
думал, что лучше: быть приёмным или родиться у алкоголиков? Так и не решил.

Мои ботинки покрылись облупленной краской,
как яичной скорлупой. А я всё ковырял и ковырял. Из пальцев на правой руке
потекла кровь. Мне хотелось расковырять эту чертову стену до самого кирпича, а
потом пробить его насквозь, выглянуть на улицу и закричать, что все вруны!

Все!

Мама!

Папа!

Баба Катя и дедушка
Толя!

Бабушка Ира и дед
Генрих!

Да, дед Генрих. И мама (или как
теперь её называть?) Алиса Генриховна.

Как можно было мне врать
четырнадцать лет!

Но пробить стену не удалось. Из
туалета меня вытащила Тамара Михайловна. Завуч. Генрих в юбке. За
шкирку, как котёнка нашкодившего.

– Ты не оправдал доверия! Тебе
«пятёрку» по алгебре хотели поставить, – кричала она. – А ты контрольную
прогулял.

Ещё что-то кричала, я не слышал.
Видела бы она своё лицо, когда я ей сказал,
что умер. Наверное, она решила, что я переучился и отпустила меня домой.

«Четвёрка»? Ну, и пусть. Мне теперь
всё равно. Приёмыши хорошо не могут учиться.

И я пошёл домой. Невозможно воняло в
коридоре из столовой. Что они там готовят? Рыба давно сыграла в ящик. Остановился у доски почёта. На меня уставился белобрысый
пацан. Отличник, победитель олимпиад, первый взрослый по плаванию. Как там
говорит русичка? Пронзительный взгляд? Романтичный вид?

– И-ль-я Бо-га-ты-рёв, – по слогам,
как маленький, прочитал я. А потом взял и стукнул по доске. Кулаком. Сильно.
Попал прямо по пронзительному взгляду. Доска завибрировала, но выдержала.

Из столовой выглянула повар. Баба-Яга.
Вечно всем недовольна.

– Сейчас к директору пойдёшь,
хулиганьё, – закричала она.

И чего взрослые всё время кричат,
думают, дети глухие что ли? А я ей ответил, что не пойду, потому
что умер. Её лицо стало похоже на лицо завуча. Сразу видно, что мёртвых ни разу
не видели. Охранник пропустил без вопросов, когда я сказал, что у меня умер
родной человек. Знал бы он, насколько родной.

Всё, больше не могу, допишу завтра.
На сегодня меня нет. Вне зоны доступа. DELETE Илья Богатырёв.