Татьяна Петухова / Тетя Рита / Проза

⁣- Ой, я, наверное, очень громко говорю, - в который
раз обрывает себя тетя Рита, тетка моего мужа.

Мы в нечастые приезды в Йошкар-Олу обязательно ее
навещаем: она самая возрастная из наших родственников (86!) и еще великолепная
рассказчица. Вот и сейчас разрумянилась и говорит, говорит. Тема – больная.

- Что сейчас не жить-то? Все ведь есть, - окидывает
взглядом небольшую скромную однушку, куда перебралась после смерти мужа, - и в магазинах все есть, и питаемся мы хорошо,
и ребятишки-то присмотрены, гуляют мамочки с ними. Каждый день в окошко на них
любуюсь: мамочки спокойные, детки- довольные. А ведь раньше-то.., что было, что
было!

Мать дитя
оставит дома, а сама на работу, как же нельзя остаться, работать надо… А как уж
там ребеночек этот... и наревется, и накричится без мамки-то… Вернется, а он,
сопливый, глазенки красные, прижмется, обнимет…эх…

За окном бушует май. Цветет черемуха, ее приторно-горький
запах заполняет комнату. То ли от него, то ли от слепящих ярких лучей закатного
солнца щиплет глаза, грудь заполняется медленно растущим чувством горечи. Я
встаю и подхожу к раскрытому окну. Во дворе – звонкие крики детей, никогда не
знавших войны, и слава Богу. Может, от контраста увиденного и услышанного становится
трудно дышать. В горле- комок. Это жизнь моих близких, недавняя жизнь всей
страны.

Мы, слышавшие этот рассказ много раз, всегда
сопереживаем, как будто впервые. Дрожащий
от волнения голос, не по-старушечьи звонкий, звучит и звучит, и мы мысленно
переносимся в военное лихолетье.

- Я совсем девчонка была. Когда война-то началась…
Плохо помню. Играли мы тогда, а потом слышим: вой по деревне катится. Что
такое? Перепугались, по домам кинулись, а там…
Отец одетый уже стоит. Высокий,
худой. Серьезный…А мама… сама на сносях, на руках еще один ребенок надрывается,
она дитя держит, и до отца пытается дотянуться, обнять, и голосит. У нас –
мороз по коже.. тоже в рев. Че ревем-то?
А Фая и говорит:

- Война…

Ничего мы и не поняли тогда. Но все голосили, и мы
тоже. К тому же, отец уехал, совсем голодно стало, тяжело. А вскоре и нас,
детей, к взрослым работам привлекать стали, первые похоронки в деревню
пошли, вот тогда уж поняли мы, что такое война.

Фая, сестра
моя, хоть и старшая, совсем девчонка, окопы копала. Пешком к Волге, обратно - тоже пешком. От нашей Упши путь ох, какой
неблизкий. Всю жизнь потом ногами маялась. Застудила. Тонкая, звонкая, а
работала за мужика

Шли они однажды зимой с мамой с Волги, противотанковые
рвы там рыли, зимой ведь как было? Работы в поле нет, все - на рытье окопов.
Ночь морозная, аж воздух звенит. Валеночки на Фае драненькие: всю хорошую
обувку на фронт отправили. Мама впереди бредет, а Фая следом, еле замерзшие
ноги переставляет. Спать хочется. Села в сугроб и так тепло ей стало, так
хорошо! Мать слушает: сзади тишина, обернулась, а Фая в сугробе замерзает.
Растолкала, подняла, пинками домой гнала. Плачут обе, слезы на морозе льдинками
со щек падают. Еле-еле до дома дошли. Стала Екатерина Степановна, жили у нас беженцы
из Севастополя, драные валеночки с Фаи снимать, портянки разматывать. Глядит-
ноги-то белые! Обморозила! Заплакала жиличка:

- Сгубили девчонку!

Окинув взглядом комнату и как будто на мгновение
вернувшись в благополучное сегодня, тетя Рита снова погружается в воспоминания.

- Нас, сопливых, шестилетних, соберут и в поле - лен
полоть. Устанем, заревем, а тетка Матрена нас под дерево на полянку зовет:

- Цып-цып-цып, мои цыплятки, цып-цып-цып…

Отдохнем немного, и опять в борозду. Голодные,
холодные…Да что говорить… Все от мала до велика работали, фронту помогали.

Тяжело, а надо, даром, что дети, никто про это и не
вспоминал, не охал, не ахал над нами: выживем, так выживем, помрем так помрем.
Проще раньше ко всему относились, что ли?

Девочка у мамы родилась, слабенькая, кормить- то чем?
Нечем. Пожила немного и померла. Мама гробик на веревку, и на шею – понесла
хоронить. Мы-то поревели, конечно, но разве сравнишь наше горе с материнским?!
Быстро забыли тогда, опять же одним ртом меньше. Это уж сейчас я только
понимаю, как взрослым-то тяжело было,
как матери наши все вынесли?

А вкусненького –то как хотелось! Сладенького. Наша Зина
вот с дерева упала. Черемуха не поспела еще. А она полезла на нее, высооокую,
очень уж полакомиться хотелось. Залезть-то залезла, а вот обратно… не смогла,
да и грохнулась на спину.

Я на что маленькая была, заметила:

- Мама, а ведь у нашей Зины горб растет!

Только тогда и посмотрели, а так все некогда. Да
мать-то на работе все время, до детей ли? Живы и ладно!

Так Зина наша всю жизнь горбатенькой и прожила, может,
и счастья-то женского у нее из-за этого не было. А все война проклятущая!

Мы вспоминаем маленькую сухонькую Зину, искусную
вышивальщицу, всегдашнюю помощницу сестрам во всех делах. Ее уже нет с нами.

Тетя Рита осторожно берет в руки чашку, делает
маленький глоток остывшего уже чая, откусывает кусочек конфетки, бережно кладет
оставшуюся на фантик, ушедшая в свои мысли, продолжает не сразу.

- Кто виноват? Война, жизнь нескладная, болезни? А
болезни откуда? Оттуда, из детства нашего, безрадостного, ломового.

Тетя Рита все больше волнуется, сильнее румянятся
щеки, прядка седых, когда-то белокурых непокорных волос падает на лоб. Она
приглаживает их плавным движением руки, как будто прогоняет тяжелые воспоминания.
Улыбается:

- Совсем я вас заговорила! Вы пейте чай! Вот творожок
свеженький, угощайтесь, конфетки! Вот ведь, раскричалась опять! Вы хоть меня
останавливайте, сама-то не могу, как вспомню. Как вспомню…

- Что мы видели? Да ничего хорошего! Только горе да
горе кругом. Недоедали, недопивали, а ведь выжили, выучились, своих детей
подняли.

Тетя Рита выпрямляется, став как будто больше и
значительней, по щекам ее катятся так долго сдерживаемые слезы. Мы молчим. Тишина
становится напряженной, пульсирует, в такт ударам сердца.

Вдруг в окно врывается грохот, несутся крики УРАА!
Небо на улице расцвечивается разноцветными гроздьями салюта.

День Победы.