Наталья Барышникова / Сновеллы / Проза

⁣Для премии Левитанского я прочитаю две сновеллы из своей книги "Ливень лун". Презентации книги еще не было - все впереди. Сновелла - сновидение, сон, бережно сохраненный и обрамленный восхищенно самоцензурой и саморедактурой.


Сон Мандельштам-Эйнштейн

Он появился стариком, взъерошенным, волнующимся. Мчащимся. Внутри — идеи, доказательства. Он на сцене, я вижу из зрительного зала. Кроме старческой суеты запомнился циферблат.

Наверное, я повернулась на левый бок, и циферблат увидела под другим углом. Но опять большая стрелка и другая указывали — 3 часа. Он с кем-то ругался, оправдывался, но больше возмущался неслышно. Мне показалось, что Осип Эмильевич очень напоминает мне Альберта.

Время в миропонимании Эйнштейна и место гибели Мандельштама возникли черно-белой картинкой. Я рассматривала их долго. Рука затекла.

И я повернулась на правый бок. Сон продолжился с циферблата, на котором те же 3 часа. Мандельштам рвал и метал, но уже рядом, уже направляя гнев не к конкретным, а к общим, что ли.

Я слушала его благородно-упрямую речь и сострадая, и как совсем чужая, посторонняя. Ничем не могла ему помочь. Моё сочувствие оказалось примитивным, никчемным, неисторгнутым. Я чувствовала себя бессильной пред цунами. Нас скоро не будет.

Появился голос, и было сказано: «Останется элементарная, линейная, общая, универсальная алгебра, алгебраическая комбинаторика».

Родная рука, мне показалось, поправила одеяло и коснулась моего плеча. Потом Фалес Милетский взял под руку остывающего Мандельштама-Эйнштейна, и они вышли.

Глядя им вслед, Петрович (Овчинцев), как свойственно ему, изящно проматерился и подумал:
«Не плюй в колодец с видом молодца,
В нем отраженье твоего лица».



Сон про Женю Лукина

Москва. Метро. Станция «Белорусская». Кольцевая. Я спускаюсь с радиальной. Женя Лукин меня ждет. Подхожу. Смеюсь: «Ты сегодня такой, ха!» На нем полупальто, большое, в клеточку, зеленое, коричневое и по диагонали голубые полоски. «Жень! Ты неотразим!» Он: «Это мне подарил великий. Соратник по фантастическому цеху». — «Твой тезка, походу? Ха! Ну, поехали!»

Мы поднимаемся вверх на эскалаторе. Выходим.

Площадь. Идет снег. Много людей маячат туда-сюда. Среди них узнаю Славу Ананьева. Он в костюме, выправка офицерская. На Славе висит плакат «Продаю цветочки...» Я наивно смотрю на снег. А Женя бьет себя по карману, огромному, на пальто в клеточку. Смотрит серьёзно — как будто забыл мобильный или что-то другое. Опомнившись, говорит (такой же, слегка небритый, такой же, как с близкими людьми, очень близкий, открытый): «Слушай, мы не там вышли!»

Мы оказываемся на станции «Улица 1905 года». Подходим к Ваганьковскому кладбищу. При входе нам предлагают цветы. Много солнца, уже весна. Какой-то предпасхальный период. Он покупает восемь гвоздик. Мы заходим внутрь. Сидит дядька-узбек. Просит подаяние и улыбается.
Я откликаюсь: «И все опять, все здесь же?»

Он — узбек. Раньше я приходила, он водил меня к святому месту и говорил, что тут похоронен Николай Угодник.

Мы с Женей идем по главной аллее-тропе. Он что-то говорит, он все время что-то говорит, говорит и говорит. Справа Абдулов. Абдулов из памятника вытаскивает руку Жене Лукину. Женя оборачивается, пожимает ему руку. Мы идем дальше. Вдруг Женя говорит: «Наташа, он здесь!»

Я смотрю — справа на этой аллее могила моего деда Михаила Гордеевича Гусакова...
Я: «Жень, я так долго искала своего деда здесь...»
Женя спокойно говорит: «Мы же идем к Сергею Васильеву. Он на краю кладбища».
Я: «Но в Волгограде же он».

Васильев же в Волгограде на Центральном кладбище, а есть Сергей Васильев на кладбище рядом с Михаилом Булгаковым... Мы идем. Впереди вдруг видим, что крематорий превращается во Дворец культуры. Мы спокойно идём. Подходим. Женя: «Эх, гитару бы мне. Я бы в этом дворце спел!» И тут из Дворца культуры раздается пение... Женя поет свою песню: «Жизнь меня бьёт, как оглобля...»

Справа мы слышим, что хоронят кого-то — музыка похоронная. А слева раздаются выстрелы. Я говорю Жене: «Неужели там Синякина хоронят? Слышишь? Сергей же военный!» Женя улыбается и в такт выстрелам отвечает: «Наташенька, кто-кто, а Синякин будет жить вечно, только не произноси его имя». Вспоминаю, что в Волгограде Женя иронично просил: «А то он сейчас здесь возникнет».


Благодарю!