Сергей Владимиров/Ревность/Проза
Дождь лил неделю, а то и больше. Он сожрал все яркие июльские краски, расплескался хлябью по улицам и переулкам. Редкие прохожие бесплотными тенями мелькали в серых утренних сумерках.
“Черт его знает, что за лето, - подумал Сокольников, стоя у зарешеченного окна кабинета. Грязь и мерзость. Сигарет - последняя пачка, и до зарплаты три дня”.
Оперуполномоченный закурил, вновь присел за обшарпанный стол, взял в руки исписанный аккуратным убористым почерком белый лист. Покосился на видеокамеру. Мигает. Пишет.
- Значит, гражданин Кузьменко, - скучно спросил Сокольников, - как следует из явки с повинной, вы сегодня утром убили жену, погрузили ее тело в багажник автомобиля и отвезли в лес, чтобы скрыть следы преступления?
Сидящий напротив оперуполномоченного мужчина, на вид лет пятидесяти, невзрачный, лысоватый, нервический, вздохнул, как всхлипнул.
- Убил. Увез, - уточнил он и, словно с недоумением, посмотрел на свои скованные наручниками крупные руки.
- Почему же решили сознаться?
- Передумал, - пожал плечами мужчина.
Дверь кабинета скрипнула. Заглянул Паша Тягалин. Призывно мотнул квадратным подбородком.
Сокольников затушил сигарету, вышел в коридор. Исписанный лист прихватил с собой.
- Я пробил. В психах твой Кузьменко не значится, - усмехнулся Тягалин. - Участковый съездил по адресу. Дом на замке. Во дворе злющая собака. Соседи жену видели, то ли позавчера, то ли еще раньше, а так ничего не знают и ведать не ведают. Что делать? В КУСП* оформляем?
- А варианты? - поморщился Сокольников. - Явка имеется. Оформляй. Следаку звони. Поедем тело искать.
* КУСП - книга учета совершенных преступлений
Сокольников вернулся в кабинет. Полтора, а то и два часа ждать, пока соизволит пошевелиться следователь, соберутся эксперты. Работка, мать ее.
Кузьменко растекался по стулу.
Оперуполномоченный присел. Опять закурил. Уставился в повинную бумагу. Красивый почерк, разборчивый.
- Утверждаете, что совершили убийство в приступе ревности? Давно этак ревнуете?
- Давно.
- Появился соперник?
- Конечно, - твердо сказал Кузьменко.
- Жена призналась?
- Нет.
- Застукали?
- Нет.
- Тогда с чего ревность?
- Вы человек еще очень молодой.
- Выбирайте слова, - оскалился Сокольников.
- Простите. Это я, конечно, человек немолодой. Мы с Викой вместе почти одиннадцать лет. Были. Мне не надо доказательств, чтобы понять, что у нее кто-то есть.
- И все таки?
- Месяца три как. В четверг. Или все таки в пятницу? Не важно. Она вернулась домой и я заметил на воротнике ее плаща волосы. Два рыжих таких волоса. Не могу сказать, что мужские, просто волосы, но раньше такого никогда не было. Она очень трепетно к таким вещам относилась. Если шла в люди, у нее специальная щеточка была, ролик. Чистила одежду тщательно. А тут вдруг волосы эти. Дальше - больше.
- Продолжайте.
- Она изменилась. Очень быстро. Раньше как. Сидит на кухне в халатике, чай пьет, допустим. Я любуюсь. Если вдруг халатик соскользнет, или распахнется где - поправит машинально и улыбнется, лукаво так. Перестала потом улыбаться. Сидит как мумия нечесаная. Мыслями где-то далеко. Плевать ей на халатик и все остальное. Много еще такого проявилось. Я спрашивал напрямую, мол, что происходит? То смеется, то плачет. То обниматься бросается, то игнорит - на диван с ногами и молчит часами. В гардеробе могла долго копаться, выбирать что надеть. И - как отрезало. Что нашла, в том и пошла.
Человек в наручниках замолчал, приложился к стакану с водой, зашевелил кадыком. Пил.
“Кретин”, - подумал Сокольников.
- Еще, - продолжил Кузьменко, - перестала смотреть мне в глаза. Совсем. И оправдываться научилась. Она с недвижимостью работает. Всякое бывает. Если показы там, домой возвращалась поздно и - ничего. А тут, если последнее время так случалось, она подробно объясняла: где пробка была, где клиент опоздал. Объяснять могла долго и все время при этом куда-то в сторону смотрела.
- Может беременная?
- Нет, детей Бог не давал.
- Кузьменко, - иронически скривил губы Сокольников, - вы что набожны?
Кузьменко не ответил, а все нудел взахлеб о своем.
- Я понял, что у нее кто-то появился. Как озарило меня. Кто-то очень важный. Тот, кто не обращает внимания как она одета, с кем живет. Для него важна сущность, если можно так сказать. Душа там, внутренний мир и прочая карма. Понимающий, типа. Как только допёр - такая ревность и злоба взяла. Я значит не понимающий? Не гожусь?
Сокольников посмотрел на часы. Следователя все не было.
- Допустим, - сказал он. - Ну зачем жену-то убивать? Наваляли бы сопернику.
- А за, что? - изумился Кузьменко. - Не он же мне изменял.
- Ну да, конечно. Расскажите, как убивали.
- Задушил. Руками. Вот этими.
- Почему именно сегодня?
- Последняя капля, наверное. Собрался утром по делам. Гляжу в коридоре сумка. Обычно в кладовке, пустая хранится, а тут битком. Открыл - ее вещи. Я к ней. “Это что?” - спрашиваю и сумкой трясу. Она равнодушно так отвечает не оборачиваясь: “Возьми другую рубашку. Я эту постираю”. При чем тут рубашка?! То есть вообще меня не слышит. Уже там, с ним мыслями. Сумку собрала, стоит у окна спиной ко мне ждет, когда я уберусь уже наконец. И как накрыло что ли. Ну, в общем, подошел сзади, кинулся, и руки разжал на ее шее, когда уже всё.
- Дальше. Тело перенесли в машину?
- Не сразу.
- Почему?
- Понимаете, когда душил, увидел что у нее пробор, прямо перед глазами моими, посередине, на голове неряшливый. Она хрипит, мои руки разжать пытается, а я давлю сильнее и смотрю. Корни волос отросли. Она раньше такого себе не позволяла. Красилась всегда вовремя. И вот я подумал, что это ерунда выходит. Положил ее аккуратно уже мертвую на пол. Потом в магазин за краской съездил. Покрасил волосы. Получилось хорошо. Потом уже в багажник, в лес.
- Стоило ли стараться?
- Конечно стоило.
Мужчина в наручниках поднял глаза на опера, и взгляд его Сокольникову совсем не понравился. До такой степени, что захотелось прессануть этого “убивца” до кишок отбитых. Но лень, и дождь, и - смысла никакого.
В дверь кабинета постучали.
Два “бобика”**, взрёвывая моторами, месили грязь, ныряли в лужи, торили раскисшую лесную дорогу. В первом подрёмывал следователь и травили анекдоты эксперты. Во втором Тягалин залипал в смартфоне, а Сокольников думал о хорошей дозе правильной согревающей нутро водки. Кузьменко был надежно пристегнут наручниками к бдительному молодому патрульному.
Ехали.
- Забавно вспоминать, - вдруг сказал Кузьменко. - Вика же моложе меня была. Мы познакомились, я бизнес делал, а она в оркестре на домре играла. На концерты к ней ходил. Да ну же - ерунда, тренькает. Но я все равно ходил. С цветами. И улыбался все время, так снисходительно. Мол, балуйся, чего там. А она как-то это все понимала. И вот однажды, женаты были уже, дома дождалась меня и с порога встречает с домрой этой. Смеется и домру, раз, и об стену. Только тренькнуло и щепки полетели. Я ошалел. А она меня обняла и кричит: “Все хорошо! Хорошо же?!” За домру стыдно мне. Нравилось ей.
- Слышь, - осерчал вдруг Тягалин, но наткнулся на взгляд
** “бобик” - УАЗ-469, или УАЗ-3151, грузо-пассажирский автомобиль повышенной проходимости
Сокольникова и смолчал. И правда. Не время. Вот предъявят обвинение - тогда.
- Здесь, - вдруг тускло обронил Кузьменко.
Машины остановились. Дальше люди вязли в промокшем насквозь мхе, запинались о коряги и колдобины, ломились через кустарник.
Наконец добрались до поляны, ровной, как утюгом разглаженной. Картину портила лишь большая куча свежесрезанного елового лапника.
- Там, под ветками - клацая зубами заявил Кузьменко. - Не могу, не пойду дальше.
Не обращая внимания на патрульного, к которому был прикован, остановился, заскулил, привалился к мимоходной сосне. Лбом бился до крови. Патрульный растерянно моргал.
На поляне уже сверкали вспышки фотоаппарата, бубнил в диктофон следователь. Сокольников вздохнул, прикурил очередную сигарету, сделал несколько шагов по направлению к куче веток. Услышал за спиной судорожный выдох.
Обернулся.
Молодой бдительный патрульный оседал на мокрый мох, то ли оглушенный, то ли раненый. Неузнаваемый и опасный как загнанный волк Кузьменко уже успел выудить из кобуры патрульного пистолет и нашаривал в кармане его формы ключ от наручников.
Сокольников остолбенел.
Щелкнуло.
Кузьменко освободился.
Сокольников было потянулся за пазуху, где в кобуре таился штатный “макаров”, но Кузьменко прижал палец к губам, а ствол его оружия неотлучно следовал за опером.
- Тсссс!
Кузьменко нахально подмигнул Сокольникову, отвернулся и побежал, куда-то к обрыву, где шумела налитая дождем река. Еще чуть-чуть и исчезнет в перелеске.
Он ни разу не оглянулся и не видел, как Сокольников сначала прицелился ему в ноги, а потом ствол резко порскнул вверх.
“Не хрен, мудак, подмигивать” - подумал Сокольников и нажал на спусковой крючок.
Поздним вечером двое курили в коридоре райотдела.
- Да - “прициндент”, - не первый раз уже за сегодня повторил Тягалин. - Когда мы эту кучу веток разворошили и нашли футляр с балалайкой, то есть с домрой этой, я думал со стыда сгорю. Второй раз так думал, когда свежеиспеченной вдове, которая вечером дома объявилась жива-живехонька, рассказывал, что ее мужик провернул и что мы с ним устроили. Но она как-то без истерик. Только все повторяла: “Зачем? Зачем?”. Так я ее и оставил, автоответчиком сломанным.
- Дурацкая история, - согласился Сокольников. Один идиот себе напридумывал. Вторая идиотка разлюбила первого идиота и не сочла нужным ему разъяснить, что не в сопернике дело. Третий идиот - я, на все это повелся. Получите жмура, служебное расследование, преступления и наказания. Хрен мне, а не капитана. Лучше бы этот влюбленный идиот сам повесился. Но - набожный оказался все-таки, сволочь.
- А знаешь, - в доме ее фотографий много. И нигде в объектив не глядит. Все в сторону глаза. Что думаешь? Может чего и было?
Сокольников помолчал.
- Думаю, займи мне пару тысяч до получки. Курить ну совершенно нечего.
