Дубровская Марьяна Владимировна/ Исповедь/ Проза

Исповедь

Пролог

⁣Придумай меня

Придумай меня просто так. Со скуки. Со всеми недостатками и достоинствами, победами и поражениями, я обещаю с честью принять их все.

Отправь меня хоть в царство небесное, хоть на поиски пропавшего голоса русалочки, я пройду все испытания, только придумай.

Я ведь видел, как ты складываешь свои гениальные идеи на пыльных полках своего чердака, почему бы тебе не показать их миру?

Я готов стать первым убитым в перестрелке или последним выжившим, сражаться во имя добра или стать предателем и перейти на тёмную сторону.

Пусть меня полюбят твои читатели за сладкую ложь или до дрожи в пальцах возненавидят за горькую истину. Распнут или коронуют, сожгут или восславят.

Просто дай мне шанс, и ты увидишь, что произойдёт.

Пожалуйста, придумай меня.


***


⁣Свет пробивался сквозь мозаику витражей и оставался лежать на полу карамельными осколками. Изнутри храм выглядел совсем не так, как я представляла его, будучи снаружи: неф обрамляли высокие колонны, стены были расписаны фресками, тёмные скамьи стояли двумя рядами, обращённые к высокой кафедре, за которой святой отец обычно читал свои проповеди. Я медленно шла к исповедальне в глубине зала, в которой мгновение назад скрылся молодой священник, и чувствовала, как скорбные лица, увенчанные сияющими нимбами, наблюдали за каждым шагом и сообщали ему о моих намерениях…


Я увидела его впервые шесть месяцев назад, когда он спускался по лестнице в оранжерею. В бледных солнечных лучах его вороная сутана, белоснежная колоратка и капелло романо казались чем-то мистическим, нездешним. Внизу его ждал какой-то старик. Когда священник подошёл к нему, тот начал его благодарить — кажется, говорил что-то о пожертвовании. Святой отец внимательно слушал его, но на долю секунды перевёл взгляд на меня, точно почувствовал, как в отдалении застыла чья-то душа. Два янтарных камня сверкнули и тут же спрятались под полями надвинутой шляпы. Я опешила и выронила из рук ножницы, которыми подрезала дельфиниум.


Священник часто появлялся в нашем саду: бродил по аллеям, разговаривал с прихожанами, которых встречал по дороге, а, бывало, застывал над усыпанным цветами кустом шиповника и, созерцая его, о чём-то размышлял.
Он был добр, много шутил и всячески развенчивал навязанные обществом стереотипы о священнослужителях, а после каждой прогулки наведывался в оранжерею. Однажды он спросил у меня о мальве, и с этого началось наше общение. Раз за разом я рассказывала ему о новом растении и очень боялась, что, когда рассказывать мне будет не о чем, он перестанет приходить. Этот предлог был для меня так важен! Его образ собирался по крупицам, по обрывкам фраз, жестам и взглядам. Тогда-то я и подумала: раз он может так врываться в мой мир, почему бы и мне не заглянуть в его. Наверное, именно поэтому я отодвинула ткань ширмы и зашла в исповедальню. Он как будто ждал меня и готов был услышать.


— Я не знаю, как начать, — робко прошептала я.
— Уже начала. — Уверенность в голосе святого отца успокоила моё дрожащее сердце.
— Наверное, я согрешила. Я полюбила человека, которого мне любить нельзя. Человека, который всегда будет выбирать кое-кого другого. И самое смешное, что я толком-то и признаться ему не могу. Потому что боюсь потерять его.


Он молчал. Уже догадался.


— Я читала о целибате и знаю, что все эти чувства ни к чему не приведут, но мне стоило сказать.
— «Ибо если будете любить любящих вас, то какая вам награда?» — как будто бы в пустоту произнёс святой отец и вышел.


Я спешно отдёрнула занавеску и едва не налетела на него. Теперь между нами не было тонкой ажурной стенки. Он взял мои руки в свои и едва коснулся губами лба. Так отцы, прочитав сказку на ночь и погасив свет, целуют своих дочерей перед сном. Нет, даже не так, он не поцеловал, а как будто приложился к иконе.


Не отпуская моих пальцев, он продолжал молчать и смотреть в глаза. Может быть, отпускал мои грехи, а может — замаливал свои, борясь с искушением.


«Ибо если будете любить любящих вас, то какая вам награда?» — эхом бродили во мне его слова.