Юрий Александров / Золотая рыбка / Проза

⁣Здравствуйте! Я, Юрий Геннадьевич
Александров. Прочитаю вам свой рассказ «Золотая рыбка». Номинация – «Проза».



Рассказ.



«Золотая рыбка».



Лето 87-го помню, как вчера.

Были мы на другой стороне Земли – в
Анголе, когда-то стране рабов и рабовладельцев, а тогда уже свободной и
социалистической, но голодной. Ловили рыбу и кормили добрых, приветливых и даже
восторженных своей революционной неизбежностью жителей страны, находившейся в
ленивой, но при этом в смертельной рубке со своими же соседями по стране,
городам, деревням, домам и джунглям, точно такими же, как они сами, но
повстанцами из УНИТА. Улов мы сдавали в разные порты – Луанду, Кабинду, Амбриш,
Лобиту.

В тот раз была Луанда.

Не
знаю почему, но ещё до того, как я в первый раз прогулялся по столице Анголы,
покорившей меня своей южно-европейской красотой, в экзотической интерпретации
первооткрывателей типа Колумба и Бартоломеу Диаша, которую тогда нужно было ещё
суметь разглядеть в полуразбитых, разграбленных особняках и гасиендах сбежавших
колонистов-колонизаторов, в останках проспектов и клумб, зараставшую,
наступавшей природой, восстановив в своём воображении былое величие, её
название – Луанда, да и она сама, стали у меня ассоциироваться с Лаурой из
«Маленьких трагедий» А.С.Пушкина. Может неславянское происхождение нашего
великого русского классика повлияло на меня, может быть по тому, что они обе
были обворожительны. Хотя у непушкинской, после выдворения португальских хозяев,
вся красота была завуалирована неухожестю, нищетой и вынужденным терпением
вынужденного же равнодушия к себе её нового поклонника. А может быть потому,
что это был первый по-настоящему афро-африканский порт, в котором я побывал. Не
знаю! (До этого я был в Дакаре в Сенегале, но это другое – арабо-африканское; к
тому же крайне современный по тем временам прямо-таки портоград.) Но луандийский порт, разоткровенничавшись, прошептал
мне: «Вот такой я – разный. Чёрный континент!»

Ну, так вот.

Швартуемся. Сразу же к нашему пароходу
один за другим вразвалочку, прямо-таки морской походкой, подкатывают крытые
грузовики, подрагивая и качая в дружеском страждущем нетерпеливом приветствии
своими закабинными кибитками, привозя с собой взвихренные ими пылевые облака,
ложащиеся поверх, распластавшейся с утра жары. И, смешавшись с ней, обволакивали
знойным бусом и себя самих, и всё вокруг себя метров на пятьдесят-сто, перекрывая
дыхало, выпрастывая на теле ручейки липкого неизбежного пота, и не спасающее глаза
рефлекторное защитное прищуривание с пулемётным морганием. Глоток холодной воды
усугубляет и обостряет реакцию организма, который сопротивляясь водяной
инъекции, отторгает её, выталкивая через кожу больше влаги, чем в него влили.
От этого тело начинает воспринимать жару ещё острее. А мозг даёт издевательскую
команду – «пей больше». Но местные моряки, которых мы брали с собой на промысел
– обычно трёх-четырёх матросов и моториста – подсказали: «Саня… Юра… Вода – нет. Чай…
горячи… Ти… вери хот… Ноу цукер…». И это действительно помогало. Поначалу, было
непривычно. И рука с эмалированной кружкой всё время тянули весь организм к
сатуратору – судовому аппарату с газированной водой. Но те, кто не хотел перманентно
то мокнуть, то иссыхать, быстро приручились к горячему чаю. С тех пор дежурный
чайник с заваренным эликсиром под всеми парами навершал раздаточную стойку в
салоне судовой кают-компании.

Весы. Трюм нервно зевал, то показывая,
то скрывая свои внутренние затаённые клады – ящики, до краёв заполненные
сверкающей платиной и самоцветными камнями – отборной свежевыловленной рыбой,
чуть прикрытой снежной накидкой, быстро сжимающееся под солнечной яростью, как
шагреневая кожа, и небольшими кусками льда, стремительно дряхлеющими на свету.

У нас на палубе наши матросы, на
причале – аборигены. Два счетчика ящиков – с нашей стороны и с ангольской. Ящики,
в каждом из которых рыбы килограммов по 25-30, по одному на уровень. Фиксация
веса. Сдал! Сданное – в подошедший грузовик до полной загрузки оного. Принял!
Подписи. И так раз 300-400 – десять тонн! – это вам не банка с килькой. Затоваренный
рыбовоз отваливал, поднимая на прощанье клубы привезённой им пыли, оставляя её
остающимся, добавив к ней чёрные, непригодные для дыхания облака дизельного выхлопа,
освобождая погрузочное место такому же, как сам бескультурному нечестивцу,
который и привозил с собой, и увозил в себе тоже и также, что и как его
предыдущий собрат.

На земле весь это процесс охраняли
кубинские камрады, – они воевали в Анголе с теми повстанцами, – так как со всех
сторон перегрузочно-пограничные весы атаковали красноглазые и неугомонные,
словно зомби, голодные босоногие местные. Честно говоря, кубинцы нападавших не
жаловали и в случае чего били тех и прикладами «калашей», и сапогами, не
разбирая возраста, пола, частей тел и последствий.

Я на вахте на капитанском мостике. Наблюдаю.

И тут вижу, как одному из «пиратов» под
сенью загружаемого рыбовоза удалось-таки подкрасться к пограничным весам и
стащить небольшую рыбину. Сразу бежать с трофеем нельзя – кубинцы увидит,
догонят и отвесят тумаков от души, чтобы и другим неповадно было. Прятать!
Куда?! На этом бедолаге лишь туника до пупка да набедренная повязка, как у сумотори.
Разница лишь в том, что у смельчака под этой ветошью только то, чем его одарили
природа и родители. Делать нечего. Сунул он свою добычу под повязку и стоит,
как ни в чём не бывало.

Надо заметить, что мы ловили и сдавали
рыбу ходками: семь дней на промысле в океане ловим и дальше на сутки в порт на
сдачу. И опять, и т.д. Поднимаем трал, сортируем улов в ящики, пересыпаем льдом
и снегом и в трюм.

Я это к тому, что рыба хоть и не
замороженная, а лишь охлаждённая, но около нуля градусов в ней было. И вот
теперь этот «ноль» под набедренной обёрткой везунчика.

Судно у нас небольшое и крыло
капитанской рубки почти вровень с причалом. Рукой до стоящего на берегу не
дотянуться, но при желании посредством черенка лопаты поздороваться можно. Так
что, догадаться, какой «пожар наоборот», просто-таки криогенный процесс происходит
сейчас у этого африканца под повязкой, я мог по его лицу. Я чуть ли не
физически прочувствовал на себе то, что творилось с ним. Мне прям до слёз стало
жалко и себя, и его.

Шаловливый блеск в глазах счастливца от
нежданной радости от удачи, постепенно затухал, смешиваясь с физическими
изменениями его мимики и всего судорожного чернокожего тела, явно
покрасневшего и побелевшего изнутри, всё чаще и резче взбрыкивающегося всеми
конечностями и чреслами. В течение нескольких
минут всё это действо окончательно превратилось в самоговорящий танец – некий
симбиоз из наших лезгинки и казачка в интерпретации местного фольклориста,
рассказывающем о вулкане, который вот-вот взорвётся и накроет ужасом
извергнутого всё и всех в округе, также, как Везувий накрыл Помпею со всеми её
жителями две тысячи лет назад.

«Беги, дурак, отморозишь…!» – крикнул я
ему. Голова парня быстро сделала несколько оборотов, выбирая наименее опасное
для побега направление. Танец «вулкана» подходил к своему апогею. «Бе-еги-и!» –
крикнул я ещё громче. И парень рванул, засверкав своими бело-розовыми пятками,
да так, как подмигивает семафор на железнодорожном переезде своими огнями,
только в несколько раз быстрее. Кубинцы-охранники не то, что растерялись, они
не успели сделать буквально ничего, даже развести руками, чем дали беглецу
значительную фору на старте. Жестами я
показал обделённым и обойдённым соглядатаям причину такого спринтерского
забега. Кубинцы согнулись от хохота и… не стали догонять призёра – они просто
не могли разогнуться, признав тем самым его победу.

Так что к финишу тот счастливчик пришёл
первым... с «золотым» трофеем.