Стихотворения Александа Филатова



⁣ВОПРЕКИ
Спорьте с миром, да хоть с самим дьяволом,
А потом замолите грехи,
Чтобы Бог вам однажды пожаловал
Драгоценные ваши стихи.

И не бойтесь, что вырвется лишнее -
Озарения нынче редки,
Лишь скажите спасибо Всевышнему
За свободу стиха вопреки.

Не подпевки чужому созвучию! -
Жизнь не тратьте на то, чтоб опять,
Продолжая каноны живучие,
Беспрерывно чего-то писать...

Пусть кругом ваш дерзит угол зрения -
Бойтесь всуе себе изменить.
Всем доступно хоть что-то от гениев -
Это принцип писать, чтобы жить...

СПИСАННЫЕ ЛЮДИ
Не знаем их фамилий и имён,
Но эти люди в наших галереях -
Они как будто списаны с икон,
А, может, кем-то списаны на берег…

Как образы больших литератур,
Что с нами рядом могут жить порою -
Они, бывает, списаны с натур,
А, может, просто списаны из строя…

Им нелегко, от лона до креста,
Когда едва заметен штрих эскизный -
Они, должно быть, списаны с Отца,
А, может, просто списаны из жизни...

В земном мельканье самых разных лиц,
И в ежедневном плотном сером гуде,
В слепом движенье всех живых частиц
Мы все немножко... списанные люди…

ТИХАЯ ЛЕГЕНДА
Как много тех, кто без толку шумят,
Кошмарят сеть причудливым окрасом –
На этот счет скептический мой взгляд
Не совпадает с общим реверансом.

Как много тех, кто в смишной чехарде
Наводят шорох собственной персоной -
Сегодня громкий хайп в любой байде
Не признак, как бывало, моветона.

Отчасти вызывая тошноту
В слепом бессилье скрытого протеста,
В кумиры выбиваясь на виду
В большой борьбе за солнечное место.

Нам никуда не деться от него
Такого опостылевшего тренда -
Король теперь, как правило, нагой…
А мне по сердцу тихая легенда!

Чем больше сути, тем она скромней.
Её в обычном нелегко заметить.
Лишь шепотом услышите о ней -
Не все блестит, что золото на свете.

Уйдёт тихонько, как одна из нас,
Чужда любой игре высокопарной,
Но обратятся вслед ей сонмы глаз
За истиной той самой, легендарной.

...Как много тех, кто без толку шумят,
И напоказ слагают небылицы.
Одни легенды снова промолчат,
Ведь настоящих в мире единицы...

ДЕТИ
Дети – это маленькие люди,
Со своими вечными скорбями,
Со своими смыслами и верой,
И попыткой дотянуться к свету,
Даже пусть с поддержкой табуретки…

Дети – это маленькие люди,
В них шторма невиданные плещут,
Есть на всё у них цена свободы,
И своя непонятая правда -
Даже больше правды, чем у взрослых…

Дети – это маленькие люди,
Здесь нога в уменьшенном масштабе,
И рука в уменьшенном масштабе,
Но душе масштаб по барабану,
Ей взлететь скорей над колыбелью…

Дети – это маленькие люди,
Потому что вырост – это время,
Потому что время – это сложно,
Словно есть другая форма жизни,
У которой песни параллельны…

Песни – это маленькие люди...

ЭПОХА
Случались в мире разные эпохи -
То в моде постмодерн, то декаданс,
Иные были, кажется, неплохи –
Ну, взять хотя бы тот же Ренессанс.
И в этом итальянском Возрожденье
Я представлял себя отнюдь не раз –
Ученым и художником, и в келье
Стихи писал не под прицелом глаз.
Но выяснилась вдруг такая штука
К реальности вернувшимся творцом –
Я это всё безжалостно профукал.
Другие времена. Другой геном.
Никто не дал мне выбрать день рожденья -
На небесах, наверно, был аврал?
Я - человек Эпохи Потребленья,
Хоть это время я и не алкал.
Мне не найти от времени забвенья,
Ведь на Земле уже не хватит вин:
Я – человек Эпохи Повторенья,
Где для искусства больше нет причин.
Вы не примите факты за брюзжанье,
Пусть мой сарказм порой и не на ять:
Я – человек Эпохи Отрицанья,
Хотя проблемы трудно отрицать.
Кого замыслил бог венцом творенья,
Тот нынче Икс, не более того:
Я - человек Эпохи Уравненья,
Где цифра заменяет естество.
Так, может, время думать о спасенье -
Ну кто еще, как если бы не мы?!
Я – человек Эпохи Возмущенья,
Когда по миру бродит дух войны.
И цепь тревог наращивает звенья,
Но эта сеть - один гигантский кляп!
Я – человек Эпохи Вырожденья,
И в этом, видно, весь её стартап…
И нет уже ни Личности, ни Мненья,
Сама Душа поставлена на кон,
Я – человек Эпохи Умаленья,
Где человек эпохой умалён…

⁣***
Пробирался в прошлое
тёмными аллеями.
Старых песен крошево
я по строчке склеивал.

Старых песен кружево
выплетал искусно я.
День клонился к ужину
маминому вкусному…

Но сгущались сумерки
яркие недолгие.
И еще не умерли
те, что были дороги.

И играли в салочки,
и держались гордо мы –
девочки и мальчики
с вёслами и горнами.

Ночь ступает вкрадчиво:
фонари разбитые,
порванные мячики,
куклы позабытые

одиноко ёжатся
на пустых скамеечках.
Все в гусиной кожице
и в духах копеечных,

в джинсах самосваренных,
в гриве шестимесячной,
с нервною испариной
на пустой скамеечке.

А потом взросление,
а потом метания.
И печали тленные
умножали знания.

Поделились опытом
старшие товарищи:
языком эзоповым
и надеждой тающей.

Лезут мысли всякие
ужасами сотканы:
как «шестидесятники»
превратились в сотников?

Как, себя цитируя,
в ментиках и мантиях
старыми сатирами
сделались романтики?

Оды, эпитафии -
столбовыми тропами,
автобиографии -
пропуском в некрополи.

Вот стихи о Ленине,
вот стихи о партии.
Никакой полемики,
никакой апатии.

Я бегу от прошлого
Через зимы с летами,
Где быльём поросшая
Мебель со скелетами,

Где ошибки юности –
Оправданьем в старости,
Где до счастья глупости
Не хватило малости.




⁣Красивая чашка


Красивая чашка, узор пасторальный,
И тонкие пальцы, и нежные губы…
Вот плавятся свечи, огонь их сакральный
Кого воскресит, а кого-то погубит.

Ах тонкие пальцы, обнявшие чашку,
Их сила и слабость, их трепет тревожный,
Ах нежные губы, всё чаще и чаще
Твердившие «нет», но шептавшие «можно».

Свернуться в клубочек, укутаться пледом,
Но холод могильный дыханьем погоста.
Вдруг шорох в шкафу – это с хрустом скелеты
Размяли с годами затёкшие кости.

Сгущается сумрак, скрипит половица…
Из тёмных щелей, из углов, из-под шкафа
Отживших эмоций ожившие лица
Ощерились зло в предвкушении кайфа.

Становятся в круг и ведут хороводы,
Дрожа в такт свечи. Начинает казаться -
Прожитые дни и отжившие годы
Танцуют свои ритуальные танцы.

Ворвался сквозняк, и свеча, словно флюгер –
То гнётся послушно, то светится ровно.
А в чашке вдруг сеткою вен кракелюры
Наполнились черною чайною кровью.

Так пей же ее, разбавляя слезами
Общайся с тенями, мой кости скелетам.
Целуй эту чашку, а под образами
Живет пусть свеча моим трепетным светом.




⁣Русалочка

Не воскресить, хоть лбом разбейся
Об аналой.
На свете много разных песен
Но в той одной
Не сочинить куплетов новых,
Не дописать,
И замок наш смывают волны –
Он из песка.

Подрисовать бы точке хвостик
До запятой,
И сочинить что было «после»
и будет «до»:
Все звуки, запахи и краски,
Войдя в азарт.
Чтоб Бог глядел на нашу сказку
Раскрыв глаза.

От зависти пускай подохнут
Друзья-враги.
Слетелись ангелы под окна –
И мы наги
На даче словно в райских кущах
Срываем плод
Антоновки, и день грядущий
Сулит тепло.

Я преступил законы жанра –
Моя вина.
И наша сказка алчет жадно
Простой финал:
Слёз солоней морскою пеной
Тебе стенать.
И вечно грустен тихий гений –
Ханс Кристиан.




⁣***
Этот город не спит даже в спальных районах своих.
Город сводит с ума трансформаторным матерным гудом,
лезет шпилями вверх, нависает бесформенной грудой
и встречает рассвет, разливая его на двоих.


Отличить твоих жителей просто средь тысяч людей:
по манере езды и способности припарковаться.
Твоим женщинам, пусть не по разу, но все-таки двадцать,
а мужчины – как мальчики, только игрушки сложней.

Город манит трезвоном глашатаев, звоном монет.
В кадках, словно цветы, выживают березы и клёны.
Этот город растёт, продираясь сквозь плиты бетона
и считает что там, за порогом его, жизни нет.




⁣***
Жаль всё хорошее когда-нибудь кончается.
Как вечер пятницы, как школьные каникулы.
И вот уж чиркает, скребется ложка чайная
По днищу баночки с варением заныканным.

А ведь казалось – только что открыли крышечку.
От пары ложек меньше точно не становится!
Но смотришь – памяти не стало кроме мышечной,
Но глянешь – жизнь как иллюстрация к пословицам.

ЩЁЛКОВО

На Руси славных мест вам не счесть!
Среди них рядом с древней Москвой
Вырос город, впитавший отвагу и честь,
Над красавицей Клязьмой-рекой.


А вокруг поселений гряда,
Все богаты судьбою своей.
И сроднились они навсегда-навсегда,
Словно главы Христовых церквей!


Щёлково, Щёлково, Щёлково!
Округ ты наш городской.
Нитью мы связаны шёлковой,
Прочною нитью с тобой!


Здесь и Чкалов бесстрашно смирял
Винтокрылый, грохочущий пыл.
Здесь Гагарин космический принял штурвал –
И дорогу нам к звёздам открыл!

Щелковчане – народ трудовой –
Со своею великой страной
Верой светлой живут, ладно песни поют
И гордятся Россией родной!

Щёлково, Щёлково, Щёлково!
Округ ты наш городской.
Нитью мы связаны шёлковой,
Прочною нитью с тобой!

24 октября 2019



* * *

В небе полночном царит луна,
Мчится в даль эшелон.
Рельсы стучат, но не их вина,
Что не приходит сон.


Звоном живи малиновым,
Русь, златоглавая Русь!
А на мосту Калиновом
Бой не случится пусть.

В спелых поля⁣х колосится рожь,
Храмы вдали видны.
На́ змея лютого так похож
Гиблый огонь войны.

Верю я, милая, ⁣верю я:
Бог даст – вернусь живой.
Скатерть ⁣расстелим, придут друзья –
Грянет, и пир горой!

Звоном живи малиновым,
Русь, златоглавая Русь!
А на мосту Калиновом
Бой не случится пусть.

7 октября 2020



ВЫРОДОК

Божий замысел не зрим,
Часто нам не постижим.
Но пройдёт по жизни чинно
Тот, кто всё же дружен с ним.

Что за дурень? Он картинно,
Сняв штаны, на пианино
Попиликал приседая,
Руки в гору задирая.
Мозг у бедного иссох...
Звали дурня – Зеля-лох.

Шут – не шут, но Зеля ныне
(Дело было в Украине)
Стал не лох, а президент.
Голый зад там, видно, – бренд!
Он галопом по Европам
Гроши клянчить и стенать:
Будем мы, мол, с вами скопом
Демократию спасать
От заклятых москалей.
Так нацистом стал еврей!

И шестёркой Зеля-каин
(Пресмыкаться – не грешно?!)
Водит дружбу с фон дер Ляйнен
И заморским сонным Джо.
Им бы вспомнить сорок пятый –
Хворь сошла бы с них сполна!
За Донбасс! Вперёд, ребята!
На пороге уж весна!

19 февраля 2023

⁣Моя церковь

Я вырос на своих стихах
и мыслями вознёсся в небо
обняв его, сейчас познал-
поэтом от рождения не был,
но я им стал
и где-то в небесах
родилась музыка любви.
Я вместо церкви на крови
построил церковь на стихах...
***
И с болью будешь молча слушать
⁣­"Побеждающий облечётся в белые одежды и не изглажу имени
его из книги жизни, и исповедаю имя его пред Отцом Моим
и пред Ангелами Его."
(Откровение Иоанна Богослова 3:5)

*****
Бессонницы ночные грёзы -
под шелест мирной тишины
взойдут цветами наши слёзы
земля устала от войны,
от горечи цветов бумажных
смертью разорванной мечты.
Но розы зацветут однажды
внутри душевной пустоты

Любови свет возрОдит душу
вернется вера и надежда
и с болью будешь молча слушать
Пришедшего в Белых Одеждах
не будет слов для ликования
лишь плач души от покаяния

Среди цветущих в сердце роз
Воскреснет вновь Исус Христос

Елена Крюкова. Монопьеса "Сожженный дневник Нади". Номинация "драматургия"
⁣


Дорогой
мой человек, дорогой мой Ильич! Ты прости,
что я к тебе так поздно пришла на важный
разговор. Да это и не разговор даже, а
молитва. Я - тебе - как Богу - молюсь! Вот
лежишь ты тут, так тебе покойно и хорошо,
и не знаешь, что делается с нами со всеми,
с твоей родной страной. Ты боролся за
ее счастье. Ты жизнь положил за ее
счастье! Зачем же в революцию ты убил
столько людей? И в гражданскую войну -
убил? Спросишь, почему я так говорю: ты
убил! Да потому, что это правда! Ты
приказывал - и люди шли штурмовать старые
дворцы. Ты приказывал - и бойцы строились
в ряды, и вздергивали винтовки на плечи,
и шагали сапогами по грязи - убивать
своих братьев. По твоему приказу брат
убивал брата! Или не по твоему? Милый,
дорогой мой человек! Нужно ли было так
это все делать? Неизбежно ли все это
было? Ты нас всех учил: да, неизбежно!
Только так и делаются революции! Но ведь
из лучших чувств ты сгубил полстраны.
Народ тебя любит, да, и как ни убивай
народ во имя твое, он все равно будет,
умирая, повторять твое имя. Он умрет с
Лениным на устах!

Ты
стал великим, ты стал божеством! А я стою
вот сейчас тут перед тобой, и мне до боли
хочется припасть к твоим ногам. Они еще
теплые, ты еще жив. Ты смотришь на меня,
искры бегают в твоих прищуренных добрых,
полных света глазах, искры сыплются из
твоих глаз, и я счастлива: ты посмотрел
на меня, и жизнь опять полна, и хочется
жить и свершить много важных, прекрасных
дел! Во имя твое? Да, во имя твое! Всегда
во имя твое! Ты первый. За тобой пошли,
а ты шел впереди. Ты не боялся того, что
ты оступишься и свалишься в грязь; не
боялся, что тебя убьют. А тебя и убивали.
Та эсерка, Фаина Каплан! На заводе
Михельсона! У нее рабочие вырвали из
руки пистолет. Чуть не растерзали на
месте. А на суде оказалось, что Каплан
звали другим именем. Женским или мужским?
И она оказалась совсем другим человеком.
Все равно расстреляли. Владимир Ильич,
дорогой, я знаю теперь, расстреляют
всех! Иосиф сказал мне: хороший кавказский
хозяин всегда режет своих баранов, чтобы
они правильно размножались и не заболели
бешенством. И смеялся, и спрашивал меня:
ты когда-нибудь видела бешеного барана?
о, это страшное дело! (Тихо,
безумно смеется.)
Ленин,
Ленин! Почему ты лежишь один посреди
нашей огромной земли в этом маленьком
каменном склепе? Зачем тебя сюда положили,
заморозили ужасными веществами, впрыснули
в тебя лед и железо и оставили так лежать,
почему не погребли, как всякого русского
человека? И нет теперь креста на твоей
могиле. И нет у тебя могилы, как у всех.
Ленин! Может, тебя заморозили и положили
здесь, посреди всей страны, только лишь
для того, чтобы все, вот как я сейчас,
могли тебе молиться? Но времени нет у
людей побыть тут наедине с тобой. Их
пускают сюда на минуту, и они идут мимо
тебя быстро и тоскливо, еле успевая
схватить глазами бархатный блеск знамен,
тьму гранита, синие вспышки внутри
черного лабрадора. И скользнуть взглядом
по твоему спокойному лицу, и каждый идет
мимо гроба и думает: а вдруг сейчас он
откроет глаза!

Открой
глаза, Ильич! Открой, я посмотрю тебе в
глаза! Ты видишь, отсюда, из-под красного
гранитного потолка, меня на коленях, я
на коленях перед тобою, и я не знаю, зачем
я говорю с тобой и плачу. Плачу, потому
что надо оплакать всех, кто погиб! Плачу,
ведь только слезами можно отмыть грязь
со всех грязных людей, кто по приказу
твоему поступал подло, мерзко! Ты видишь,
Ильич, все можно извратить! Любое учение!
Любую мечту! Нет ничего чистого в мире!
И мы живем после тебя, наблюдая то, что
тебе и не снилось! Ты, может, не хотел
того, что случилось. Но ты всему этому
дал толчок! Ты толкнул нашу землю к
пропасти, и вот она туда летит, катится
как шар, и я не могу ее остановить! И
никто не может! (Поднимает
кулак вверх.)
А
знаешь, дорогой Владимир Ильич,
драгоценное, горячее сердце мое, как я
вспоминаю наш побег! Я стараюсь не часто
вспоминать его. Но это самое дорогое,
что у меня есть на земле. Я еще рожу
детей. Я еще какое-то время буду красивой,
и буду с радостью смотреться в зеркало,
и наряжаться, и нацеплять на шею бусы,
и обвораживать людей улыбками. Улыбка
у меня еще белоснежная, зубы хорошие. Я
ведь еще молодая! А ощущение у меня часто
такое, будто мне три тысячи лет. Что
будет с тобою, с твоим Мавзолеем через
три тысячи лет? Разве мы с тобой знаем
об этом? Может, вся земля сгорит в огне
чудовищной войны. Налетят самолеты и
все разбомбят. И уже никто ничего не
отстроит. Люди будут сидеть на обломках
и плакать. Как я, я плачу сейчас.

Наш
побег... Ты тоже помнишь его? Лежишь,
молчишь! Конечно, помнишь! Какое ясное
небо сияло тогда! А усадьба вдали
исчезала, как призрак! А помнишь мужика
с подводой? Вовремя он нам попался! Ты
лежал в подводе и глядел в небо. И так
ясно, чисто все было кругом, и пахло
грибами и сухими листьями, и соломой, и
навозом, и куревом, и медом. Пахло
настоящей жизнью, а мы все, в наших
господских хоромах, жили - ненастоящей.
Игрушечной и подлой. Ты знаешь, Ильич,
я сейчас тоже живу такой жизнью. Мы с
Иосифом живем как господа: нас катают
на машинах, нам шьют шубы и шапки в лучших
ателье, мы едим дорогую еду с красивых
чистых тарелок. Нам все подают и приносят,
и все уносят прочь, мыть, чистить,
перебирать и выбрасывать, мы и пальцем
не шевельнем. Мы только пользуемся.
Значит, Ильич, господа остались? Значит,
революция не уничтожила господ как
класс? Убили одних господ, явились
другие. И стоило проливать кровь!

Ты
учил: все равны! Ты учил: делай все сам,
никого не эксплуатируй! А мы, кто наверху,
без зазрения совести помыкаем теми, кто
ниже нас. Кто делает за нас всю грязную
работу. Иосиф не раз говорил мне о том,
что люди - стадо. Значит, избранные -
пастухи? Есть архитектор, и есть каменщик.
Архитектор Щусев придумал твою гробницу,
но клали гранит и лабрадор простые
каменщики. Нет жизни без каменщиков!
Без крестьян! Нет, ты помнишь, помнишь
нашу избу, где ты лежал на лавке?

Ты
лег на лавку, тебя укрыли теплой шубой,
и я сидела на полу, взяла твою руку в
свои и смотрела на тебя. Мне неважно
было, смотришь ты на меня или нет, спишь
ты или нет. Я сидела на полу, и твоя рука
в моей руке. Знаешь, вот я стою на коленях,
я как перед судьей перед тобой, как перед
Богом, и сейчас мне ничего не выдумать
и не скрыть перед тобой, и перед собой
тоже, я держала твою руку в своей руке,
и из твоей руки в мою перетекала вся
твоя жизнь. И я тогда, я не понимала
этого, теперь понимаю, молилась твоей
жизни, благословляла ее и любила ее. И
я теперь понимаю, что любовь - это вера,
важно верить в святое, я свято верила в
тебя, и я любила тебя, и такой любви в
мире нет, она есть только между теми,
кто убежит от мира.

Мы
убежали от мира, от людей, мы убежали от
твоей смертельной болезни, от твоей
жены и сестры, от армии, от флота, от
чугунных домен, от массовых казней, от
пыток и заговоров, от браунингов и
маузеров, мы опускались на дно этой
крестьянской нищей избы, как опускается
рыба в реке на дно зимой и вмерзает в
лед, мы были с тобой одни, и мы могли
думать вместе, молчать вместе, и ты спал
на лавке, а я любила тебя. Так молчать,
ведь это больше, чем спать вместе!
Женское, мужское убегает прочь, и больше
не вернется, остается лишь любовь. А
любовь всегда убегает от ненависти. И
от рабства. Она не терпит хозяев. Она не
ложится под кнут. Эта нищая изба той
дурочки стала нашей лодкой, и мы уплывали
в ней навстречу любви, мы вместе плыли,
мы вместе ели и молчали, а это будто
молились вместе, ты, атеист, и я, атеистка,
и эта лодка помогала нашему побегу, мы
плыли на ней в иное время и в иное море.


Милый!
дорогой человек! единственный на всю
жизнь мою! Прости меня, меня, что ты тут
лежишь. Я должна была убежать с тобой
так, чтобы нас не схватили. Не нашли
больше никогда. Я плохая. У меня не
удалось. Слишком много людей вокруг
нас. Я бы хотела убежать с тобой на остров
в далеком море. Море сияло бы красной
кровью на закате. Мы бы ловили в сети
рыбу. Я бы варила на костре уху. Белые
рыбьи глаза вылезали бы из орбит. Мы бы
ели и нахваливали. Я бы целовала тебя.
Я помню, как я тебя целовала. Я сумасшедшая!
У меня память сейчас хорошая! Небесная!
Я всё помню. И прошлое, и будущее, всё. Я
собирала бы с деревьев фрукты, садилась
бы на песок и смотрела бы, как ты ешь. Ты
бы помолодел, много плавал, растирался
полотенцем. Мы вместе гуляли бы по
мокрому песку и смотрели вдаль. Через
бездну, на тот свет, откуда мы убежали
в нашу с тобой единственную жизнь.
Тосковали бы мы? Или нет? Иногда я ловила
бы тоску в твоих глазах, глядящих вдаль.
А вместе бы спали мы или нет? Ты ведь еще
молодой. Ты и умер молодой. И лежишь тут,
молодой... ты...





(Оглядывает
комнату. Трогает пишущую машинку.)





Все
вещи на месте, они все те же самые, что
и всегда. Это я другая.

Мне
надо снова убежать.
Так.
Сосредоточиться. Надо собраться. Что с
собой взять в дорогу?

Мне
больно. Я иду по комнатам. За дверьми
спят мои дети. Спит моя жизнь. Плохая?
Хорошая? Я не знаю. Мы хотели сделать
Васечке слесарную мастерскую. Он просил.
Да и Сосо хочет учить его ремеслу. Он не
хочет, чтобы Васечка вырос белоручкой.
Зачем я плачу? Все время плачу? (Плачет.)
А это что? Телефон? И можно позвонить?
Правда? Правда?
Ах,
какие в трубке гудки! Они поют мне
аллилуйю.

Что?
Лейтенант Саврасов у телефона? Это
Надежда Аллилуева. Товарищ Сталин на
даче?

Так
точно? Ах, так точно! Один? Ах, не один. С
кем? С женщиной? Какое чудо! С женщиной!
Ее имя! Да имеете вы право! Имеете! Ее
имя! Вера Давыдова? Вера Давыдова! Кто
она?! Певица! Какая прелесть! Что они
делают? Беседуют и едят фрукты? Вранье!


Это
моя рука, сама, швырнула трубку на рычаги.


Другая
моя рука сама, закрыла мой беззвучно
орущий рот.





(Закрывает
себе рот рукой. Так долго стоит. Молчит.)




Тем
более. Тем более надо убежать. Убежать
навсегда. Насовсем.

Чтобы
не догнал.

Ни
с овчарками; ни с ищейками; ни с таблетками
от головной боли, заботливо врученными
кремлевским врачом, которую засунешь
под язык - и через полчаса твой труп
увозят в морг; ни с обедом у товарища
Ягоды, с бифштексами с кровью и с
запеченной в духовке стерлядью, после
которого ты корчишься в диких муках,
потом исчезает дыхание, и тебя, холодную
и синюю, опять же увозят в морг при
Бутырской тюрьме. Туда увозят всех,
убитых по приказу твоего мужа. Ты есть,
и вот тебя нет. Сталин не сильно огорчится,
если сам убьет тебя. Детей ты ему родила;
хорошо, не пятерых, но он еще свое
наверстает. После тебя.

После
меня. Что значит после? Я убегу, и сама
для себя я буду. Останусь.
Меня
не будет только для него.

А
правда, где дети? Какая разница, где.
Может, нянька повезла их в детский театр.
На спектакль Натальи Сац. А после театра
они поехали к Ворошиловым, доедать
остатки праздничного обеда, да там и
заночевали; у Климента квартира большая,
что тебе особняк.

А
я вот здесь. Дома. Ненавижу этот дом. Это
несчастный Сенат. Не хочу жить в Кремле.
Но живу! Вот хожу, хожу, хожу, хожу по
комнате из угла в угол. (Ходит
туда-сюда, нервно, дико.)
Натыкаюсь на мебель. О! Посуда! Она еще
не разбита? Надо ее разбить.

Подхожу
к шкапу. Распахиваю застекленную дверцу.
Вынимаю тарелки, хватаю с полок,
размахиваюсь, швыряю тарелки на пол,
швыряю об стену. (Вынимает
из шкафов и методично и яростно разбивает
посуду.) Певица!
А может, и мне спеть? Я знаю такую
прекрасную песню! Грузинскую! Сосо мне
пел, когда в хорошем настроении бывал!
Сакварлис саплавс ведзебди, вер внахе
дакаргулико, гуламосквнили втироди,
сада хар чемо Сулико? Я могилу милой
искал, но ее найти нелегко. Долго я
томился и страдал! Где же ты, моя Сулико?
(Обрывает
пение.) Муж
мне все время твердил, революцию не
делают в белых перчатках, и добавлял:
меня так сам Ленин учил! ну, если сам
Ленин, так что же тут и говорить, все
слова исчезают! Исчезают, вместе со
словами, и крестьяне с немытого, грязного
лика земли! Исчезают, плача в голос,
трясясь на подводах, и подводы увозят,
увозят их от родных мест туда, где они
сразу умрут - в тайгу, в тундру, в холодные
горы! Хозяина убивают из аккуратного
нагана у семейства на глазах. Семья
сидит в подводе, а куда поедут без лошади?
ее тоже убили! Ревут, глотки надрывают!
И, чтобы не слышать криков, люди в черных
тужурках стреляют и тех, кто в телеге.
Кровь? да что кровь! мы ее навидались!
мы к ней привыкли! Я сама стреляла, я ж
вам говорю! Сама убивала! Кровь, это
всего лишь варенье из клюквы! Это красная
камчатская икра на званом обеде у
товарища Ворошилова! У хитрого лиса
Климента!
Убежать.
Это хорошо я придумала. (Улыбается.)
Надо
всегда убегать от ужаса.
От
гадости. От пошлости. От грязи.
От
грязи?! А если эта грязь - твоя родная
земля?!
(Бормочет.)
...ты от земли не убежишь. Ты - по ней
побежишь. И ты на нее упадешь. И ты в нее
ляжешь.

В
эту, родимую, скользкую, холодную, дикую
грязь.
А
Сталин... вчера приказал подать нам на
обед камчатских крабов, солянку из
свежей телятины, ананасы дольками и
ястычную икру, а еще байкальских омулей,
ему прямо с Байкала в корзинах со льдом
привозят, летит на всех парах курьерский
поезд. А на Украине голод! А на Волге
голод! Люди как мухи мрут! Нянька, она
из Енакиева, шептала мне с ужасом,
прижимая ладонь к губам: на улицах по
городам и станицам трупы лежат, не
успевают убирать, и смердят. Эпидемии
пошли. Матери - детей едят!

Матери?
Детей? Едят...

Ах,
последняя чашка? Вот, у меня в руках?!
Разбить! (Швыряет
чашку об пол. Смотрит на осколки.)
Убежать,
да. Я все помню. Убежать.

Только
это одно и осталось.

Руки
мои ищут, ищут... вот здесь... и еще здесь
поглядеть, в этом ящике... ну вот же...
здесь... где-то здесь... был... я же помню...
помню... Пистолет, игрушечный? может,
сына? настоящий!

(Сжимает
в руке пистолет.)
Чей
пистолет? Иосифа? Мой? Кто его мне подарил?
Где моя память?

Память
убежала, а я еще здесь? Надо торопиться.
Страшно?
Да! Страшно! Нет! Я не боюсь! Ничего не
боюсь! Чтобы не было страшно, надо...
надо... спеть. Вот! да! спеть! песенку
спеть, какую-нибудь!.. модную песню Петра
Лещенко. (Поет.)
Проходят дни и годы, и бегут века. Уходят
и народы, и нравы их, и моды, но неизменно,
вечно лишь одной любви вино! Пускай
проходят века, но власть любви велика...
она как море бурлит... она сердца нам
пьянит... Любви волшебной вино... Как это,
дальше, забыла...

А
как стрелять... забыла... давно не
стреляла... ничего, сейчас вспомню...
Снять
пистолет с предохранителя. Взвести
курок. Какой горячий спусковой крючок.
Обжигает палец!
Вспомнила!
(Поет.)
На радость людям... дано... Огнем пылает
в крови!.. вино... любви!.. Та-ра-рам,
та-ра-рам... пам-пам... (Танцует.)
Я
все приготовила к побегу. Все вещи в
сумку уложены. Вся еда покоится, завернутая
в промасленную бумагу и в фольгу, в
старом отцовом ягдташе. Владимир Ильич,
мы завтра бежим! Зачем завтра? Надо
сегодня! Хорошо, сегодня! Сейчас! Дайте
мне руку. Мне страшно одной. Я не хочу
быть одна. Что вы кричите мне?! Что?! А!
Слышу! Надя, держи мою руку! Надя, да ты
и не одна, я с тобой! Надя, с тобой целая
страна! Бежим! Вперед!


Сюда
спусковой крючок... где тут у меня
сердце... где...


Вино...
песни... роды... аборты... выстрелы...
застолья... парады... пощечины... поцелуи...
клавиши пишущих машинок... пулеметные
очереди... знамена... знамена... как много
знамен... все красно от знамен... мои ноги
в сапожках на шнуровке... ножки, бегите,
бегите по дорожке... а потом и без
дорожки... ноги мои бегут по земле, палая
листва шуршит... маленький лысый человек...
великий вождь... сердце маленькое,
птичье... неужели я воробей... а птицам
больно, когда их стреляют... а зверям...
больнее всего людям... Сердце, неужели
ты вмещаешь весь мир... всю свободу... всю
землю, все небо... одно только движение,
нажать, и я убегу... с вами, В. И. ...
насовсем... навсегда...


(Поет.)
Я
твою могилу искал... но ее найти нелегко...
Долго я томился и страдал... где же ты..
моя... Сулико...






(Сухой
хлопок выстрела. Женщина падает на пол.)








Занавес.






p { margin-bottom: 0.25cm; direction: ltr; color: #000000; line-height: 115%; orphans: 2; widows: 2 }p.western { font-family: "Liberation Serif", "Times New Roman", serif; font-size: 12pt; so-language: ru-RU }p.cjk { font-family: "Noto Sans CJK SC Regular"; font-size: 12pt; so-language: zh-CN }p.ctl { font-family: "Lohit Devanagari"; font-size: 12pt; so-language: hi-IN }

Елена Крюкова. Рассказ "Поздно". Номинация "проза"
⁣








Елена
КРЮКОВА








ПОЗДНО




Памяти
Елены Образцовой








Как просто
зажечь свечу.
Сейчас не жгут
свечи. Сейчас лампочки везде. Весь
двадцатый век лампочки, и двадцать
первый начался, все лампы, лампы, и
мертвый дневной свет, и похоронен свет
живой. Окинуть взглядом ноты и книги
так просто. Провести зрачками вниз-вверх,
быстро обнять, ты каждый корешок наизусть
знаешь, ты все арии молча твердишь. Пламя
взлетает светом суровым! У любви, как у
пташки, крылья, ее нельзя никак поймать!
Maledizione, maledizione! Все арии и все романсы.
Все кантаты и все канцоны. Метель за
окном, она сейчас пробьет окно, пробьет
мне ребра навылет и выйдет в другом
времени, в другой ночи. Там, где меня уже
нет. И не будет никогда. Как это, как это
я сама сказала? А? Не помнишь? Горбатый
странник на земле, нога от странствия
тверда. Пишу я звездами во мгле: МЕНЯ НЕ
БУДЕТ НИКОГДА. Что-то в этом роде, да.
Губы, раскрывайтесь! А голоса нет. Вы не
знаете, как это - петь молча? А я знаю. Я
часто так сама себе пою. Пою, а голос
внутри звучит. Тьма обнимает, а в ней
голос, знаете, светится. И тьма перестает
быть тьмой. Она переливается внутри.
Так переливается чей-то красивый, веселый
косящий глаз. Это женский глаз, я знаю.
Женщина, чуть склонив голову, исподлобья
глядит на меня. У нее пышные золотые
волосы, золотой пеной встают надо лбом,
за ушами, сама смуглая, на юге загорела,
что ли, а глаз, я так ясно вижу его, серый,
прозрачный. Вспыхивает, как австралийский
опал, если вертеть его в руках. В
сморщенных, старых пальцах.

Обернись ко
мне! Посмотри на меня!
Я хочу глядеть
в твои глаза.





Я знаю, как
зовут эту женщину. Это великая певица.
Это такая большая певица, большая,
тяжелая, весомая, широкая, мощная,
грандиозная, что ее голосу всей земли
будет мало. Да и было мало. Один потрясенный
ее пеньем дирижер, знаменитое имя,
подписал ей однажды свою фотографию,
начирикал на обратной стороне черно-белого,
мгновенного портрета: "ВЕЛИКОЙ
СУМАСШЕДШЕЙ". Сумасшедшей, вы поняли?
Приличные людишки никогда не делали
большого, крепкого искусства. Тяжелого,
как чугун. Весящего столько же, сколько
весит земля, да что там - земли тяжелее.
Певицы больше нет на свете. Певица
умерла. А я еще не умерла. И я жгу свечу,
пытаюсь глядеть на пламя, а глаза
слезятся, или я просто плачу, простыми
и тяжелыми слезами, они медленно текут
по щекам и повисают на подбородке, и,
тяжелые, не капают, все не падают мне на
грудь, на колени. Я вытираю их ладонью,
и спина дрожит. Я не люблю тех, кто рыдает.
Знаете, что однажды сказал Бетховен?
Художники пламенны, они не плачут. Плачут
только слезливые бабы. И мужики, когда
их уж слишком больно прижжет.

Тьма стучится
в окна, тьма лижет крестовидные рамы,
отталкивая от расписных серебряных
стекол мороз, тьма наседает, а я вспоминаю.
Вспоминать - не еду стряпать, с воспоминаний
сыт не будешь! А я бываю. Я вижу все и
слышу, и я уже сыта и пьяна. И нос в табаке.
Кармен вон работала на табачной фабрике,
и нос у ней был весь в табаке. Меццо-сопрано!
Величайшее на земле! Вы только представьте,
до чего крохотная у нас планетка, если
эта великая моя певица, эта роскошная
златовласка, облазила, облетала ее всю
- вдоль и поперек. Какие залы ей
рукоплескали! Какой обед нам подавали,
каким вином нас угощали... уж я пила,
пила, пила... и до того теперь дошла... что
даже готова... готова...

Но тс-с-с... об
этом - ни слова...
Гляжу вниз,
под стол, на свои ноги. Старые дырявые
тапки. Завтра я их выброшу. А сегодня
жалко. Потому что я в них ходила, шлепала
я в них, в тот горький год, во время оно,
когда хоронили мою великую певицу.

Тщетны были
бы все усилья! Но крыльев ей... нам не
связать...
Все напрасно,
мольбы и слезы... и красноречье, и томный
вид...

А вы знаете о
том, что эта певица, эта красота
неописуемая, это жидкое тяжелое золото
голоса, оно всё льется и льется, льется
и льется дождем на черную нищую землю,
эта гордая женщина с летящей походкой
и высокой грудью, воительница, богиня,
Афина Паллада и Сивилла Дельфийская,
когда-то давно, в темных годах, в мертвых
веках, помогла мне?

И чем, спросите,
помогла? Свеча горит и чуть трещит. Я
сую пальцы в огонь и снимаю нагар. Пламя
не жжет. Говорят, Благодатный Огонь в
храме Гроба Господня, перед Пасхой, не
жжет ничуточки; я верю в это. Я тоже могу
сейчас умыться огнем, как там, на Святой
Земле. Я приходила к этой женщине домой.
Я снимала грязные боты у ее порога и
надевала домашние тапки. Ее тапки,
мягкие, ласковые, разношенные. Я робко,
дрожа от восторга, по гулкому темному
коридору и солнечной анфиладе просторных
комнат ее особняка шла к ее роялю. А
впереди шла моя подруга. Подруга училась
у великой певицы. Она училась у нее петь?
О, нет. Так думаю - не петь. Гореть; пылать;
плакать; плыть; умирать.

А потом снова
жить.

Великая певица
выходила к нам из ванной. Ну и что тут
такого, разве великие певицы не принимают
ванну? Не принимают душ? Ее золотая
голова была обмотана махровым полотенцем,
как тюрбаном. Она туже стягивала пояс
шелкового халата, и я помню рисунок на
шелке: парчовые разводы, красные молнии
и золотые турецкие огурцы. Было ощущение,
что дерзкий огонь разожгли на блестящем,
как леденец, паркете. От певицы пахло
дивным парфюмом. Она жестом царицы или
полководца в бою указывала: вперед!

Подруга вставала
к роялю. Заслоняла рояль спиной, как
амбразуру дзота. И верно, звуки рвались
вон из золотого, медного рояльного
нутра, из сплетенья хитрых жестких
струн, убийственным огнем; летели пули
звуков, рвали на кровавые клочки грудь
моей подруги, и осколки от взрыва летели
мне в лицо. Летела в глаза и лоб мне
черная, взорванная земля. Я жмурилась.
Пальцы вслепую нашаривали клавиши,
вгрызались в них, отчаянно ударяли по
ним. А потом гладили их - так плоть гладит
чужую плоть в любви. А певица стояла у
рояля, с другой его стороны, она плыла
в горячей волне музыки и высовывалась
из-за колышущегося борта черной лаковой
лодки, расставляла руки, будто шла по
узкой жердочке и изо всех сил сохраняла
равновесие, и кричала, просто орала,
надрывалась, не стесняясь ора своего,
торжествующего, огромного, зычного, как
у мужика: "Люда! Шире! Шире пасть!! Ори!
Вопи!! Да вопи же ты, не тушуйся, шире
пасть разевай! Еще шире! еще! еще! Бурный
поток, чаща лесов!" - "Голые
ска-а-а-алы, мой прию-у-у-ут!" - обреченно
орала в ответ певице моя подруга, и тут
певица подходила к ней ближе, подскакивала
как-то хитро, боком, и вдруг совала руку
ей в рот, и, Боже, что это?! я щурилась
из-за пюпитра, из-за старинных, шуршащих
мышиной изгрызенной, легче пыли и пыльцы,
желтой бумагой, пахнущих воском
драгоценных нот, что это там у них
происходит?! что это у подруги моей во
рту такое торчит?! что...

А ничего. Певица
быстро и коварно вставляла подруге в
рот, между передних зубов, щепочку. Да,
щепку, тонкую палочку такую. А чтобы
подруга не могла закрыть рот. А только,
распялив глотку жерлом, кричала, орала.
Звала на помощь. Возносила хвалу. Плакала
и рыдала. Проклинала. Благословляла.

Так со щепкой
во рту стояла подруга моя и орала благим
матом.

А потом
выплевывала щепку себе в ладонь - и пела,
пела.
Косноязычно.
Мучительно. Слезы блестели на румяных
щеках.
Благословляю
вас, леса, долины, реки, горы, воды!
А я играла. Так
играла, будто огонь из пожарной трубы
заливала! А получалось так - огонь полыхал
еще пуще. Пот бежал по спине. Певица
сдергивала с головы мокрое полотенце,
швыряла его на паркет. Встряхивала
головой, как собака, что выскочила на
берег из реки, и с мокрых волос разлетались
капли мелким грибным дождем. "Хорошо!
Хорошо! Но мне не хватает груди! Живота,
живота не хватает! Матки! Маткой пой!
Вот отсюда! Отсюда!" И опять подскакивала
к моей подруге, и клала ладонь ей на низ
живота. И надавливала. А я колотила по
клавишам нещадно, пугаясь втайне - а
вдруг и пианистка тоже должна играть
не пальцами, а маткой!

...да. Именно
так. Играть надо всем существом. Петь
надо всею собой. Жить надо всем телом и
всем сердцем, и всей душой, и всем духом,
а если ты живешь вполовину, то ты и не
живешь. А так, делаешь вид. Сам себя
успокаиваешь, что - живешь.

Бедный конь в
поле пал! Я стрелой добежал. Вот и наш
посад!
Я оглядываюсь
кругом. Это мой посад. Я посажена в этот
дом навечно, и это мой дворец, моя тюрьма,
моя оперная сцена - все что угодно, любое
пространство, воображай не хочу. Тьма
обнимает. Я еще светлая. И меня еще
освещает свеча. Меня. А великой певицы
больше нет. Той, что стояла у роскошного
рояля, в огромном пустом репетиционном
зале, на фоне собственного портрета - и
живописец изобразил ее точно такой,
какой она и жила-была: златовласой,
торжествующей незримую победу, с улыбкой
как слепящий в солнечный день чистый
снег, с пылающими щеками, с глазами, что
то вспыхивают, то гаснут лукаво, и потом
опять царски горят подо лбом, прозрачные
серые кабошоны, - да, точно такой, как в
жизни, только - мертвой. Вся живопись
мертва перед ней. Все красивости. Все
краски. Голос - это не краски. Голос это
вихрь, это поток. Бурный поток! чаща
лесов! голые скалы...
Мой... приют...

Я сидела за
роялем, а певица подходила ко мне, она
ходила широкими шагами, она была
царственно неприличной, она не стеснялась
никого и ничего. Клала тяжелые руки мне
на плечи. "Запомни, девочка, запомни
навек! Искусство не терпит гладкописи.
Гладкой игры, гладенького пенья. Искусство
не терпит комильфо! В искусстве лучше
передать, чем недодать. Пожадничать.
Или испугаться. Лучше пережать, чем
недожать! Слышишь?! Не робей, воробей!
Тебя будут за это бить. И больно бить!
Еще как лупить! Но высшее счастье,
девчонки, это быть самою собой. Быть
собой! И переселяться в кого хочешь! В
Азучену! В Ульрику! В принцессу Эболи!
В Марфу Посадницу! Ты, - она сильнее,
больнее нажимает ладонями мне на плечи,
- помнишь Марфу?" Я киваю. А что мне
еще остается делать?

И тогда она
видит, что я вру. Что я ничего не помню.
И, усмехнувшись углом красивого крупного
рта, она раздувает львиные ноздри,
глубоко втягивает в певчую грудь воздух,
и из ее необъятных, как небо с облаками,
всесильных легких вырывается это,
могучее, страшное.
Силы потайныя!
Силы великия! Души, отбывшия в мир
неведомый, к вам взываю!

Я вбираю голову
в плечи. Мне страшно. Страшно мне! Подруга
моя прижимает руки ко рту. В этом голосе,
как в небе, можно падать бесконечно, и
все-таки упасть, и все-таки разбиться.
Разбиться в прах, вдребезги, так и не
узнав, не поняв, что же такое эта проклятая
смерть.

Души утопшия,
души погибшия, тайны познавшия мира
подводнаго! Здесь ли вы?!

Я протягиваю
руки. Куда? Зачем? Там, куда я их тяну,
никого нет. Нет великой певицы. Пустота.
И черная земля. Она навек сомкнулась
над ее красивым певчим ртом. Над ее
золотыми пышными, пшеничными волосами.
В ее волосах могли гудеть пчелы и ночевать
махаоны. В ее глазах плескались моря.
Моря слез. Сантуцца! Туридду убили!
Туридду убили! Надо плакать. Надо рыдать
и кричать! Кричи! Кричи, разевай рот
шире! Сердце шире раскрывай! Так сердце
свое раскрой, чтобы оно всю землю
вместило, всех людей! Горе их и радости
их! Только тогда ты будешь петь! Ты
слышишь?! Слышишь?!

Боже мой. Боже.
Да, слышу. Слышу, конечно. Я не могу сейчас
встать перед тобой на колени. И взять
твою руку в свои не могу, и поцеловать
ее не могу. Стоя на коленях, целовать
твою руку и бормотать: великая, безумная,
прекрасная, все небо, все облака. Ты
говорила мне все верно. Я дышу твоим
голосом, как ветром. Я ловлю его губами,
зубами. Душой ловлю, а он вырывается и
улетает. Искусство - не точка, а объем.
Как ты говорила: все делай, что хочешь,
только сильнее в сто раз! Как ты ворковала:
не бойся, не бойся женскости, она твоя
сила, но в этой женской силе будь сильнее
любого мужчины. Как ты кричала: ложь!
Если раз соврешь - будешь в искусстве
врать всегда! Беги, убегай ото лжи, она
гибель и ужас! Только правда живет! А
если выдумка?! Да выдумай так, чтобы тебе
поверили, как самой настоящей, великой
правде! Великой правде, слышишь?!

Внезапно плечам
моим легко. Это ты отняла от них ладони
свои. Это ты подняла руки свои. Подняла,
и стоишь, как Оранта на фреске. На древней
иконе. Ты сошла к нам с иконы - и в нее же
вошла. Вернулась. А мы смотрим тебе вслед
и думаем с содроганьем: неужели и мы...
и мы все, тоже, скоро...

Великая,
тяжелая, воздушная, золотая. Сумасшедшая
и мудрая. Спасибо. Спасибо тебе, что ты
у меня была. У меня, девчонки. Спасибо,
что допустила к своему гудящему, как
оркестр, громадному роялю; допустила
до себя; впустила в скинию свою, в святая
святых. И там, в рабочем, дымящемся храме
своем, голом, как каменистая пустыня,
где сам навощенный паркет светился
кварцевым горьким песком, ты, во влажном
халате, только что из-под воды, из-под
душа? - нет, из-под струй дождя, из-под
хлещущего наотмашь ветра и снега, вытирая
мокрое от пенья, все в соленом поту,
жаркое лицо, ловя воздух ртом, задыхаясь,
смеясь, и вот уже плача, и вот уже шепча
и молясь, заклиная, прося, - давала нам
знать, двум молоденьким курицам, двум
котятам приблудным, двум пацанкам, что
вознамерились посвятить себя Великой
Музыке - и посвятили! добились своего!
- что такое мощь трагедии и яркая боль
невыносимой радости, на зуб давала нам
распробовать Правду: горечь и лютость,
силу и негу, снега и вьюги, и такие
объятья, что сродни глубокой, в грудь,
ножевой ране, сродни всему, что не
вернешь. Я не верну тебя! Никто на свете
не вернет тебя! Даже Бог! А что Ему
возвращать тебя, ты же к Нему ушла! Ты у
Него - поющим, летящим ангелом стала!





...тьма. Горит
свеча. Уже догорает. Пахнет нагаром.
Мерцают грязные, после скудного одинокого
ужина, тарелки. Светится старым серебром
вилка, рядом с ней молчит нож. Это не нож
Ромео. Это просто старый столовый нож.
Он никого не убьет. Я, знаете, не очень-то
люблю мыть посуду. Иной раз оставляю в
раковине: до утра. Ложусь, натягиваю
простыню до подбородка, а сама горько
и весело думаю: а может, утра-то не будет.
Метель бесится за окном. Метель, косматая
Азучена. Метель, безумная Сантуцца над
мертвым телом Туридду. Я боюсь того
неотвратимого мига, когда свеча затрещит,
ярко вспыхнет и сгаснет. Но я не протягиваю
руку к лампе. Я не хочу мертвого света.
Я хочу света живого. Только - живого.
Всегда - живого. Хочу боли. Хочу любви.
Хочу правды.

Безответная
на угрозы... куда ей вздумалось, летит...
...спасибо! ты
у меня была...
...поздно.


p { margin-bottom: 0.21cm; direction: ltr; color: #000000; text-align: left; orphans: 0; widows: 0 }p.western { font-family: "Times New Roman", serif; font-size: 12pt; so-language: ru-RU }p.cjk { font-family: "DejaVu Sans"; font-size: 12pt; so-language: zh-CN }p.ctl { font-family: "DejaVu Sans"; font-size: 12pt; so-language: hi-IN }

Елена Крюкова. Три стихотворения из книги "Знаменный распев"
⁣









Елена
КРЮКОВА





Три
стихотворения из книги "Знаменный
распев"








-
Тропарь Божией Матери «Богородице Дево,
радуйся»




Богородице
Дево, Радуйся, Благодатная Мария, Господь
с Тобою; благословенна Ты в женах, и
благословен плод чрева Твоего, яко Спаса
родила еси душ наших.




***




Я
прощаю Времени мои раны.
Я
прощаю Времени его копья
И
ножи его: так вонзались странно,
Норовили
к сердцу, а то к изголовью.
Я
прощаю детям жестокие пытки
Беззащитных
- и визги за гаражами.
Я
прощаю лжи бесконечные свитки,
Где
её палимпсест вопит под руками.
Я
зверям прощаю скрежет зубовный,
Крючья
хищных когтей и голод извечный:
Вы
- пожрать мя?.. а я вам - песней любовной,
Бестелесной
добычей, зарёю встречной.
Я
прощаю птицам и клюв, и клёкот:
В
небе чистом, будто дитяти дыханье,
Слышу
лишь голубей рыдающий ропот,
Вижу
крыл Благовещенских воздыманье.





Я
прощаю людям все плётки, пули,
Все
бичи, все зенитки и все снаряды.

Палачи
и герои навек уснули,
А
дивися, новые пялят наряды.

Человек
убивает вновь человека,
Все
равно, дальний, ближний ли, неизвестный
Иль
родной, забудь, он враг либо лекарь,

Иерей,
бормочет стихиру над бездной.

Тяжело
простить бандита, убийцу.
Тяжело?
А ты возьми да попробуй!
Эти
каменно-тяжкие, твердые лица,
Все
в щетине, над грубой тюремной робой.

Я
прощаю. Убил. Ну, а если матерь,
Да,
твою? Иль отца твоего? Иль брата?
Сдёрни,
криво крича, ты с посудой скатерть,
Перебей
на счастье, до первой расплаты.

Вы
не верите? Верите так, вполсилы?!
Не
по нраву вам любви угощенье?
Я
прощаю вам, люди! Давно простила.

...вам,
беда, наплевать на моё прощенье.
И
шепчу я всё невнятней и тише,
Полоумная
сеть узлы вяжет больно:
Богородице
Дево, радуйся, слышишь,
Просто
радуйся, только радуйся, только........




-
Ирмос канона Богородице «Отверзу уста
моя»




Отверзу
уста мои, и они исполнятся Духа, и слово
изреку Царице Матери, и явлюсь светло
торжествующим, и воспою радостно Ее
чудеса.




***




Праздник,
это праздник, пусть на полчаса!
На
столах навалена всей земли краса:
Персики
пушистые, вина - южный зной,
Вспыхнут
перевитою сладкою струёй!
Хрустали
гранёные! Олово, латунь,

Рюмки,
чаши сонные, блинная ладонь!
Чокаемся,
хлопаем друг друга по плечам:
Здравия
желаем дням ли, ночам!
Это
праздник Времени! О!.. догадка жжёт.
Хочу
слово выдохнуть, да замолк мой рот.

Глотку
перехватывает рыболовный прут,
А
вокруг - распятые радостью - поют!
Вносят
торт на блюде!.. тесто вдруг косит
Головой
отрубленной... виноград висит
Кистию
бессильною... звон созвездий чист...
Золотыми
листьями... ропотом монист...
Ах,
пирог возлюбленный! Где мой острый нож!
Пополам
разрубленный, нынче не уйдёшь
От
насквозь пирующих, жарко-жадных ртов,
На
тебе жирующих, рыбонька-любовь!
Ихтис,
первозванная!.. на краю взошла,
Лодкой
бездыханною ляжет вдоль стола,
Носом
осетровым - с заката - на восход:
Рюмки
полны крови - веселись, народ!




О,
замри, веселие! Карнавалий, встань!
Грянет
Воскресение сквозь оклада скань.
Встаньте
все, бокалом пусть задрожит душа:
Бог
идет! Окончен Путь! Невесомый шаг...
Бог
идет с улыбкою к вашему столу.
Бог
подцепит вилкою рыбную стрелу.

Ему
- табуреточку: мол, садись, пируй
С
нами... ну, со встречею... под свиванье
струй...




Тихо!
Тихо! Встанет Он под высверки ножей
Над
столом безумным, над сгибаньем шей
В
ожерельях зрячих и слепых камнях,
Очами,
косящими в факелах-огнях!
И
замрёт неистовый Валтасаров пир,
И
молчанье чистое вытрется до дыр,

И
в ночи хохочущей, страшной тишине
Молвит
Он тихонечко, ветром по стерне,
Скажет
Он раздумчиво, медленно, как снег
Падает
под тучами с поднебесных век,
Выдохнет
Он песнею, музыкой огня:
-
Завтра все воскреснете. Празднуйте -
Меня.





Смолкли
железяки все. Смолкло всё стекло.
За
столом притихшим Время потекло.

И
текло пьянее пьяного вина,
Дрожало
сильнее, чем острая струна,
Плакало
все громче, безутешней вдов,
Плакало
огромней, чем в ночи любовь,
Подставляй
стаканы, чашки и бокал,
Он
пришел так рано, никто и не ждал,
Он
пришел внезапно, как и говорил,
Нынче
или завтра, с крыльями, без крыл,
И
на пир явился, на безумный пир,
И
за нас молился, за безумный Мiръ,
Пьяное
застолье, рыбы-хрустали,
За
терпенье боли да за соль земли,
И
сидели, смертные, все мы как один,
За
судьбу ответные, за пиры годин,
За
кусок ржаного, рюмочку накрыть,
За
имя святого, что всю жизнь носить,

Да
в лицо глядели, счастливы, Ему,
Пока
не истлели, не ушли во тьму,

Да
шептали песнею на исходе дня:
"Завтра
все воскреснете. Помните - Меня".




***




Как
тяжело глядеть воглубь
И
видеть всё насквозь, до косточки, до
жилы.
Всё
знать, что будет. Ты пророка приголубь,
Пока
мы здесь-сейчас, пока мы живы.





Пророк,
для чуда он разверзнет рот,
Плодом
воспыхнет в мощных Райских кущах.
...пророк,
во срок как всё, как все, умрёт,
Провидя
грозный праздник свой грядущий.




Как
он, глаза я закрываю - и
Пытаюсь
зреть иные окоёмы...
Не
вижу ничего опричь любви -

Ни
во соборе, ни в Содоме.





Как
все орут... свиваются в клубки
Змеиной
злобы... языки раздвоены,
И
жалят, и кусают - от тоски:
Так
от тоски вдруг вспыхивают войны.





Как
лбами все сшибаются... вопят...

На
сто веков вперёд нам ненависти меты...

Пророк,
он больше не придёт назад.

Он
всё нам спел. Поцеловал планету.




Не
разгадаю Времени письмен.
Не
обласкаю клинопись перстами.

Не
поднимусь с затёкших я колен
Пред
образами, что горят над нами.




Дрожу.
Слеза разрежет горечь губ.
Пророчий
лик все обречённей, ближе.
Мне
тяжко, невозможно зреть воглубь.

Но
я гляжу. И не скажу, что вижу.

⁣* * *



Я список кораблей прочёл до середины… (О. М.)



Сколько их — от Гомера до нашего века?

Караванами мимо проплыли…

Запылилась домашняя библиотека —

Всех томов я никак не осилю.



Может быть, это дерзость, безумие, слабость —

Петь своё, не дослушав чужого,

Но накрыл с головой вдохновенный анапест,

И рождается слово от слова.



Под тяжёлою книжною полкою лёжа,

Слыша многоголосье немое,

В обречённости, в радости замысла тоже

Сам зачем-то берусь за письмо я.



ИЗ ЦИКЛА «ПЕТЕРБУРГСКИЕ КЛАДБИЩА»: ЛЕВАШОВСКОЕ



Памяти жертв Большого террора



Тонут под сугробами надгробья

Кладбища забытого в лесу…

Солнце молча смотрит исподлобья

В предзакатном тающем часу.



Каждого окликнуть-помянуть бы,

Только, равнодушием полна,

Не оплачет имена и судьбы

Пустоши безлюдной тишина.



Эхо — от расстрела до расстрела.

Вечная природа не скорбит,

И земной истории нет дела

Век спустя до тех, кто здесь убит.



Как осилить смерти безразличье

В ледяной вечерней полутьме —

Там, где чёрно-белые таблички

В бело-чёрной прячутся зиме?



* * *



Сквозь двойное стекло — безымянные лица,

Встал-качнулся состав на соседнем пути —

И стоянка, как долгая пауза, длится,

Просит первый второго: «Меня пропусти!»



Никогда, никогда мы не свидимся снова,

Не оставим друг к другу ведущих следов,

Но я помню в ночи, в дымке края степного,

Эту встречу короткую двух поездов.



Только промельк в окне, только профиль случайный —

Впечатленья дорожные, нет вас грустней!

А пространство меж нами овеяно тайной,

И не ясно, как быть в дальних странствиях с ней.



СТАРАЯ ДАЧА



Заеду на старую дачу —

Тут детские годы прошли.

Всё выглядит как-то иначе —

Родной не узнаю земли.



Другие дома и соседи

На улице, на Боровой.

Проедет на велосипеде

Лишь дядя Валера живой.



У нашей облезлой калитки —

Куст диких нестриженных роз,

В траве копошатся улитки,

Весь дачный участок зарос.



Цвели тут клубника, пионы,

Играли мы в нарды и в мяч,

А нынче — так пусто и сонно

Меж новых, отстроенных дач!



Лишь бодрая бабушка Ира

Которое лето одна

Сидит со стаканом кефира,

Глядит на меня из окна.



Простая живая картина

Впечаталась в память мою,

И веток дрожит паутина

У лета на самом краю.





* * *



То, что прожито и любимо,

Отзывается новизной.

Не пройти бы легко и мимо —

Мимо мысли, как свет, сквозной.



Вот — река. Как назвать: какая?

Как же суть уловить её?

А она ветвится, втекая

В голубое небо своё.



И то звонкий, то тихий голос

У морей, и озёр, и рек…

Как земля бы ни раскололась,

Образ каждому свой навек.



Оглядишься — и всё иначе,

Чем в упор, под углом прямым.

С даром речи моя задача

Дать слова голосам немым —



И они зазвучат, польются

И найдут себя невзначай.

Так ручьём в золотое блюдце

За беседой струится чай.



РЫБЫ



Кто на рыбалку не ходил —

Там, в дачном детстве, спозаранку,

И рыбы сонной не удил,

Готовя с вечера приманку?



На ломаных стоял мостках

Так неуверенно и зыбко

И леску я крутил в руках,

Как вдруг сама поймалась рыбка.



Коту на радость — полный таз:

На славу удалась рыбалка…

С немыми омутами глаз

Дрожащих рыб мне стало жалко —



И больше, больше никогда

Я не ловил вас, лещ и окунь,

Гладь озера и тишь пруда,

Не бил я ваших светлых окон.



Плывите, рыбы, в глубине,

Чудны, задумчивы и кротки,

А не на маслянистом дне

Большой скворчащей сковородки!



ПАМЯТИ КОТА ТИМОШИ

Жизнь темна, непривычна, а Бог — откровенен и прост. (Евгений Рейн)


О, как мы играли, не зная конца

Весёлым и резвым охотничьим играм!

…А позже — кормил и поил со шприца,

И морда кошачья подобьем лица

Казалась — в отместку пантерам и тиграм.



Так тяжко душе беззащитной одной

Осмыслить реальность жестокую эту:

Ещё он вчера был живой и со мной,

Пусть даже беспомощный, слабый, больной, —

Сегодня не верю, что нет его, нету!



Вдруг чёрная тень промелькнула кота

Тимоши, с которым я прожил бок о бок

Треть жизни, но всë — от усов до хвоста —

Глотает мучительная пустота

Нелепых корзин, переносок, коробок…



* * *



В старинной книжке телефонной,

Почти рассыпавшейся в прах,

Мир, на молчанье обречённый

И рухнувший на плечи тонной,

Спит в полустёртых номерах.



А разбудить звонком рисковым

Едва поднимется рука.

И сам сказать не знаю что вам,

В листанье книжки бестолковом

Ни от кого не жду звонка.



Дружили крепко мы когда-то,

Но наши разошлись пути.

Что с вами, где же вы, ребята?

В ответ лишь голос автомата:

«Вне зоны действия сети»…



* * *



Тихое время, тихое место —

Лишь красота да покой…

И Параскева стоит, как невеста,

Там, на Торгу, за рекой.



После столичного гомона глухо —

Мир защищён от шумов.

Стены кирпичные — прах и разруха

Старых церквей и домов.



Внешне спокоен, с изнанки — тревожен

Город, готовясь ко сну,

И достаёт он, как сабли из ножен,

Из подворотен шпану.



Вал земляной — как дружинника пояс…

Сколько ни ждём перемен,

Вечность, о будущем не беспокоясь,

Властвует в городе N.



ИЗ «ПРОЩАЛЬНОГО ЦИКЛА»



Мир ещё не разъят, не расколот

Между мной и отцом навсегда,

Но сквозит расставания холод,

И всё ближе и ближе — беда.



Многолюдного кладбища травы

Мне мерещатся часто теперь…

Прежде срока имею ли право

Приоткрыть в неизбежное дверь?



Чёрный сгусток отчаянья-боли

Очевиден, не страшен врачу.

Я ж, последней не знающий воли,

С папой робко об этом молчу.



И забочусь, и скорбь свою прячу,

Будто он — мой ребёнок, мой сын,

И не плачу,

не плачу,

не плачу

Перед тем, как останусь один.



* * *



Вдруг встретишь на прогулке девочку —

В очках, с веснушками, с игрушками…

Она неловко скажет: «Здравствуйте!..

Вот — младшая моя сестра…» —

Укажет на девчонку мéньшую

И тут добавит неожиданно,

Мяч в лужу уронив оранжевый:

«Я перешла в девятый класс».



Ты, растерявшись, молвишь: «Здравствуйте!..

Понятно», — хоть едва ли понял ты,

Кто это. Но, минуя улицу,

Припомнишь: да, шестой «б» класс,

И Сонечка, в тебя влюблённая,

И робкое: «Григорий Юрьевич!..»

Коррекционный класс. Педпрактика.

Уроки чтенья и письма.



В СУМЕРКАХ



…И в сумерках тоже есть прелесть своя:

Предметы размыты и стёрты границы,

А небо земное, тревогу тая,

Готово домыслиться или присниться.



Пока фонари на мосту не зажглись,

Снег светится тайным, невидимым светом.

О, вечер морозный, сверкай или мглись,

Всё пряча и всё обнажая при этом!



Открытый для воображенья простор

Сужается резко, сведясь к многоточью,

И чей-то пронзительно-пристальный взор

Следит за тобой фиолетовой ночью.

⁣Ноги и Лапки.
Белые пушистые снежинки медленно кружились над землей и, едва касаясь еще теплой, прогретой солнцем земли, таяли. Природа меняла образ с тоскливо-серого на светлый, наполненный чистотой и надеждами. Грязные тропинки уже светились по сторонам ярко-белыми искрами, а на площади тонкой вуалью лежал первый снег.
- Как свежо! – подумали пушистые Лапки, проснувшись в затхлом, темном подвале обычной многоэтажки и выбираясь через узкое подвальное окно на улицу. – Ой, что это?
Лапки, осторожно ступая по первому снегу, с удивлением обнаружили, что оставляют на земле неприятно-темные следы. В каждой ямочке появлялась вода. Внимательно рассмотрев дорожку из ямочек, Лапки побежали на привычное место, куда спешили каждое утро:
- Надо поторопиться! Там, вот за этими кустами, у камня, меня, наверное, уже ждут Ноги…
И Лапки весело побежали к кустам, в надежде, что Ноги уже там, и они очень расстроятся, когда увидят, что Лапок еще нет.
И правда, как только Лапки приблизились к кустам, стало видно, что Ноги уже ждут. Они были в удобных, уже разношенных тапочках, казалось, что Ногам тепло и уютно, но они нервно топтались по рыхлому снегу, то ли от холода, то ли от нетерпения и обиды, превращая его в воду:
- Наконец-то… вы пришли, Лапки. Мы ждали вас, уже не надеялись на встречу, - пробурчали ноги. - Давайте-давайте, кушайте, голодные, небось, а мы вам рыбку приготовили, любите рыбку?
И Ноги начали щедро выкладывать приготовленную с вечера, заботливо завернутую в бумагу, а потом еще в пакет, рыбу. А Лапки благодарно мурлыкали и уплетали один рыбий хвостик за другим.
- Ну, все-все, хватит, а теперь бегите, - сердито пробормотали Ноги, - а нам пора, не скучайте и завтра не опаздывайте, некогда нам тут стоять и вас поджидать!
И ноги ушли, а лапки еще несколько минут смотрели на следы, оставленные ногами, раздумывая, чем же сегодня заняться. Впрочем, стало заметно прохладнее, и лапки подумали о том, что нельзя долго сидеть на месте и надо непременно куда-нибудь бежать. Бежать, чтобы было интересно, и чтобы не было холодно, Лапки хоть и в меховых носочках, но все равно мерзнут.
Лапки решили отправиться вслед за Ногами:
- Интересно, куда же Ноги каждое утро уходят? Ловко и весело подпрыгивая, маленькие Лапки устремились навстречу теплому ветру и яркому солнцу. А солнце, действительно, встало сегодня рано и уже ярко освещало площадь, пригревая спешащие куда-то Ноги. Повернув за угол, Лапки застыли от удивления, смущения и растерянности – миллионы Ног! Все они куда-то шли, некоторые быстро, некоторые медленно, кто-то даже бежал, а кто-то, вооружился палочкой, чтобы не поскользнуться на тропинке. Кроме Ног, были Круги, которые двигались быстро, резко, визжа тормозили. Лапки подумали и догадались, что эти стремительные Круги используются Ногами, чтобы передвигаться быстрее.
- Интересненько, - подумали Лапки, - оказывается мир большой, оказывается существует не только темный подвал, где всегда неприятно пахнет, не только двор, на котором есть кусты, не только кусты, под которыми лежит камень, к которому каждое утро приходят Ноги и приносят мне что-нибудь вкусненькое.
Лапки бежали-бежали, пока не устали.
- Отдохнем немного, - подумали лапки и присели на скамейку.
На скамейке было много вещей: сумки, рюкзаки, какие-то пакеты и…Ноги. Это были незнакомые Ноги. Ноги были обутыми в черные высокие грубые ботинки. Ногам было нехорошо в такой обуви, но именно такая обувь дисциплинировала Ноги, не давала расслабиться и позволяла ногам делать четкий, резкий и сильный шаг. Когда эти Ноги ступали, то казалось, что земля подрагивает и отзывается эхом.
-Здравствуйте, - осторожно произнесли Лапки.
- Здорово! – отчеканили ноги.
- Скажите, пожалуйста, а куда спешат все ноги?
- Куда спешат, не скажу. Кто куда! А мы вот оправляемся на войну. Сейчас трамвай подойдет и поедем.
- А что такое война? Зачем на нее отправляться?
- Как зачем? Если вы настоящие мужские Ноги, вам обязательно надо ходить на войну. Родину защищать!
- А от кого ее защищать?
- От других ног! Вы что? Только что родились? Ничего не знаете? – обратились Ноги в ботинках к Лапкам.
- Эх, не знаю… Мы не только что родились, а несколько недель назад, - обижено проговорили Лапки. – Но ведь на войне вы будете убивать другие ноги?!
- Конечно, мы туда за этим и идем, - прокричали Ноги, быстро собирая все сумки с лавочки и запрыгивая в трамвай.
«Странно, - думали Лапки, - зачем убивать? Ведь земля, кажется, такая большая, всем ногам места хватит! Вот, к примеру, если бы какие-то Лапки попросились ко мне в подвал (там, конечно, неприятно пахнет, но все же тепло) мы бы непременно пустили эти Лапки и даже познакомили бы их с Ногами, теми, что в теплых тапочках, которые приносят вкусную рыбку каждое утро. Согласитесь, ведь вместе веселее и поговорить есть с кем. А если всех убить, то можно ведь остаться совсем-совсем одинокими».
Лапки побежали дальше. Перед лапками отрывался все более увлекательный мир… Впереди показался сквер. Он очень походил на двор, в котором росли Лапки: такие же кусты. Наверное, еще недавно они были густо покрыты разноцветными листочками. Сегодня листочков осталось совсем немного, а на тех, что еще висят на веточках, поселились прозрачные капельки. Сквозь ветки отчетливо были видны Ноги. Эти Ноги были в удобных чистых лакированных туфлях.
- Здравствуйте, - обратились Лапки к Ногам.
- Доброго дня, - ответили Ноги в туфлях.
- Подскажите, пожалуйста, куда вы идете?
- Хм, на работу, куда же еще можно идти в восемь утра? – небрежно ответили Ноги.
- А что такое работа? И зачем на нее ходить? – спросили лапки.
- Смешные вы Лапки, работа – это работа… - задумчиво ответили Ноги в лакированных ботинках, - а ходят на нее, чтобы заработать деньги.
- А зачем вам деньги? – не унимались Лапки.
- Деньги решают все! Без них совсем невозможно жить! На деньги можно все купить: еду, обувь, дом, путешествие, впечатления…
- И друзей?
- Друзей, пожалуй, нельзя. Но без друзей жить можно, а без денег нет. Ой, некогда нам, а вы нас отвлекаете, бегите по своим делам, а нам надо идти, зарабатывать деньги! - И Ноги быстро направились в сторону огромного офиса с множеством одинаковых окон и дверей и скрылись там.
«Понятно, все Ноги спешат по утрам заработать деньги, - думали Лапки, — это хорошо, что все можно купить. Меня, конечно, кормят по утрам Ноги в мягких тапочках, а вот если они однажды не придут?.. Да, а и в моем теплом подвале все-таки неприятный запах, вот бы мне заработать деньги и купить настоящий дом и много-много рыбки! Вот было бы чудесно!»
Пробегая мимо автобусной остановки, Лапки почувствовали приятный запах жареной сосиски, и в животе тихонько заурчало.
Под крышей на скамейке сидели Ноги, никуда не спешили и ели вкусный сочный хот-дог. Сыр медленно стекал с сосиски, а теплая булочка, обернутая в свежий ярко-зеленый листик салата, издавала такой манящий запах, что Лапки тут же подбежали к Ногам и принялись тереться о грязные, когда-то белые, но сейчас изрядно поношенные кроссовки. Ноги не стали разговаривать с Лапками, а лишь больно их оттолкнули.
Лапки, визжа не столько от боли, сколько от обиды и оскорбления, отбежав на безопасное расстояние, начали усердно вылизывать место ушиба. Очистив свои мягкие носочки от кусков грязи, оставленных кроссовками, Лапки побежали дальше. Теперь Лапки думали о том, как хорошо, что каждое утро Ноги в теплых тапочках приносят еду, наверное, это очень добрые Ноги.
Повернув в обратную сторону, лапки уже не так спешили, но все же приближался вечер, и нужно было непременно вернуться в подвал. В нем хоть и пахнет неприятно, но там тепло и даже уютно, там никто не сделает больно, никто не обидит, а утром…утром непременно придут Ноги в теплых тапочках.
Почти у дома Лапки остановились около маленьких Ножек, обутых в детские сапожки.
- Привет, - сказали Ножки в сапожках.
-Привет, - осторожно, не зная, чего еще ожидать, ответили Лапки.
- Ой, какие вы, Лапки, милые, пушистые, на вас такие симпатичные носочки. Давайте будем дружить? – предложили Ножки в сапожках.
- А как это дружить? – спросили лапки, боясь, что придется дружить как с Ногами в кроссовках. Теперь уже лапкам сложно было доверять Ногам, даже в таких милых сапожках.
- Дружить, это значит заботиться! – весело отвечали Ножки в сапожках. - Мы будем заботиться о вас, а вы о нас. И так будет всегда-всегда!
- Конечно, давай! - ответили Лапки. – Мы можем поделиться с вами рыбкой, которую нам завтра принесут Ноги в теплых тапочках, – радостно продолжали Лапки. - А пока нам нужно спешить домой, пойдете с нами?
На минуту у Лапок промелькнула мысль о том, что вот как раз это те самые Ноги, с которыми они будут делить свой темный, но теплый дом и еду, и Лапкам стало так хорошо и радостно, что казалось: весь мир – это только Лапки и вот эти Ножки в маленьких сапожках.
Но уже в следующее мгновение подошли Ноги на изящных черных шпильках и строго сказали маленьким сапожкам:
- Ну, чего застыли? Всех Лапок готовы домой притащить! Нам и без них хорошо живется, не придумывайте, пойдемте скорее домой!».
И … подхватив Ножки, в маленьких симпатичных сапожках Шпильки быстро зашли в подъезд.
А Лапки побрели домой. Свернувшись комочком, на трубе отопления в темном, но теплом и почти уютном подвале, Лапки еще долго думали о том, что мир, этот огромный мир, полон самых разных Ног. И, наверное, Ноги есть и хорошие, и плохие. И о том, что у всех Ног есть свои дела, увлечения, и всем Ногам, в принципе нет дела до того, куда ходят другие Ноги и где спят, свернувшись калачиком, Лапки.
12.07.2023

⁣
Лето случится...





Лето случится – я знаю! Оно ведь впрок
Силушки копит, уютный плетя гамак.
Всё как всегда, но дрожит полутон меж строк,
Зля какофонией – что-то пошло не так…

Шире шагает упрямый захватчик-день,
Солнце за ним семенит, как послушный пёс.
Вести кругами бегут по большой воде,
Жизни арба поспешает под скрип колёс.

Неба чертог затворил быстрокрылый птах,
Сверху, наверное, что-то опять видней.
Всё как всегда. Но ползучий невнятный страх
Лезет без спросу, чтоб в сердце залечь на дне.

Лето ступает, за пазухой пряча грусть,
Смотрит с вопросом, смятенно ломая бровь
Будет ли праведным этот тернистый путь?
Что же напутали глупые люди вновь?

Завтра, как встарь, полетит тополиный пух,
Ляжет роскошной периной тревожным снам.
Лето случится – вчерашний проверен слух!
Но доведётся ли это увидеть нам?




В краю ромашкового детства



Дрожит рассвет на лапках ели,
В полутона окрасив мысли.
На горизонта коромысле
День встал под тихие свирели,
И рожки месяца повисли

В ветвях. В зеркальный мир озёрный
Барашки сонные глядятся
С высот небесного матраца.
И рвётся в рост камыш упорный
И к жизни – с нового абзаца.

Укрыв мечты в тростник янтарный
На берегу глухого плёса,
Рыбак клюёт устало носом,
И мостик, словно гриф гитарный,
Колышет сны его без спроса.

По гладким спинам изумрудным
Полей, раскинувшихся вольно,
Звон льётся тихий колокольный
С зарёю пряной, полногрудой –
Под сень берёзки белоствольной.

Весь мир – и суетный, и грешный –
С тобой привстанет на коленца,
Чтоб с благодатью Божьей в сердце
К родной земле прижаться нежно
В краю ромашкового детства.









Родной порог



В летних отсветах лучистых,

В хороводе яблонь, груш

Дом родительский – как пристань


Беспокойных наших душ.



И, ссутулившись устало,

Плечи старенькой избы

Держат всех начал начало

И превратности судьбы.



Дремлет зарево зарницы

Над бревенчатой стеной.

Тихо скрипнув половицей,

Что-то шепчет домовой.



И за печкой деловито

Копошится паучок,

Там пригрелся день прожитый

И улёгся на бочок.



Ночь безмолвная, тревожа,

Сны хранит на чердаке,

Там живёт коровка божья

На отцовском верстаке.



Дом надёжно опоясан

Бесконечностью дорог.

Благость Яблочного Спаса

Бережёт родной порог.

⁣Этажи.

Боль расщепляет тело и кожу
На что это похоже?
На объятия до хруста,
Чтобы стало пусто
Там, где лишнего много.
Боль откроет душе дорогу.


Боль расщепляет кожу и тело.
Я очень понять захотела,
Для чего меня боль обнимает,
Что не знаю я, а она знает?
Боль тела и души

Это ошибок этажи.


Первый этаж
Не казаться, а быть.
Теперь трудно будет об этом забыть.
Подумал-скажи, не жди,
Не рассчитывай на понимание.
Не молчи,
чтоб не было поздно.
Когда путь лежит к звездам,
Не ропщи,
Не рассчитывай на приятность компании.

Второй этаж, углубись,
Любить жизнь во всем,
И свое и чужое,
Так любить, чтобы

стало не двое.
Любить не стыдись.
Жизненность практикуй,
Живи и смакуй.
Но дай смаковать и другому.
У каждого своя дорога к дому.


Есть третий этаж.
Он глубок и болен,
Но будешь доволен,
Когда осознаешь его.
Тело - для души храм,
Не складывай в него хлам.
Осознанность тут полезна,
А не то, что в рот полезло.



⁣Был
у меня друг…


Был

у меня друг…
Добрый,

любимый, отзывчивый,
Порой

рассеянный, несчастный и вспыльчивый,
Робкий

бывал, но неистово искренний,
Мой

друг лжецом оказался вдруг…

Был
у меня друг…
В

облаках истошно летающий,
Слезами

горькими себя и меня обливающий,
А

уж до чего чуткий и понимающий!
Мой

друг предателем оказался вдруг…


Был

у меня друг…
В

сердце бережно мною хранимый,
Мы

казалось больше, чем друзья! Побратимы!
До

последней рубахи и крохи любимый
Мой

друг врагом оказался вдруг…


Как

же быть мне, мой брат-лучший друг?
Как душу утешить, залечить-залатать?
Как

простить тебя, тяжесть боли с собой не таскать?
Как

отпустить тебя, чтобы смочь снова летать?
Чтоб когда-нибудь встретился друг мне вдруг…





⁣Что же ты хочешь,

мама?

Что же ты хочешь, мама?
Ты жила тыщу лет без меня,
Ты всегда хотела свободы.
Для тебя были мукой не только роды,
Бременем,
ты считала меня своим, конечно, семенем, но
Ненужным, лишним.
Данным тебе Всевышним
Лишь для того, чтобы стеснять
Жить легко не давать.

Что же случилось сейчас?
И кукушки вспоминают подчас,
Что есть у них, как их, ну эти,
А, ну да, дети!

Я давно уж тебя не ждала,
А когда-то звала,
Кричала,
Плакала и боялась,
Но ты не отзывалась,
Мама!
Теперь ты вспомнила, что я есть?
Да я есть, но про твою ли честь?

Ты же всегда летала,
Так, чтоб я до тебя не достала,
Подальше, подольше,
Не было времени
на внимание к своему семени.

Спасибо тебе за все это,
За то, что я стала поэтом,
Писателем, матерью, женой,
Счастливой самой собой.
А не только девочкой для битья
И претензий. Эта ведь роль моя
Для тебя?


Тебе это не нравится?
Все понимаю,
Но ожиданий не оправдаю,
Прости,
Что встала на твоем пути.

Давно прошло мое детство,
но памяти никуда не деться.


Что не было тебя радом,
когда было очень нужно
И жизнь казалась адом.
Но я научилась верить в себя,
Не зависимо от темноты,
От того, что скажешь ты.
Я научилась жить,
Чтобы жизнь, данную тобой, не загубить
Не забыть.
Чтоб не предать землю-мать,
чтоб самой когда-то матерью стать
Чтоб летать,
Но детей не забывать.

Я открывала свои таланты,
чтобы уметь гордиться собой,
идти своей судьбой,
вытаскивать счастливые фанты,
я училась любить,
но сложнее всего оказалось,
ты знаешь,
научиться любимой быть.
Понимаешь?
А что оставалось?


Пусть я была ненужной тебе,
Но смогла стать родной Самой себе!
Да, это было трудно,
Но я училась долго, занудно.
И мне удалось
Что-то во мне срослось,

исцелилось,
Жизнью налилось.
И теперь я – это я!
Конечно, я – дочь твоя.

И если тебе сейчас надо,
Тысячу лет спустя, я буду рядом.
Если тебе занеможится,
Болезнь на старость помножится,
Я буду средством,
Что-то кольнуло в сердце?
Да нет, детство
Уже не вернешь. И не надо.
Я просто буду рядом,
Не в дар, и не в награду.
Просто, как дочь,
не такая, как ты точь-в-точь,

и слава богу,
что я протоптала дорогу,
и мне повезло с судьбой,
я не смогла стать такой,
как ты, я осталась другой,
и смогу быть сейчас с тобой,
когда ты во мне нуждаешься,
в одиночестве маешься,
Так боишься болезней, смертей,
что аж вспомнила про детей.

Спросить тебя, как дела?
Как здоровье, как ты все это время жила?
Как дела, мама? Как живешь?
В гости зовешь?
Конечно, приеду, буду,
Нет, не забуду,
Жди,
Вот только пройдут дожди,
И свидимся,
Крепко обнимемся.
Руки поглажу твои,
В глаза загляну, увижу,
Как я детство свое ненавижу,
Но не тебя,
Ты ж мама моя,
Родила, воспитала,
Ночами не спала,

уставала,
Кормила, работала, жить хотела,
Бросала, но по-другому ты не умела.
Бывает, понимаю, ошибки прощаю,
И детям своим завещаю,
смотреть и видеть,
что можно не только ненавидеть.
А принять с миром в сердце,
Это и будет средством
Для исцеленья души,
А проклинать не спеши.

Так что тебе нужно, мама?
А, уже ничего? Отпустило?
Что нужно было забыла?
Ну, ладно, прощай на следующую тысячу лет,
Все, пока. Привет!
Зови, если буду нужна,
Да, понимаю, сейчас не важна,
Но если надумаешь…

Пойду, скажу своим детям,
Что они самые прекрасные на свете,
Что люблю и буду рядом,
Если надо.
В сердце моем и в доме
Место найдут все трое.
Что стараюсь для них стать
Тем, что называется мать.



⁣Посвящается Надежде С.


Первая весна без Надежды
Вьюжит-снежит-плачет-тает.
Она пока не знает,
Что не будет все так, как прежде.
Новая трава вырастает,
Она тоже ничего не знает!

Цветы еще спят сладко,
Их тоже коснется известие,
Что с Надеждой не быть им вместе.
Дорожки земетены гладко,
Солнце не посещает пока.
Лишь облака,

Гонимые ветром, скачут,
Они, пробегая, оплачут
То, с чем мы будем свыкаться
Годами.
Надежда уже не с нами.
Она скорее с небом,
С вольным небом летает,

А мы?..
Увы… или не увы…
Жизнь проживаем земную,
На небо глядя, тоскуем,
С водой и хлебом.

Весна пришла, но зима не умирает,
Снежно плача, весне сообщает,
Что она теперь другая.
Нужна ли она нам такая?
Нет, мы ее не ругаем,
Просто капель лесная

Каплей каждой звенит набатом,
Отмеряя года.
Когда-то
Все было тоже впервые.
Я был ее солдатом.
Какие ж времена золотые!
И это не ерунда!

Да…
Мне память поможет согреться,
И пусть звенит капель,
И пусть бьет молотом по сердцу.
Любовь в нем не угасает.
Лишь вздох в груди замирает.
Злимся? Грустим? Страдаем?
К новой жизни привыкаем.

Ведь у нас
Первая весна без Надежды,
Ничто не будет, как прежде.
Такая вот правда, без прикрас.

⁣Каникулы

Стою в
снежной луже последних дней марта и прислушиваюсь. Наш дачный резной довольно
милый домик не обнесён забором, отсутствуют близлежащие садовые участки,
поэтому виден лес вдалеке и тающие бесконечные сугробы вокруг. Забор когда-то,
лет 8-10 назад стоял, но рухнул за ветхостью дней, а новый ставить у семьи нет
денег. Так и живём. Интересно даже: медведи в гости приходят, лисы, косули,
зайцы вообще весь снег своими следами изрисовали. Тихо очень, особенно после
городского шума. В тишине чудится загадка, иногда насмешка, в зависимости от
настроения (в самом деле, разве правдиво молчание?), но одно ощущение стабильно:
я – не одна, за мой наблюдают. Только кто и откуда? Возможно, вон из той норки
между корнями дерева, оттуда веет тёмной тайной, возможно, из густых ветвей ели
с уютными местечками для пряток (птиц, белок и моих фантазий), или с верхушек
осин, по высоте сравнимых с музыкальной школой в городе, – они хоть и голые
покуда, но кто-то там непременно копошится. Возможно, за мной следят из старого
заброшенного дома, ведь не одни в нём мыши обитают? У мышей, кстати, тоже глаза
есть, и мозг; в детстве, под впечатлением «Щелкунчика» Гофмана, опасалась
грызунов знатно, но после многоразовых демонстраций зрелищного акта разгрызания
их на отдельные части нашим котом, сменила страх на равнодушие, а после их
вандальных набегов на дачную мебель, книги, крупы, мыло и даже лекарство,
равнодушие поглотил гнев оскорблённой хозяйки. Однако ощущение, что за мной
наблюдают из сумки с обувью и из щели между полом и плинтусом, не исчезло.

В этом году
зима подшутила: уже снег стаял, подснежники развеселились, на кустах сирени
почки набухли, бабушка намылилась морковку копануть, что осенью в яму насыпала,
как внезапно завьюжило, снегопадом замело, сутки природа буянила, да опосля
чуток суровости добавила. Дети уткнулись в планшеты: одна – с булкой, другая –
с чайком, обе – с чипсами под одеялом. «Зрение испортите, – ворчу. – Займитесь
делом, могу сориентировать адресно». Одна меняет телефон на «Котов – воителей»,
другая мастерит домик из ореховой скорлупы. Послушались, называется. Бабушка,
не та, что с морковкой, другая, кричит и ругается: «Лентяи, бездельники, нет,
чтоб беспорядок убирать, совести нет, никому такие не нужны, никто замуж не
возьмёт». Достаётся и мне – не умею детей воспитывать. Не умею, согласна. Но
пол ведь моют, посуду тоже, даже пирожки с картошкой испекли. Посуды, правда,
гору напачкали – на сем выдохлись. Зато вкусно получилось. Представляю свекровь
заблудившейся в лесу и встретившей медведя где-нибудь на опушке. Нее, не
испугается, и с ним тему «за жизнь» перетрёт: экологию обсудят, бочку на
дачников покатят, мишка её ещё на собственном загривке до дому доставит. Перечитала
я детям сказок, однако…Бабушка ругается всегда и на всех – обстановка в доме
тяжёлая. Я молчу, а дети грубят. Хочется светлого, тёплого, доброго. Где его
взять? Санька нервничает – он свою маму
любит, поэтому тоже кричит на детей, родительницу поддерживает. Глупо. Дети не
уважают тех, кто их обзывает и унижает. Но Санька не сечёт, хотя чувствует – что-то не так, подлизывается после: «Может,
кино посмотрим?»

Поздняя зима
простояла двое суток. Молчали птицы, стих ветер, людей и тех лишь в «Магните»
встретишь. Словно задумалось всё вокруг о смысле жизни, о будущем. Дети слепили
снеговика и снежную крепость. На месте подснежников – снежная равнина. Кот
залёг в любимый тазик – не разберёшь, где хвост, где прочие принадлежности,
даже на ночную охоту не выходит, хотя соседский Рыжик орёт во дворе. Ещё бы,
все мышиные норы на картофельном поле занесло – чего зря мёрзнуть?

– Пора лыжи
доставать.

Старшая
дочка недовольна:

– Сейчас
весенние каникулы, между прочим.

Санёк
подумал и сказал:

– Поехали
кататься.

– Ты сперва
лыжи и ботинки отыщи, целый год не доставали.

Опять
ругаемся, на четверых лыж не хватает, ноги кое у кого выросли. На улице
потихоньку подтаивает. Где-то пискнула пичужка, пронёсся с перепуганным криком
аист. Батюшки, что ж он ранний такой? К вечеру собрались, на лыжи решили по
очереди вставать, санки захватили для горки. Перед отъездом девчонки подрались.
Сначала бросались снежками, следом младшая старшей в лицо попала – и понеслось:
красные, злые, орут друг на дружку, как бабушка на них. Мне больно, я ж их
рожала нежнейшими толстощёкими карапузиками. Обещаю «штраф», но не реализую,
потому что страх наказания – не то чувство тишины и радости, которое мечтается
сердцем. О чуде ежедневного бытия вовсе помалкиваю даже внутри себя.

Санька
привозит в лес. Сосны стоят молчаливо, не слышно даже дятлов, только мы шумим.
Ау, люди! Девчонки помирились, папа им лыжи мазью натёр, застегнул, сам вперёд
умчался лыжню прокладывать, я позади плетусь. Смотрю под ноги, на прощальный ярко-белый
снег вокруг. Летом: жучки, паучки, и комары обязательным довеском, птичий
гомон, а сейчас – тишина. Природа чего-то ждёт, и с ней все ждут. Дети голосят,
валятся в сугробы. «Медведя не разбудите, вон там точно его берлога», – шучу.
Дышится легко, глубоко, очищающе, пьяняще, нет нужды морщиться, как постоянно в
городе от «чем-то воняет». Добрались до горки. Вернее, их две. С одной,
высокой, виден панорамный пейзаж вокруг: оживающая река (озеро невдалеке пока
не оттаяло), горка пониже, смешанный лес и посёлок. Красота, дух захватывает,
однако старшая снисходительно хмыкает: «Предпочитаю лето». Смешная, забыла, как
от ос пряталась, паука в подвале боялась и с гадюкой столкнулась у старого дома,
воспоминания остались лишь приятные. Горка пониже спускается прямо к речке.
Везде заячьи следы и ещё чьи-то, с копытцем. Санька катится первым. Лихачит,
будто молодой, перед дочками форсит. Он любит и понимает природу больше, чем я,
просто духом воспрял, не хмурится по обычаю. Девчонки падают на склоне – и
одна, и другая. «Пружиньте, пружиньте, – кричит им отец. – Как я, смотрите!»
Предлагают прокатиться мне, но я трушу, лучше на саночках – однако по влажному
снегу санки катиться не желают. Тогда бреду к реке, разглядывая по пути следы.
Чего спрашивается, зайки расскакались? Лес молчит, прячет зверьё своё, а вот с
воды слышны хлопанье крыльев и кряканье – ишь ты, утка полетела. Становится
спокойно на душе и почти радостно. Скоро оживёт всё здесь, а пока … ждём. Чудо
будет, только подожди. Возвращаюсь к своим. Опять падают, младшая хвастается:
«Уже девять раз шмякнулась!» Поднимаюсь на гору. Ух… Следом лезет вся семья.
Прогалины перемежаются тут с глубокими снежными заносами, мы проваливаемся в
них по пояс, выгребаем «домики» и «прячемся». Девчонки атакуют папку снежками,
вместе, уже не дерутся, он отбивается – опытный защитник. Маму не втягивают в
игру, знают, что не люблю снежные бои после того, как хулиганы забили снегом по
пути из школы. Я благодарна семье, что помнят и берегут, смотреть же на снежный
бой весело. Может, не всё так плохо; дети, они ведь гибкие, простят и папу, и
бабушку, и мамины педагогические огрехи, ведь среди снежных ям встречаются
проталины. Смотрим вместе на стайку птиц, совершающую променад над поверхностью
воды – туда-сюда. Отражение косяка создаёт иллюзию двух стаек, это весело.
Впереди – настоящая весна, не правда ли?

⁣ Подборка стихов.
Плачущие ангелы…
Беззвучные в тиши.
Плачущие ангелы.
И больше ни души…
Льётся дождь унылый,
Уносит прочь мечты.
Мокнут над могилами
Поникшие цветы.
Зол ветер, рвущий в клочья
Остатки облаков.
И боль в груди клокочет
За гибель пацанов.
Жаль без вины ушедших.
Что может быть больней…
Жаль рано поседевших
От горя матерей.
Ничто не предвещало,
Казалось бы, беды.
Ребят просто не стало…
В земле лежат гробы.

Цветок и ветер.
Влюбился ветер в сказочный цветок.
И дуновеньем нежил каждый лепесток.
Цветок от счастья весь благоухал.
Впервые в жизни он любовь познал.
Дарил свой ветру сладкий аромат.
И красотой делиться был с ним рад.
А ветер своим чувством восторгался.
Глотал его и вкусом наслаждался.
Он с каждым днём цветок сильней ласкал.
Пока однажды вовсе не сломал.
Упал, любовью сломленный, цветок.
И больше встать уже никак не мог.
А ветер ураганом в небо взмыл:
-Обманщик!!! Я тебя любил!
Я всю любовь свою тебе отдал.
А ты её так запросто предал!
Цветок лежал и молча увядал.
Он просто умер…Если б ветер знал
Нельзя любовь неистово терзать.
От этого она способна умирать.
Любовь дана, чтоб с нежностью лелеять.
И терпеливо ждать, и бесконечно верить!
Осенний лист.
Дрожит от ветра одинокий лист.
Цепляется за ветку оголтелый.
А ветер, как безжалостный садист,
Терзает бедолагу так умело,
Что кажется, вот-вот и оторвёт
От ветки лист, лишивши счастья жизни.
Заупокойную листку уже поёт.
И ветвь стенает в подготовке к тризне.
Никто не похоронит этот лист.
Подхватит ветер, унесёт довольный.
Быть может, повезёт, и пейзажист
Запечатлеет в памяти невольно…
Летящий лист на полотне холста.
Летящий умирать осеннею порою.
Вся наша жизнь, как у того листа.
Мгновение, отрыв…
И в неживое.
А Я доктор Айболит.
Мне приснился как-то сон
В зоопарке болен слон.
У бедняги зуб болит
А я доктор Айболит.
Рев слона заглушит бомбу.
Я на зуб поставил пломбу.
Зубр пришел и заревел
Что животик заболел.
У меня случился стресс
Пока ставил я компресс.
Прибежала обезьянка
У нее на лапе ранка.
Верещит-помажьте медом!
Я ей смазал ранку йодом.
Зебре градусник поставил
И лекарство пить заставил.
Змейка шкурку потеряла
Забинтованною стала.
Лев вдруг вызвал неотложку
Оказалось-в гриве блошка.
Прибыл заяц из России
Говорит глаза косые.
Симулянта выгнал прочь.
Чем еще ему помочь.
Не родившись.
Н Е Т !!!
Что ты делаешь,мама?
Уже на подходе душа.
В тельце летит. С неба прямо.
Жизнь на Земле хороша.
Н Е Т !!!
Я уже человечек.
Маленький, правда, ещё.
Как я хочу нашей встречи.
Головкою лечь на плечо.
М А М А!!!
Услышь, дорогая!
Будешь меня ты ласкать.
Счастье мы вместе узнаем.
Я НЕ ХОЧУ умирать!!!
Я не хочу, не родившись.
Знаешь, как хочется жить!!!
Знай, я умру не смирившись.
Грех это- жизни младенца лишить.
М А М О Ч К А!!!
Жизни глоточек.
Знаешь, как плохо в раю?
Мне обещался один ангелочек,
Я повстречаю маму свою!!!
Н Е Т!!!
Что ты делаешь?!! М А М А!!!
Памяти погибших в концлагерях
Из пожелтевшего от долгой жизни дневника
Упала на пол жёлтая страничка.
Непрошенной, взяла её рука.
На всякий случай, вдруг- да, пригодится.
Казалось бы, что было, то прошло…
Но есть такое чувство – любопытство.
Уткнулся взгляд в страничку… И с того
Мгновения не мог остановиться.
От слова к слову бегло взгляд летал.
Слова глотая в бешеном порыве.
Писавший много лет назад…
Страдал.
Взгляд утопал. Тонул он в негативе…

Двадцатое число. Концлагерь Бухенвальд
Решил вести дневник. С любимой разлучили.
Нашёл в полу тетрадь. Но чем писать?
Никто ж не даст чернила.
Как больно расставание с любовью…
А, если… кровью.
Есть щепка от настила….
Довольно мило.
Четвёртое число. Не знаю, что за месяц.
Из-за тебя, любовь моя, я точно не повешусь.
Вчера, случайно, видел на плацу.
Ты самая прекрасная из женщин.
И даже худоба тебе к лицу…
Жаль, кровь сочится еле-еле.
Мы много дней
Почти не ели..
Боюсь, не хватит дописать.
Люблю, люб______
Страничка кончилась на этом.
Рука за дневником…
Но, где там.
Две пожелтевшие обложки…
Скребутся в сердце тихо кошки.
Откуда в мире нашем зло?
А, вдруг, тем людям повезло.
Их души встретились в раю.
Быть может, я сейчас стою,
Явившись в перевоплощении.
А лист бумаги мне знамение…
Что где – то рядом ждёт любовь.
Ради которой даже кровь
Свою не жалко мне отдать.
Что ж, остаётся только ждать.

⁣Она была просто кошкой
Она была просто кошкой...
Ну, конечно, не "просто". Каждая кошка — это маленькая Вселенная, притаившаяся в радужке кошачьих глаз, это мир, это счастье для других, это чудо - чудное и почти пуп земли и попробуй сказать, что это не так! И она действительно была не просто кошкой, а кошка с васильковыми глазами. Жила Кошка на чердаке старенького двухэтажного дома. Чердак был заставлен старыми, никому ненужными вещами. Под самым чердачным окошком, затянутым паутиной, стоял видавший виды диван и два таких же стареньких кресла. Утром первые лучи солнца, проникая сквозь пыльное стекло, освещали полинялый диванчик и кошка, щурясь, подставляла мордочку под теплые лучи. Потом потягивалась и лапкой открывала окошко. На чердак сразу же врывался с новостями ветерок и начинал их быстро нашёптывать полинялым занавескам.
Пролетая над кипами старых книг и снятых со стены картин, сдувал с них пыль, качал паутину и принимался за кем-то забытую на полу люстру. Люстра была большая, вся в завитушках и висюльках. Висюльки раскачивались, ударялись друг о друга издавая нежные, переливчатые звуки. Кошка и сама иногда проводила коготками по шарикам, цветочкам и цепочкам, получая удовольствие от странной музыки. Так и жила кошка в своем маленьком мирке, каждый день спускаясь по старой лестнице на балкон второго этажа, где жила старая женщина, пила молоко из маленького блюдца, гордо благодарила коротким - Мурк!, впрочем не разрешая себя погладить…
Но вот комната второго этажа неожиданно опустела и больше кошке никто не наливал молока. А затем там поселился кто-то совсем другой. Он не наливал молока, он часто о чем-то говорил вслух, и еще у него так громко играла музыка, что кошка почти уже решалась уйти с чердака. Но однажды утром ветерок принес помимо новостей, новый запах. Запах был странным, вкусным, манящим. Так и хотелось прикоснуться кончиком язычка к этому запаху.
- Я просто посмотрю - сказала себе кошка, - ведь ничего не случится, если я просто спущусь на балкон и загляну в комнату - подумала она и бесшумно подобралась к двери балкона. Заглянула в комнату. За столом в кресле сидел человек и что-то писал. Он, то замирал на мгновенье, то закрывая глаза, откидывался на спинку кресла. Но главное - он пил из большой голубой кружки, и там в этой кружке было то, что так странно, но заманчиво пахло. У Кошки закружилась голова, тихо ступая по скрипучему полу, она вошла в комнату...

- Кошка?!- человек улыбнулся - Ну привет Кошка!
"- Мяу!"- ответила кошка и села напротив человека, облизывая мордочку розовым язычком.
- О, извини! - человек засмеялся - я знаю, зачем ты пришла! Перед кошкой появилось маленькой блюдечко, которое была наполнено из голубой чашки.
- Пей! Это какао со сливками!
"-...Ка-ка-о!" Странное название - Кошка опустила мордочку к блюдцу - Но как вкусно. Блюдце быстро опустело, но почему-то не хотелось уходить и Кошка растянулась на теплом полу, сквозь прищур поглядывая на Человека.

- Иди ко мне, Кошка - позвал он. Но Кошка была гордой кошкой, и тогда человек подошел сам, протянул руку. Кошка сжалась, выпустила когти: вот сейчас случится то, что она никому не разрешала, и тогда она ударит его лапой. Он должен знать какая она Кошка!.. Большая ладонь почти накрыла ее, теплой волной прошлась по спине, нежно погладила шею, перебирая шерстку и вдруг коснулась ушей.

Муу-рр-ррр - Кошка не ожидала от себя такого - Мрррр, Мррр-рррр. Казалось, что тело само издает этот звук.
- Но я же Кошка, надо убежать, но сил хватило только на очередной "Муу-ррр".
-Муу-урка - нараспев сказа человек, - ты будешь моя Му-урка! О, а какие у тебя голубые глаза!
-Му-урка! Ну пусть будет Му-урка!- кошка прикрыла глаза - это только из-за какао, я просто люблю сладкое!- врала она себе.
Разве важно, что связывает двух существ этом мире и так ли важно как долго продлится эта связь?!

Кошка часто приходила к человеку, пила какао со сливками и мурлыкая слушала, как он читал истории, написанные им. Жизнь тихонько катилась от рассвета до заката. Часто случалось так, что исчезал Человек или пропадала Кошка на какое-то время, но они всегда возвращались. Надо всегда возвращаться, если тебя ждут.

-Му-урка! Ну где ты была, Му-урка! - человек обеспокоенно заглянул в голубые глаза и вдруг взял ее на руки - Я уезжаю, Му-урка!.. А дом скоро снесут.
А знаешь, поехали со мной. Почти в каждом доме есть чердаки и подвалы и там часто живут кошки. Ты так же будешь приходить ко мне, и я буду рассказывать тебе свои истории.

- Подвал… - Кошка печально про себя улыбнулась, - неужели он мог подумать, что она подвальная кошка? Неужели он так и не понял, что она особенная Кошка.
- Глупый, глупый человек! Внутри стало как-то совсем пусто. Ночью она пришла к нему в последний раз - попрощаться. Человек спал. Рано утром она ушла. А Человек был так занят весь день, что не вспомнил о кошке. Но уже к вечеру он всё таки её позвал:
"-Му-урка! Мурёнок…скажи мне до свидания!". Но на чердаке было тихо. Человек уехал. Навсегда…

Через месяц, проезжая на своей машине Человек увидел, что дом снесли: «- Кто-то другой наливает тебе какао! Кошка, она всегда кошка, - подумал он.

Тем последним, прощальным утром Кошка вернулась к себе на чердак. Она простила Человека и простилась с тем, что было. Странно, но солнце уже не проникало через чердачное окошко, чтобы обогреть Кошку, и ветерок перестал рассказывать новости, а люстра петь. Чердак стал таким холодным, неуютным. Кошка вздохнула, свернулась калачиком на потрёпанном старом диване и замерла...
Когда сносят дом, никто не проверяет чердак...
***

⁣Ключница


Я - ключница. Мои ключи скрипичны,
И каждый отворяет двери лично
В пространство неизведанных миров.
Я охраняю тысячу религий
И замечаю маленькие сдвиги
В кардиограммах улиц и дворов.


Вот нотой "до" упал на дно колодца
Булыжник, что вовек не разобьётся,
Вот нотой "си" звучит стрижа полёт.
А вот раскрыты окна. Между делом
На лбу, щеках и шее загорелой
"Соль" солнечного зайчика живёт.


Шумит берёза тихо в ре миноре,
Вьюнок цепляет струны на заборе
За гвозди - поржавевшие колки.
Подтягивай да изменяй созвучье!
Профессий не бывает в мире лучше,
Чем та, что кормит соловья с руки.


Я знаю точно: скрипкой лечат душу.
Лишь вырвется звучание наружу,
Я отлучусь с поста на пять минут
Скрипичный ключ вручить, как лучик солнца -
Пусть он строкою дальше отзовётся
В пространстве, где слова-ключи живут!



Пятая сущность дождя

Клонируй день с романом взаперти,
Пиши минуты жизни под копирку
И с водостока собирай в пробирку
Отжатых туч густое ассорти.

Не правда, что твой день неповторим,
И что ты сам неповторим вовеки.
Исходно повторенье в человеке,
Как первый и второй, и третий Рим.

Взад и вперёд исхожена кровать.
Вино из одуванчиков допито.
По водостоку льёт бальзам открыто
Творец, уставший нас изобретать.

Так пей страниц такой знакомый день
И не считай зазорным повторенье.
Ну, не было сегодня вдохновенья
Менять дожди на солнце и сирень.

В конце концов, не так уж плох роман
И кроткое шуршание страницы...
Закончен дождь. И начинают птицы
Касаться пеньем слуховых мембран.



Дождь по мостовой

Дождь по мостовой - не удивительно.
Серый контур города промок.
Вот прохожий на бегу стремительно
Мне отвесил зонтиком кивок.
Все бегут - ручьи, машины, улица,
Время, мысли, капли по лицу.
Намокая, белый лист сутулится,
Подводя заведомо к концу
Так и не написанной истории
Наблюдения за дождем мои,
Как плывут нелепо в акватории
Люди-шлюпки, люди-корабли...



Настроишь слух...

Настроишь слухна камертон цикад.
А зрение - на тьму, на звездопад.
И свет издалека летит на плечи.

Играет ветер прядями волос.
И лунный зайчик прыгает на нос,
Ловить его и незачем, и нечем.

И ты в простой гармонии сидишь,
Благословляя море, звёзды, тишь.
К чему тебе записывать в блокноте,

Всю перекличку звуков тут и там?
А сто цикад привычно ткут мирам
Симфонию любви по первой ноте.



Полнолунье желтой алычи

полнолунье желтой алычи
в тень листвы укрылось и молчит,
но во мне азарт и предков зов:
я добуду спелость из садов,
я ее по банкам - про запас,
чтобы лунный шарик не погас,
чтобы свет на блюдце как луна
в час вечерний пробирал до дна
каждого, кто в мой заглянет дом
поболтать за чаем о земном


Гармонический дождь

Дождь как обещанье передышки
по глотку прохладою в жару.
В две ладоней розовых кубышки
льется небо влагой поутру.
Просыпаться вроде бы не надо,
но сглотнув спросонья перестук,
проникаешься его стаккато,
тянешься и думаешь, а вдруг ...
Если раствориться без остатка,
то в круговорот воды войдешь.
Льется небо и на ветках сладко
каплями к земле стекает дрожь.
Эти ноты соберу в ладони -
музыка по трещинкам дорог,
консонанс и диссонанс гармоний...
Слышишь? Просыпайся, Логос-Бог!




Ноябрьские метаморфозы



У неуюта имя ноября. -
Распутица, сумятица, простуда.
Дождь поливает первые полдня,
вторые - снег метёт из ниоткуда.


Ты попадаешь с этим в никуда
и тычешься в пространство без ответа.
А фонарей горящая слюда
уже в снега налипшие одета.

И всё вокруг меняет контур свой.
Угрюмость натянув до подбородка,
ты потечёшь за белою рекой
и вмёрзнешь в снег как брошенная лодка...



Перезагрузка



Идут снега. Куда они идут?
Каким посевам обещав уют,
Спускается небесная прохлада?
Сгибаясь под ветрами в снегопад,
Прохожий люд не очень снегу рад,
Но снег идёт. Да так оно и надо:
Когда наутро станет белым свет,
И солнышко появится в просвет,
И ребятня повалит на салазках
Кататься на заснеженной горе,
Как станет царство белое в цене!
Пойдут в сети репосты: "Это сказка!"
Бывает очень трудным переход
От чёрной полосы сплошных невзгод
До вспышки озаренья и удачи.
Ты вспомни, как белеет белый свет,
Когда уже ни сил, ни веры нет.
Но выпал снег ... - к перезагрузке, значит!



Урбанистический февраль

Не удушающим теплом,
Но лаской февраля холодной
Стекло воспринимаешь лбом
В оконной раме первородной.

Первородящей - так точней
(Ты видишь новый день впервые).
Обрамлены картинно в ней
Река и сосны вековые.

Глубокий снег и вязкий мрак
По длинной кромке небосклона.
И заживающий овраг
Вдоль складки серого бетона.

И то, как птица чертит путь
Концом крыла по небосводу.
Пора. Ты тоже как-нибудь
В февраль войдёшь, не зная броду,

Чтоб, словно белый блик стекла.
Дыханием в него вонзиться
И формой своего тепла
На полотне отобразиться.



Первая страница


Скрип половиц. Замедленная речь.
Горит теплом разморенная печь,
И рыжий кот растянут на диване.
Щеколда стукнет, загудит в трубе.
Поправлю плед заснувшему тебе. -
День уплывает лодкой в океане.

И, растворяясь в сумерках небес,
Чернеет хлебной корочкою лес.
А после, по законам океана,
Его глотает тёмно-синий мрак,
Где лодку не догнать уже никак, -
Не вытащив удой Левиафана.

Пусть семь потов сойдут во сне веков,
И выйдет Нил из древних берегов,
Плыви себе в видениях Танаха.
Архангел Гавриил наточит меч.
Ветхозаветным гулом дышит печь. -
В ней догорает половица страха.

Увидишь сам, как утром в феврале,
Две первые звезды, взойдя в золе,
По дымоходу вырвутся наружу.
От них пойдут вселенские ростки...
Ну, а пока на лепесток руки
Клади во снах истерзанную душу.

Здесь хорошо. Здесь прост и ясен быт.
И чайник на живом огне кипит.
Вкуснее чай от чабреца с душицей.
Ты будешь чист, проснувшись поутру.
И жизнь начнёшь со снега на ветру
От Иоанна первою страницей.

⁣МАША ОСТАЛАСЬ ОДНА

сказка

День у Маши не задался.
Не то, что бы он был хуже, чем другие, или лучше. Нет, он просто не задался и
все... И незадачу эту Маша чувствовала
по непривычному одиночеству, с которым она еще в жизни своей никогда не
сталкивалась. Девочка всегда была с кем-то. То с мамой, то с братиком
Максимкой, то с бабушкой, а то и со всеми вместе. И в садике и в школе она, конечно же, никогда
не была в одиночестве. Но теперь никого
с ней не было в комнате. Ну, если не считать, конечно, кота Персика и таксы
Риты. Компания Маше такая нравилась. Ведь это были ее лучшие друзья. Только… все-таки
без всех остальных чего-то не хватало.

- Ну и ладно! – Сказала Маша вслух и
спрыгнула с дивана.

Она не часто разговаривала наедине с собой.
Но все же кот и собака тоже слушатели. И, конечно
же, хорошо понимают свою хозяйку. Только не могут ответить.

Ритка застучала хвостом об пол, увидев Машу
идущую к ней. Персик, важно развалившись в кресле, зажмурился. Не то спал, не то делал вид, что спит. И,
только Маша нагнулась, чтобы потрепать за ушком собаку, как из угла комнаты, из под шкафа, раздался
странный звук. Как будто что-то там скрипнуло. Маша выпрямилась. Прислушалась. Скрип повторился громче. Ритка тоже обернулась в сторону звука.
Вскочила на лапы. И совсем перестала вилять хвостом. Персик же невозмутимо
дремал на кресле. И вдруг, из под шкафа, совершенно спокойно, даже как-то по
по-хозяйски, вперевалочку, выползла большая, довольно упитанная серая мышь с
корочкой хлеба в остреньких зубах. Маша
взвизгнула и с ногами прыгнула на диван. Такса Ритка, взвизгнув еще громче, тут
же последовала за Машей. А кот абсолютно не обращал внимания на происходящее и,
даже, как показалось, еще сильнее зажмурил глаза. Маша и Ритка прижались к
стене. А мышь, совершенно не заметив произведенного ей переполоха, нагло виляя
хвостом, прошла в центр комнаты.
Покрутила носом и, после, преспокойно уселась, навострив свои
глазки-бусинки на Машу и скулящую у ее ног таксу. Казалось - время остановилось. Конечно, Маша
видела мышей и раньше. В мультиках. Но там они не были такие страшные. А тут
настоящая. Живая. Да еще и посредине
родной комнаты!!!

- Нет, вы только полюбуйтесь на нашего
кота!!! Мышь посреди комнаты, а он и в ус не дует! Разбаловали вы его совсем. И
колбаски-то ему побольше, и корм специальный тоже ему, а он не хочет даже мышей
ловить. Хозяйка на диване трясется от страха, а он... Между прочим, ловить
мышей – прямая обязанность котов.

- А ты что ее не поймаешь? Ты охотничья
собака, между прочим.

- Я-то может и охотничья, но не на мышей! Я
выведена, что бы за лисами и кроликами в норы лазать. А вот вы, коты, за мышами
гонятся созданы. И я девочка, между прочим. Так что бояться мышей мне не
стыдно.

У Маши волосы на голове зашевелились! Это
разговаривали между собой кот и собака. Персик и Ритка!!!! Да, да. Маша не
ослышалась! Персик открыл глаза и внятно произносил слова, глядя на Ритку. А
Ритка отвечала ему!!!

- Вот, хозяйка, завели вы охотничью собаку!
А она, охотиться боится.

- Да, на мышей боюсь. Вот, наша Маша на
диван запрыгнула. Ей тоже не стыдно бояться. И я беру с нее пример! Я всегда,
как она. Пример брать со старших – это правильно! А все потому, что мышей бояться
девочкам можно. Правда, хозяйка?

- Ты… это…. Меня…. спрашиваешь? – Заикаясь,
отвечала на вопрос таксы Маша.

- Да, хозяйка. Вот ты спроси этого
лежебоку, почему он эту мышь не поймает? Он же кот. Он должен ловить мышей!

Маша медленно перевела свой взгляд с Ритки
на Персика, который в свою очередь
своими зелеными глазищами смотрел на Машу. Она ошеломленно спросила.

- Вы…то есть ты… почему не поймаешь эту
мышь?

- Вот, вот и я о том же? – Засуетилась
такса у ног Маши.

- Ну, во-первых: я ее уже ловил. И не раз.
А во-вторых эта мышь неуловимая.

- Ха, неуловимая!!! Ты ее не поймал ни
разу, потому, что - лентяй!

- Я ее ловил. Но она не ловится.

- И как же ты ее ловил?

- Лапами, милая собачка, лапами.

- Если бы ты ее лапами ловил, то она у тебя
в лапах и осталась. А она вот, посреди комнаты сидит. И хозяйку пугает! А я
беру с нее пример и тоже пугаюсь!!! Ведь собаки полностью копируют своих
хозяев.

- Коты тоже пример с хозяев берут.

- То есть ты хочешь сказать, что Маша не
ловит мышей и ты с нее в этом пример берешь? Люди не ловят мышей лапами, как
коты. Как ты, например! Да какой ты кот после этого?!

- Я эту мышь ловил.

- Что-то я этого не видела!

- Ловил…

- Не видела….

- А, хочешь, докажу, что ловил.

- А вот докажи.

- Тогда смотри!

И Персик, быстро изогнувшись, бросился с
кресла на середину комнаты прямо на сидящую мышь. Корочка хлеба, которую мышь
держала в лапках, отлетела в сторону и закатилась под шкаф. Началось настоящее
сражение. Кот изо всех сил пытался ухватить шустрого грызуна своими лапами, но
мышь, словно скользкое мыло в воде, выскальзывала из них. Персик был, как
разъярённый лев, только поменьше. Но и
мышка была не промах, она выворачивалась из сильных лап кота и была неуязвима.
Перед глазами Маши и Ритки был настоящий очень быстро вращающийся калейдоскоп
из лап хвостов ушей и загривков. Просто вихрь из шерсти и зубов.

Наконец, Персик в бессилии упал на пол. Он
часто дышал. Мышь, отбежав чуть в сторонку, начала быстро содрогаться от смеха.


- Вот это кот! Вот это герой! – Смеялась
задорно мышь. – От такого даже мышь быстрее со смеху умрет, чем от его
хватки!!!!

Персик чуть не плакал.

- Я же говорил, что я полностью беру пример
с хозяйки. И теперь мне нечем даже мышей ловить!

- Что ты выдумываешь? Причем тут наша
хозяйка? Маша учит тебя так грызунов ловить? – Так же смеясь, издевалась над
бедным котом Ритка.

- Просто, смотря на нее, я лишился своих
когтей. И мне теперь нечем ловить!!!

Персик громко
по-кошачьи заплакал.

- Подожди, а причем тут я? – Наконец
вмешалась в этот разговор Маша.

- Ты грызешь ногти и я, смотря на тебя,
начал делать тоже самое… Вот смотри.

Персик подбежал к
дивану и вытянул вперед свои растопыренные лапки.

- У меня совсем не осталось коготков. Какой
я теперь кот?!

На пальчиках у кота
действительно отсутствовали когти. Персик в бессилии стек на пол и катаясь по
нему, стал гнусаво завывать.

Маша осторожно поднесла свою ладонь к
глазам. Да, действительно, ногти на ее пальчиках не отличались ровностью и
красотой. Потому, что были сильно обгрызены. Увы, девочка имела такую вредную
привычку постоянно их грызть. Хотя мама каждый раз делала ей замечания на этот
счет. Но Маша, почему-то не обращала на ее замечания никакого внимания.

- Это все из-за тебя, Маша. – Продолжал скулить кот. – Теперь все
порядочные коты надо мной будут смеяться.

- Прости, Персик, прости.

Маша спрыгнула с дивана и подбежала к
своему пушистому другу. Она даже не заметила в порыве, что мышь была не далеко.
И что ее бы следовало бояться. Она принялась обнимать и гладить бедное
животное. Ритка тоже спрыгнула с дивана и, виляя хвостом, начала ластится к коту и хозяйке. Вскоре Персик
успокоился и даже принялся, как всегда – в случае хорошего настроения – урчать.


- Персик, а твои коготки могут вырасти
снова?

- Конечно, могут. Но только если я
перестану их грызть.

- А ты перестань.

- Не могу. Ведь ты – для меня пример. Я
смотрю на тебя и грызу.

Маша аккуратно поставила кота на пол и
решительно поднялась на ноги.

- Тогда…
раз так все происходит – я обещаю бросить грызть ногти. Ради тебя.

- Нет, хозяйка. Это надо сделать еще и ради
себя. Представь, - такая красивая
девочка и со страшными обломками ногтей. Очень, очень плохо. – Опять
засуетилась под ногами девочки такса.

- Да, Маша, мы так тебя все любим. И если
бы я смог заговорить раньше – то, как мама сказал бы тебе: грызть ногти не надо,
хотя бы ради себя. Ведь ты же вырастишь и станешь красивой девушкой. – Уже
спокойно, запрыгнув вновь на кресло, проговорил Персик.

- А как же мышка? – Вдруг испуганно
спросила Маша, опять заметив незваную гостью.

- А что мышка, - ответила мышка, - я ведь
тоже у вас завелась неспроста. Вот, смотри.

Мышка развернулась и засеменила под шкаф.
Вскоре она появилась опять на середине комнаты с корочкой хлеба в зубах. Мышка
важно села на задние лапки, а корочку вытянула в передних.

- Вот, Маша, это моя еда. Ты ей меня
подкармливаешь. И, как видишь, откормила хорошо. Вон, какая я толстенькая
мышка. А ведь мы, мыши, не должны жить у вас в жилищах. Нельзя нам у вас жить.
Подрастешь – узнаешь почему. Мы начинаем жить у вас и пугать вас только в одном
случае – если находим всякие крошки, да огрызки. Это наша еда. Ты вспомни,
когда тебя мама попросила в последний раз хорошо подмести пол – что ты сделала?

- Подмела.

- Частично. А вот эту маленькую корочку,
например, замела под шкаф. Поленилась поднять. Я ее там и нашла. Но хорошо, что
я ее нашла. Я культурная мышка пообедаю и скоро уйду. А могут прийти гости и
похуже меня. И их может оказаться гораздо больше. И они, лично для меня, гораздо
страшнее.

Мышка вдруг скорчила
страшненькую мордочку.

-Знаешь кто?

- Кто? – испуганно пролепетала Маша.

-Т-а-р-а-к-а-н-ы!!!!!!

«Ой» - вскрикнули все сразу. И Кот, и
собака, и Маша.

- Я терпеть их не могу. Какие они
неприятные. И любят в уши спящим влезать.

Загадочно проговорил
Персик.

- Да и они так отвратительно шуршат под
обоями. А сами такие скользкие и противные…

- Все, хватит о тараканах! Я их даже
представлять не хочу! – Закричала Маша.

- Поняла, Маша? Когда все чисто - никакие тараканы, да и мы мыши в вашем доме
не заведемся. Так что, когда тебя мама просит чисто-начисто вымыть и подмести –
делай, как она говорит. Это для твоей же пользы. Ну, а мне пора. Больше не
приду. Я поняла, что ты грызть ногти больше не будешь. А, значит, у Персика
будет чем меня поймать. А корочку я с собой возьму, можно?

- Забирай, Мышуня. И, знай - мои коготки
скоро отрастут. Так что не говорю тебе до свиданья.

- Пока! – Пискнула мышка и быстро исчезла
под шкафом.

- Уф! – Ошеломленно Маша села на диван. –
Что же это за день такой. Мыши собаки и кошки разговаривают. И я больше ногти
грызть не смогу. Хоть на улицу беги!

- Не получится, - Опять зажмурившись, важно
ответил девочке кот. – Ты забыла, что наказана? И теперь дома одна. И на улицу
сегодня уже гулять не пойдёшь!

- Да, наказана… Ни за что наказана. Еще и
играть целый час мама запретила! А я -
ребенок. Мне играть надо….

- Всякое в жизни бывает. – Зевнув, ответила
такса, и сложила свою забавную мордочку на передние лапы.

У Маши на глаза стали наворачиваться слезы.


«Конечно, меня наказали ни за что.» - Думала
Маша. – «Еще мама строго сказала сидеть
и думать о своем поведении, пока она с братом в магазин ходит. Целый час. И не
играть!!!! Не играть целый час!!! Как так?! Я ведь первая родилась у мамы, а
значит, – более главная. Старшая. Максимка младший брат. Значит менее главный.
Но ему, почему-то все самое лучшее, и в первую очередь. А это не правильно! Я
вообще хочу быть у мамы единственной. И самой старшей. А тут делись с каким-то
малышом всем… Даже игрушками! Мальчишки
не играют куклами. Так Максимке и кукол подавай. У него же есть солдатики. Вот пусть ими играет. Вон, лежит в кресле
рядом с Персиком новый солдатик Максимки. Да это, даже не солдатик, а какой-то красивый
сверкающий робот-трансформер. Надо посмотреть на него…»

Маша слезла с дивана и подошла к креслу,
где дремал Персик, а радом лежал
солдатик. Она протянула руку, что бы взять солдатика, но Персик довольно
увесисто стукнул ее лапой по руке. Маша отдернула руку. Она подумала, что может
кот во сне что-то увидел, вот и дернул лапой. Она вновь протянула руку и вновь,
только еще сильнее получила по ней.

- Персик, ты что! – Возмутилась девочка.

- А ты что? – Невозмутимо отвечал кот, чуть
открыв глаза.

- Я хочу взять игрушку!

- Это не твое. Это Максимки.

- Ну и что?!

- А то… Ты не даешь ему играть со своими
куклами. Вот и не играй с его игрушками.

- А по какому праву, ты мне запрещаешь с
ними играть? – Закричала Маша.

- Сейчас по праву старшего.

- Какого старшего?!

- Ты сама слышала, когда твоя мама уходила,
то сказала, что Персик остается за старшего. Так вот. Я теперь старший. И на
правах старшего запрещаю тебе брать чужое. К тому же мама наказала тебе не
играть целый час до ее прихода. Час не прошел и мама не пришла. Не трогай
солдатика.

- Да какой ты старший?! Ты же просто кот!!!
Мама пошутила, когда уходила. – Вскипела Маша.

- Может и пошутила. Но я не шучу.

Песик был очень серьезен, и похоже, не
шутил.

- Да, как же… Да что же это… Да разве….

Машу душило бессилие и какое-то чувство
униженности.

- Вот видишь, Маша, - подбежала Ритка, - ты
как раз из-за этого и дома одна осталась. Вспомни, почему тебя наказала мама.
Ты не давала младшему брату поиграть своими игрушками. Ты считала себя выше
его. Старше его. Главной в жизни. А это не так. Теперь представь, как чувствовал
себя младший твой братик. Так же, как ты сейчас. Вот ты сейчас будешь плакать.
А он тоже плакал, когда просил. И тебе его было не жалко.

- Да что вы все, да как же так. А ну
отдай!!!! Дай мне быстро!!!

Маша решила вырвать у кота солдатика. Кинулась
к креслу обеими руками вперед…Но
Персик выгнул колесом свою спину, так,
что шерсть встала дыбом. Показал свои острые зубы и зашипел. Ритка залаяла. И
Маше стало очень, очень страшно….

- Мама-а-а-а-а-а-а!!!! – Закричала она
очень громко. И открыла глаза.

Маша лежала на диване. На спине. И смотрела
в потолок. Она, оказывается, заснула. Маша быстро села. Часы показывали, что
прошёл час с тех пор, как мама ее оставила дома наказанную одну. Ритка
застучала хвостом об пол, увидев Машу, севшую на диване и потирающую глаза.
Персик, важно развалившись в кресле, зажмурился. Не то спал, не то делал вид, что спит. И
вдруг, Маша услышала, что входная дверь открывается. В прихожей раздался
любимый голос мамы и Максимки.

- Мама-а-а-а-а-а-а!!!! – Еще раз закричала
она и бросилась в прихожую.

С этого дня Маша точно знала, что иногда полезно побыть
дома одной.

⁣Странно, что вы меня выбрали. Я обычный человек, сама я башкирка, параллельно у меня башкирский язык в одном классе, но по башкирскому языку не удалось мне много проработать. Стала работать по русскому языку и литературе, ну, может быть, у меня неправильно что-то предложение строю, но вы на это не обращайте внимание, когда надо, у меня все правильно. Общение на башкирском языке тоже след оставляет. Если честно, да, я даже в другой сфере себя не представляю, много раз думала уйти со школы, ну потом уже после 30-ти лет уже думаешь совсем правильно, я вот хоть маленькую, но свою частичку, наверное, внесла, чтобы поставить некоторых детей на правильный путь, прямо смотришь в глаза ребенку и говоришь, если у тебя вопросы возникнут, на которые ты не можешь найти ответы или не можешь спросить у своей мамы, ты можешь задать этот вопрос мне, я тебе, если смогу, отвечу. Были дети, которые потом приходили, они говорят, вы были правы.
Единственное, что тяжело – это огэ-егэ. В этом году, конечно, уже несколько лет егэ не касается меня, потому что здесь девятилетка. Моя родная деревня, до этого я много лет работала в разных деревнях, так как здесь не было места, потом появилось место, и вот меня приняли сюда на работу. К огэ, ну естественно, прежде чем подготовить ребенка учитель сам должен знать хорошо материал… Во-первых, наверное, нужно сказать, что наш нездешний коллектив, а тех руководителей, которые нами руководят, они хорошие наставники. Много большое количество часов работы с детьми, только так можно достичь нормальных результатов, надо говорить чисто на русском языке, двойную работу проводить приходится, потому что дома разговаривает на башкирском языке, когда я начинаю на русском тратратата, уже все. Самое главное в жизни, это способность человека, должен стремиться, быть нормальным человеком. Вот так вот.
Остаемся до 4 до 5, получает на 2-3 тысячи больше 20-ти часов, 5 тысяч ежемесячно как классному руководителю. В общем, вот так вот, если честно, этого требуют, есть индивидуальный план работы с неуспевающими детьми, с одаренными детьми. В этом году лично в моем классе двое: одна моя дочь и одна нашего директора. Ну вот, ну все, знаете, нужно сказать, 70% от способностей ребенка. Трудных, конечно, больше, детей из неблагополучных семей вырвать очень тяжело, потому что они в школе только получают нормальное общение. Не всегда можно хорошо покушать дома, где-то там пьяный родитель, где-то, например, жену бьет, из них получаются не о чем-то хорошие люди, потерянные они. Я влезать в жизнь не имею права никакого. Был случай, начала кричать, какое твое дело, я, говорит, как хочу, так и буду воспитывать. Ради бога, ради бога, пожалуйста, ребенок-то твой. Ну я просто, им отвечать это же совсем не педагогично. Никак не поможет учитель. Вот так.
С семейной жизнью у меня не сложилось, у меня очень сложный характер, вытерпеть меня непросто, наверное, временами бывает невозможно, это я признаю, потому что, оказывается, надо уступать. Но я долго биться не могу. Ну все люди устают, естественно, в голове все время: а как я сделаю завтра, как этот ребенок будет сдавать экзамен? Естественно, мужчины бывают разные, отношение к своим женам, вообще к жизни, но вот личное в моем случае, так, значит, не нравится то, не нравится это, допоздна сидишь проверяешь тетради, все должно быть так, как он диктует. Поэтому, извините, пожалуйста, я не могу ради каких-то этих поменять профессию. Вот так. Просто наши взгляды не совпали. Просто его не очень хорошо воспитали, он как ребенок, а я не в силах перевоспитывать его, он не хотел ни в какую, он говорит, чтобы моя жена была дома и все свое время посвящала только мне, он, как танк, ну я решила отпустить его, раз он так рвался на свободу. Это не мой ребенок. Вот так.
Отношения – это же обоюдное, но моя вина в том, что я не стала это терпеть, не была настолько мудра, и я решила, чтобы не было скандалов дома всякой грязи, грязной ситуации, если я правильно выражаюсь, ну избивания, туда-сюда. Ну это почти в каждой…нет-нет, неправильно, хотя такое не должно быть. Я 2 раза в школу ходила с синяком. Ребенок ⁣мне говорит: зачем вы его терпите?! Мне было очень-очень стыдно перед ним.
Отец у меня добрый, заботится обо мне, он меня ругает: у тебя ума не хватило, говорит. Быть замужем – это ежедневный труд, это не просто там любовь, это да, возможно вначале, это уговаривание себя, а у меня, видите ли, не хватило. Отец не согласен, и он полностью прав, я, наверное, себя пожалела, чтобы тратить себя на другого человека, у меня столько минусов, ну не знаю…Человек должен быть, ну мало ли что должен быть, хорошо было бы увидеть свои ошибки и, хотя бы больше их не совершать.
Один ребенок в 6 классе, ну, дети – это святое, конечно, как же без них. Я никогда не подчеркивала, что ее отец плохой, чтобы не ранить ее душу. Пусть его образ сохранится хорошим. Зачем? Это же ее отец, может, он станет хорошим когда-нибудь. Роль матери в жизни девочки огромна, даже самую непослушную можно превратить в послушную, заставить. Школа – это же только начало жизни, а там еще ой-ой-ой. 70% времени в молодости на переживания, в итоге не очень хорошо полученные знания, в итоге не такой хороший работник, в итоге мало денег. Вот этот период надо пересмотреть, чтобы жизнь была более продуктивной у детей.
Я больше с нее спрашиваю, дома я ее гоняю, она меня боится и должна бояться, потому что маму надо уважать, и даже я предупредила, была первая влюбленность у нее, я давить не стала, чтобы не переломить душу, в класс зашла, в обобщенном виде сказала: девочки мои дорогие, значит, вам рано еще влюбляться, если я узнаю, что вы, это, более нормальным языком, строите глазки, я вас буду ругать. Спокойным тоном, вам еще рано. И я сразу замечаю, что не смотрит на его сторону, все такое. Послушная. Должна быть. В голове мысли должны быть в порядке, я этого не позволю ни за что, пусть сразу лучше уступает. Ерундой заниматься не нужно, мало ли какие мысли могут появиться у ребенка в голове, я посмотрела в первый раз, я ужаснулась, так у нее там слезинки появились, еще раз узнаю, говорю, отбираю телефон, обратно ты не получишь. Вот так вот. Каждая мать желает прежде всего для своего ребенка самое лучшее, иначе зачем жить?
Никакого туши, никакой помады. Как же так? Мы каждый год новую одежду не покупаем, если все в меру, то зачем? Мы же не где-то красоваться, надо учиться, я не говорю, что она в обносках ходит, нет-нет, все нормально.
Деревенские дети –это совершенно другой взгляд на мир, это, знаете, как в старинку, ничего не изменилось: ободранные коленки, быстренько поел хлеб со сметаной, разве что вот этот вот тикток, а душевное состояние - вот это его не изменить. Курящих нет, пьющих нет, вот эти вот, которые употребляют различные препараты, таких тоже нет. У нас ведь деревня маленькая, деревня очень дружная, да, мы все друг друга знаем, и у нас дети максимально простой душой, нет такого, чтобы они травили друг друга, бывают исключительные случаи, были-были-были, конечно, но это было очень давно. Есть даже, допустим, из неблагополучной семьи молчит на уроках, но зато в тиктоках снимается, зато никто никого не травит…Вот городские дети приезжают, у них душа более черствая, ну, детям деревенским придется тяжелее, поэтому некоторые возвращаются в деревню, лежат дома, не смогли они себя показать, здесь работы нет, куда, пустующих домов у нас очень много. Дети должны знать насчет профессий, поэтому надо отдельно какие-то там занятия, чтобы обучить реаль жизни, поверит он учителю, да ведь. Дети больше смотрят ненужное, заполняют свою голову ненужной информацией, учатся плохо, но некоторые, знаете, зависит от способностей. Вот так.
Вот самое интересное, двоечники уезжали, они работают, как, я не знаю, с чем сравнить (показывает руки, под ногтями земля) …вы не смотрите, я человек рабочий, вы же не снимаете меня... Возможно, здесь роль играет также генетические данные. Вот конкретно скажу, насчет отличников, допустим, добиваются они каких-то высот благодаря родителям, значит, это личное мое мнение, их должны вести, кого ведет родитель до конца, то да, заканчивают университет и работают.
Ну в чем заключается воспитание? Воспитание – дома, конечно, воспитанием занимаются ⁣родители. А конкретно в школе - это, например, литература, каждое произведение чему-то учит. Вот ребята смотрите как, выскажитесь, пожалуйста. А как должно быть правильно? Один такой вот интересный момент был, я вот значит все комментирую, девочки были в классе, пришли домой рассказали, а вот Земфира Фаттиховна не права. Если уж, конечно, родитель решил, что конфликт произошел, то этот родитель, я думаю, должен подойти к руководителю классному и объяснить ситуацию, а скандалить куда-то, жаловаться на учителя, но в моем опыте такого не было, но наши руководители всегда умеют достаточный опыт, чтобы обойти этот конфликт, и родители всегда остаются благодарными школе.
Может быть, я, конечно, глупости говорю, будете потом смеяться.
Значит так, ну что, во-первых, была проблема с тем что не у всех были телефоны, не все семьи одинаково хорошо живут, я уже не говорю, что были ноутбуки - это другая проблема, ладно кое-как приобрели, с каждым созваниваемся, домой же нельзя было ходить, все до мелочей, потом проблема с подключением в зум, учишь по телефону, у кого дома интернет, опять не получается, так они решили через бумажные кейсы, вот им хорошо, лежат до обеда спят, потом работы делают, отправляют нам кое-как, по гдз делают все равно, я сразу уже говорю: «Это не твое». Интересный случай, дети же маленькие, та которая не занимается, в общую группу отправила, а та которая скинула раньше, говорит ей: ты что мою работу за свою отправляешь, смотри, говорит, клеенка на столе моя. (смеется) Дистанционка нам не нравится, это очень сильно отразилось на качестве образования. Когда вышли обратно в школу – выдохнули.
Вон какая жизнь, ну что я могу дать одна? Учитель простой. Уже я не молода, до пенсии долго еще, но, не знаю, я вот хочу работать, чтобы получать нормально. В финансовом плане на средний уровень вывести не смогу, финансов не хватает, жизнь такая стала. Знаете, вот вроде бы немалые деньги, и скотина, с огорода все. Продукты купил, телевидение интернет оплатил, электричества-газа у нас нет, и денег нет, везде нужны деньги. Вот так вот.
У всех жизнь нормальная, как бы, нет, нельзя так, ну, чуть неправильно выразилась, есть ведь некоторые явления в жизни общепринятые, отношение к женщине незамужней одинокой, это все угнетает, тем более в маленькой деревне, тяжело все. Думала в одно время, потом поняла, в какой бы момент ни попался кто-то, все равно к одному и тому же явлению вернулось бы, потому что у меня сложный характер, я терпеть не буду. Я уже немолодая, 44 года, и физически никак. Я вон 77-го года, когда была моя молодость?.. уже после 25-ти человек начинает стареть, потому что новых молодых красивых много, так что за 40 это уже бабушка, ну что еще надо женщине за 40? Чтобы в жизни у своих детей было все нормально. Я была слиииишком с большой буквы, все буквы были большие, доверчивая, наивная. Как раз в этом году я махнула на все рукой. Мне племянница говорит, ой, ты не понимаешь, не парься. Вот это вот слово мне нравится. Я не парюсь, говорю.
Я не такой интересный собеседник, интонация, тембр голоса, язык у меня хромает, в моей жизни ничего такого интересного не было, я неяркая личность. Но экзамены, у меня ни одного двоечника никогда не было.
Пожалуйста, никому не давайте слушать.

⁣Подразделение ОМЕГА крайне редко участвовало в оперативных мероприятиях. Это объяснялось тем, что вмешательство нашей группы нужно лишь в крайних случаях. Обычно такие ситуации имели приоритетный уровень. Что-то очень важное и столь же неразрешимое. ОМЕГЕ вполне подошёл бы девиз: "разрушение неизбежно". И хотя все постоянно и так движется к финалу, наш отряд был создан, чтобы его приближать.
Размышлять обо всём этом – не моя задача. Моя задача – исполнять приказ свыше.
На задание отряд вызвали рано утром, еще до восхода. Добрался до базы я с небольшим опозданием.
Сонно щурясь, я зашел в ангар и тотчас увидел внушительную фигуру командира ОМЕГИ Михаила. Его амуниция тускло переливалась золотом в рассветной мгле этого часа. Он стоял боком ко входу в дальнем углу и переговаривался с Центром, используя рацию.
Я двинулся в ту сторону, где расположилась остальная часть подразделения. Соангелы ждали командира в очень живописных позах. Один полулежал на ящиках с вооружением, другой сидел на горе златожитетов, третий находился в тени, читая устав.
Весельчак нашего отряда Эммануил (мы звали его Имма) радостно приветствовал меня.
-Хей, Серафим, опаздываешь! Подходи скорее к нам. Просыпайся уже, иначе Иеремия сыграет на трубе.
Все засмеялись, потому что Иеремия безобразно играл на трубе. Я тоже улыбнулся и поспешил встать в строй.
- Какое задание? – спросил я.
- Пока неизвестно, - ответил Имма. – Командир разговаривает со Всевышним.Михаил продолжал слушать рацию. Он единственный мог понимать речь Господа.
Лидер периодически отвечал: «ясно, есть» и завершил разговор словами : «конец связи».
Он повернулся к нам.
- Архангел, - я отдал честь, лидер молча кивнул.
- Итак, ангелы, - Михаил повысил голос, мы все обратились в слух. – Нас ждет сегодня операция «падающая башня». Люди в своей гордыне мастерят огромную башню – по их расчетам – до небес. Мы не можем этого допустить. Первая цель миссии – остановить строительство. Но есть кое-что ещё. Люди пытаются завладеть словом, чтобы творить мир как им вздумается. Они строят башню и одновременно ткут поэму подобную Господу. Мы должны лишить их общего языка, чтобы они не завершили поэму. Башня рухнет сама под тяжестью раздоров. Поэтому вторая цель – разрушить вавилонскую башню на смысловом уровне. Для этого будут использованы бомбы различных языковых семей. Люди, попавшие в зону действия бомб, начнут говорить на том языке, который обозначен толмачами. Стройся!
Отряд быстро построился в линию.
- Разбираем бомбы! - скомандовал Михаил. – Австронезейская! Сино-тибетская! Праиндаевропейская!
- Командир, разрешите обратиться! - отчеканил я, вытянувшись по стойке смирно.
- Разрешаю.
- Как люди без единого языка смогут общаться с нами и Господом?
Михаил подошёл ко мне вплотную.
- Я хвалю тебя за милосердие, Серафим. Это хороший вопрос. Люди смогут говорить с нами и Господом через молитвы. Каждый на своем языке. И к тому же – Господь дает им особую привилегию – сочинять поэзию. Этот дар будет не у всех, но если люди научатся прислушиваться, то они спасутся. Ещё вопросы?
Омега молчала.
-Тогда приступим. – Михаил надел свой нимб, забрав архангельское копье, двинулся на выход. Там раскинулось небо.
Командир прыгнул с края облачной площадки, мы последовали за ним. Я держал языковую бомбу под златожилетом около души. Конец света –это, наверно, просто обрыв диалога.
Пусть этого никогда не случится.
Я летел вместе с ОМЕГОЙ вершить судьбу.

⁣Добрый
день, я Иосиф Вульфович.

Подборка
стихотворений в номинации – “Поэзия”.



ЗА ЖИЗНЬ



***

Небеса
зовут,

синие, хрустальные,

Тайну времени и любви храня.

Мне бы спеть на бис песенку прощальную…

Ну, а там – прости, поищи меня.



Пролететь бы раз серебристым соколом

Над землей моей, над моей рекой,

И очнуться вдруг поднебесья около,

Чтобы тело пело и срослось с душой.



Небеса сияют, солнцем освещенные.

Сколько бурь прошло, сколько лет и зим.

Посмотреть бы раз в те глаза зеленые

И проснуться утром, зная, что любим.



И обнять-понять друга закадычного,

Да уйти за ним в райскую страну

По тропинке детства в сторону привычную,

Где любил-жалел женщину одну.



Небеса мои,

слуги бессердечные,

Распахнули двери, говорят, - пора,

Собирайся, мол, в путь-дорогу вечную,

Где звонят звонари с ночи до утра.



И зовут в
ночи ангелы летящие.

Ветер времени серебрит висок.

И приходит будущее вместо настоящего,

Да стакан воды поднесет сынок.



МОИМ УЧЕНИКАМ



Нас очень мало. Мы уходим.

И Бог венчает житие.

Идут другие иноходи.

И падает закат убогий

На смуглое лицо мое.



Нас очень мало, но мы стОим

Алтына медного за шерсть.

Слетает бремя наносное,

Осадок выпадет в настое,

Когда придет Благая весть.



Нас очень мало, но мы жили

На полный выдох, на излёт.

И горевали, и любили.

Нас было мало, но мы были.

Теперь пришел и ваш черед.



Не передать наш горький опыт.

Вы свой намоете вдосталь.

Возничий крут, уже торопит.

И время наши раны копит,

И улетают души вдаль.



Нас было мало. Капля точит

И сталь, и древо, и гранит.

И пусть нас мало, -Век пророчит.

Но души всё же кровоточат,

И сердце как набат стучит.



ШЕЛ СОЛДАТ НА ВОЙНУ



Дай, только рюмку дотяну.

Нюхну кусочек хлеба.

Потом пойдем мы на войну

Одерживать победу.



Дай только миг родных обнять,

Прижать покрепче к сердцу.

Потом врагов мы будем гнать

И зададим им перцу.





Одну минуточку позволь

Вдохнуть родимый воздух,

В котомку бросить хлеб да соль,

Потом уж будет поздно.



Дай на завалинку присесть

На страшную дорогу.

А там, в огонь и драку. Несть

Числа потерям многим.



Ну, всё. Пора. И шаг вперед.

И черный дым пожарищ.

И пули свист. И наш черед

Упасть в траву, товарищ.



СНОВА ЧИСТИТЬ



И снова снег под утро на сосне.

Ведь, думалось, уже чисты и строги

От дома разошлись мои дороги,

Но это только показалось мне.



И снова чистить, снова убирать,

И снова очищать от грязи душу.

Век и пройдет, порядок не нарушу,

Останется, себя не потерять.





Но может быть вся истина в снегу -

Упал, убрался, снова налетело.

Уже приноровилось тело

Работать в этом замкнутом кругу.



И так приятно пахнет чистота

И белизна вновь вымытой округи.

Возьму метлу и поплюю на руки.

И вспомню вновь распятого Христа.



НАСТЕЖЬ ВРЕМЯ



За этот странный женский взгляд,

С улыбкой брошенный на кон,

И снова слышен чей-то стон,

И снова головы летят.

И грустью тайною томим,

Неся судьбы лихое бремя,

Летит блаженный серафим,

Распахивающий настежь время

Поры, когда душистый хмель

Разлит по душам без разбора.

И липкую ткет канитель

Безумный ткач с усмешкой вора.



Так мирозданье исчезает.

И терпким запахом маня,

Осенний лист дрожит краями

В холодном свете сентября.

И словно в первый раз в смятении,

Как первоклассник с букварем,

Мы ловим праздные мгновенья,

Подаренные сентябрем.



ЗА ЖИЗНЬ





Я не спешу. Я в ожиданье
света.

Такая ясность проступает вдруг.

И понимаешь, что дороже друг

В преддверье осени и на закате лета.



И понимаешь, песенка не спета,

Ещё не замкнут ожидания круг.

И теплота от самых близких рук

Приходит чудом и простым ответом.



Осенним светом истина согрета.

Осенний лист важнее всех наук.

Короче жизнь. И глуше сердца стук.

Но жажда жить дарована за это.

⁣Глянем сквозь десятилетья,
И увидим стол да стены,
А ещё – с веранды летней
Бодро ввалится несмелый,
Очень бледный, узконосый,
Но не глупый, в меру скромный
Общежитий переросток,
Без столовой жутко томный.


На столе его – книжонка.
Сразу видно, что пустышка.
На книжонке тонко-тонко,
Без художества излишка
Отдыхает имя чьё-то,
Но кого же? Догадайтесь.
Присмотритесь-ка…Моё там!
Графоманы, опасайтесь.


Думал, будут там былины,
Но книжонка обманула,
Пряча тайно небылицы.
Место ей – лежать под стулом.
Пусть страницы пыль покроет,
Сырость мнётся в переплёте.
Эти строчки тех не стоят,
Кто смышлён и беззаботен.


Я дрожать не буду в злобе,
Принимаю факты смело.
Стыд и риск – момент учёбы
В кабинетах, но без мела.
«Все стихи писались в бурю
Политических коллизий» –
Так подумав, я задую
Огонёк своих капризов.


Наш собрат спасает жизни,
Он же жизни забирает.
Наш собрат читает мысли,
Отвлекаясь забывает.
Строит базы в Антарктиде,
Солнцем греется и славой,
И стоит на пирамиде
В дымке с радостью отравой.


Я пишу слова в кавычках,
Составляя как бы столбик.
В этом – главная привычка,
Так фантазию построю.
Выйдет книга без глагола
Для весёлых тунеядцев.
Важно лишь оставить слово,
Быть простым и не бояться.