⁣На левой стороне

Ой. Как вас много. Здрасьте. Сказали, могу про родную сторону. Левую. Есть еще та сторона. Пра… Да что о ней. Неважно. Я на своей живу. На любимой. На левой. Долго живу. Очень. Я здесь всех знаю.
– Здравствуйте. Спасибо. Нормально.

Отсюда я каждый день домой хожу. Вначале заборчик слева. Перед болотом. Его все красят и красят. В зеленый. Ну, чтобы лягушки не пугались. Я постоянно его задеваю. Как тут пройдешь? Узко. Так и иду дальше. Зеленый. Сбоку, сзади, везде.

А за болотом – ямы. Много. Как обойти? Справа дорога. Широкая. Машины по ней ездят. Всегда. Я в ямы и проваливаюсь. Каждый раз. Ничего, у меня хирург знакомый. Уже. Зашил, пришил, наложил. Он знает.

Дальше строят что-то. Много лет. Что-то. Грязь, бетон, дерьмо. Как и должно. Главное, успеть застирать быстро. Ну, чтобы не засохло. Слава богу, за стройкой мостик через речку. Я всякий раз с него в воду падаю. И сразу чистый. Только зимой похуже. Лед внизу. Но ничего. У меня же хирург в друзьях. Он все знает.

А там и дом родной виден. Правда, перед ним провода висят. Оголенные. С электричеством. Вы что подумали? Вы чего? Зачем мне проводов касаться. У меня из врачей только…

Прихожу. Ключом дверь открываю. И вот я дома. Я там всех знаю. Ну, в смысле… В смысле всё. Что, где.

А недавно замечать стал. Дорога, где машины ездят часто, как-то стала у́же. Вдруг. То ли я вширь, то ли дорога... Не. Дорога. Точно дорога. И правую сторону видно. Смотрю, идет. Красивая. Ну очень красивая. Бёдра. Перед ней ямы. Много. А она их так легко по
дороге обходит. Где машины должны быть. Иногда. И дальше идет. Целая, красивая. Бедра.


А тут как-то домой возвращаюсь. Марш, оркестр, речи. Светофор открывают. Да не простой, а кнопочку нажал и машины останавливаются. Ну те, которые ездят. Бывает. И можно туда - на правую. Я год смотрел на светофор этот. А чего мне на той стороне делать? У меня здесь все мое родное – и забор, и ямы, и мостик. Да и знаю я всех.
– Здравствуйте. Спасибо. Нормально.

Раз домой иду. Смотрю, а на правой стороне она на светофоре кнопочку жмет. Та самая. Красивая. Ну, которая бедра. Не знаю, что во мне восстало. Только я тоже на кнопку. И к ней приближаюсь. Думаю, разговор завязать надо. А в голове два миллиона вариантов сразу… Она, видать, сообразила, что я завис где-то на третьей сотне. И сама говорит: »Привет!». И тут я. Я сильно испугался. Просто очень. И как рванул обратно. Даже про машины забыл. Ну, которые ездят. Говорят. А меня уже встречают. Марш, оркестр, речи. И мне на грудь медаль «50 лет на левой стороне». Медаль. Мне. И я такой гордый, взволнованный иду домой. Через свое зеленое, грязное, мокрое. Лежу и думаю: «Хорошо, что я на правую сторону не... Да и что мне там делать? Кто мне там медаль такую? 50 плюс 50… Я, что, долгожитель горный?»

Хоть бы забор другим цветом покрасили. А то скоро лягушки за своего принимать будут. Да и провода убрать не мешало. Не все ж такие умные, как я.

Говорят, заканчивать. Финал нужен. Да где же его взять, финал этот? Ладно бы вначале ружье висело. Но откуда? Еще говорят, финал один нужен. В смысле что-то одно. А как одно? У меня даже на всякую реплику два миллиона разного. А тут одно. Одно. Надо же. Одно…

– Привет!
– Привет! Спасибо. Хорошо. А пойдем на мою сторону левую. Я тебе все-все покажу. И забор, и ямы, и мостик. Я здесь всех знаю.
– Здравствуйте.

⁣О дружбе и любви.

Собака сидела на ветхом крыльце,
Стучала хвостом по порогу.
С надеждой на грустном собачьем лице,
Про холод забыв и дорогу.
Не сводит она ожидающих глаз
С окон и дверного проёма,
Сквозь стены внушая, чтоб вышла сейчас
Старушка с похлебкой из дома.
Но, видно, хозяйка не помнит о ней.
Быть может, под утро уснула?
Изба потонула в глухой тишине,
Доверив покой караулу.
Ни звука, ни писка мышиного близ,
Герань на окне потускнела.
Скребется собака:- Я тут, пробудись.
Забыла про главное дело?
А если, вдруг, нету еды у тебя -
То хоть обозначься в окошке.
Не в силах так долго, тревожно любя,
Тебя не видать. Я ж не кошка!
Но тихо в избе. Где-то жалобно кот
Стенает за дверью скрипучей.
- А может, к хозяйке соседка зайдёт,
Одной ей топтаться наскучит?
И вот, ковыляя по узкой тропе,
Соседка подходит к крышечку.
- Сильнее стучи. Я так рада тебе.
Моя крепко спит возле печки.
Соседка костыликом крошит стекло,
Затвор поднимает с волненьем,
А в доме ещё от печурки тепло,
Но страх обездвижил вторженье.
Когда-то они сговорились, давно:
Друг другу помочь после смерти.
Кто первый помрёт - уж тому всё одно. Другому похуже. Поверьте.
И молча она, понимая беду,
Подходит к постели подруги:
- Сейчас помолюсь за тебя да пойду
Искать мужичков по округе.
Невидимой тенью в смоленых углах
Шныряет по дому тревога.
Старушка всё шепчет, но мысль о делах
Мешает общению с Богом.
,, К субботе сработать, обить тканью гроб,
В промерзлой земле вырыть яму.
Крест надо дубовый. Веночек был, чтоб
Всё, как у людей, без изьяну.
Поминки спроворит Матрёна. У ней
Две дочки. Помогут, Коль нужно.
И хата просторная - поудобнЕй.
На тризну подрядятся дружно.
Детей известить. Близко ль им приезжать?
На почте отбить телеграмму,
Мол:,, Ночью скончалась родимая мать,,
Или написать лучше,, Мама,,?
И так рассуждая о трудностях дня,
Она поплелась вдоль забора.
- Куда мне бежать? Где еда для меня?
Хозяйка появится скоро?
Вдруг что-то кольнуло и в сердце, и в мозг,
В глазах заплескалась дорога,
И ноги обмякли, как тающий воск...
Беда. У родного порога.
Собака осталась на месте своём,
Поняв невозвратного силу.
Всё катится мимо:калитка и дом...
Склонившись, собака завыла.
Сидела, не сдвинувшись, сутки она,
Презрев суету у крылечка,
Скорбя верным сердцем, сгорая сполна,
Как чёрная гнутая свечка.

⁣ОБОЖЁННЫЕ

О, если бы ты смотрел на других женщин,
говорил с ними,
улыбался им,
трава под моими ногами
превратилась бы в горящий песок,
египетской пустыней накрыв всё вокруг.

Проще жить легендами,
верить в страшных богинь
с головами животных,
обратить их в пепел
и добиться своего счастья,
чем признать
твоё право
жить вне моего тела.

Пусть высохнут грязные воды Нила
и погибнут священные крокодилы,
если они попробуют защитить тебя
от моей любви.

Пусть песчаные бури Великой пустыни
засыпают золотые города,
где ты найдешь своё место,
оставив меня.



Пусть Вечные небеса разойдутся
и льдом накроют опустевшие земли,
если ты будешь говорить
с другими.



О, я хотела бы стать прекрасной и настоящей,
как египетская царица -
с жёлтой короной,
с зелёным кайалом вокруг глаз,
и поверив, что подчинила тебя своей воле,
не подчинить, а сдаться.
И преклонившись перед тобой,
коснуться
обожженными кончиками пальцев земли
и разрушить всё.

Оставив только египетскую пустыню.



ЗАПОТЕВШИЕ СТЁКЛА

Стучат колеса. Поезд едет прямо.
Спрямляет все дороги, сквозь холмы.

Внутри – такие крохотные мы
глядим на золотые пятна храмов,

зелёные – лесов, и голубые
разводы неба, что простёрлось там,

где нас не ждут. А ночью пустота
зияет, превращая жизнь в дорогу

бесцельную, внутри и понемногу
в рассказ о снах, где мы совсем слепые -
не видим правды в мире. Правду смыли.

Но мы размажем конденсат по стёклам,
прильнём к ним лбом и тишиной внутри,

а проводник предложит чай, по три
рубля пакетик сахара. Поблёкла

вдали луна. Всё - тушью, как набросок.
Туман укрыл весь мир. Всё стало просто –
осталась только звёзд скупая россыпь.



МАРА

Мара-Мара,
кромешная хмарь вокруг
засыпает нас пеплом сухого снега.

Мара-Мара,
когда будет новый круг?
Добрый Сириус или мёртвая Вега.

Знаешь-знаешь,
глухи в пустоте шаги,
ветром бьёт на чёртовом перекрестке.

Знаешь-знаешь,
все люди для нас - враги.
Прячь лицо моё чёрным горячим воском.

Правда-правда.
Нам бы свою Маат,
научиться боль отличать от правды.

Правда-правда.
Сил не осталось спать,
полыхает душа от чёрной жажды.

Мара-Мара,
гулом вокруг зима,
хрупкий снег рвётся с чёрных мёрлых веток.

Мара-Мара,
морозит внутри меня
пустота неродного лета.



РУКОТВОРНА

Ты знал, каждый день я боюсь не успеть
пожить и признаться в любви или грусти,

насытиться солнцем, чтоб тёплая медь
рассыпалась с плеч - так тревоги отпустят.

Успеть прогуляться по мокрой траве,
когда долгий дождь изошёл пузырями

на тёплом асфальте. И встретив рассвет,
пойти танцевать со своими друзьями.

Быть чистой, быть верной, быть только собой,
когда каждый миг как последнее чудо:

и в поле - рассвет, а вокруг - зверобой,
овсянки звенят, улетая отсюда.

Ты знал, каждый день я боюсь не успеть
в глазах твоих серых спастись от погони

за временем, модой, где нас нейросеть
научит любить. Ну а внутренность стонет.

Мы знали, что смертны и всё не успеть.
Прожить бы нам жизнь. Хоть одну. Но достойно.

Разлучит нас, верю я, только лишь смерть.
Обнимем детей. Наша жизнь - рукотворна.

ВСЁ СТАНЕТ МОРЕМ

Море
синими горбами китов
взмывает
там, где грохот и тишина,
простираясь,
расползаясь по миру,
покрывает запылённые города,
проникает в каждое окно.
Так, что море в каждом окне
вздымается,
вздыхает
неровными выкриками чаек,
солью остаётся на коже,
высушенное ветром.

Наверху то, что и внизу,
но когда всё станет морем
и море будет в каждом,
посредине -
не останется
никого.

MORE

More
звучит, как море
-
созвучьем желанию жить.

Представь
стихию в плену,
в затворе
под кожей
застрявшую.
Боже!

Какое же
это
море?
Несчастное
это
море.
Бьётся,

кружит, ворожит
внутри стеклянного тела
за стенами вечная жизнь
и

хочется морю
бури
в покое
нет вечности.
Всё - миражи.
И сбудется шёпот о большем -
ещё
и ещё
и ещё
бьётся
сквозь рёбра
сквозь серые стёкла
пробьётся
вдребезги стены
вернётся
в большое море
и станет
чем-то, что more.


АМАРАНТОВОЕ НЕБО


В тёмной спальне
на белой стене
синий маяк -
две красные
и две белые полосы,
маленькие синие окна.
За ними
ночное небо (без огней),
глубокое море (без земли).

Маяк
ненастоящий,
как у Корвина в темнице
(в королевстве Амбера).

О, великий и сумасшедший
Дворкин (курсивом),
архитектор(зачеркнуто),
Создатель ( ),
прошу
нарисуй на моей стене
маяк из других земель.

Ожившие линии
и я -
на берегу,
усеянном
обглоданными море ькамнями.

В воздухе -
оглушающий гвалт чаек.
Вокруг
от горизонта до горизонта -
расчерченное облаками
амарантовое небо.

Под ногами
от горизонта до горизонта -
синяя галька
и синие волны.

Линии размыты.

Белоснежный маяк
высоко надо мной.

В темной коробке
в бесцветном муравейнике
держу последнюю спичку,
обжигая пальцы.
Только рисуй.
Чтобы я поверила.

"Моя любимая"
⁣⁣Я в ночи ищу свет..
От ушедшего заката,
Но его нет..
Здесь война и кровь проливается рекой...
О свет божий, дай проснуться!
Увидеть вновь твой нежный облик
И к заботливой руке той прикоснуться,
Ты мой милый эльф, ты мой - духовник.

Война жестока и опасна,
А ты любимая - одна,ты ждёшь меня
И так прекрасна!
Война лишь убивает
И жизни забирает.
Но есть на свете
То, что нас спасает -
Любовь, что ослепляет, как в сонете...

Небо звёздное со мной молчит
И я молчу уж день который..
И лишь местами ветер говорит...
Он шлёт мне весть о смерти скорой;
Небо скрыло все мои мечтанья
О млечном счастье ..
Но я там вижу красоту необычайную -
Среди прочих звёзд одна лишь всех ярче созерцает.

Моя любимая...
Самая яркая!
Неповторимая звезда!
Я вижу тебя -
Ты далеко и за мной наблюдаешь,
Ты словно маяк -
Мне путь освещаешь,
Ты всегда со мной рядом, я это знал.

И ты знаешь, моя дорогая,
Я продолжаю идти
Только вперёд, не унывая !
Оружие к бою, смелость в кулак -
Я готов биться за тебя и только так!
Я счастлив жить на этой земле
И любить тебя, моя любимая...
Самая яркая! Неповторимая звезда!


"Я взлетаю выше неба"
⁣⁣Я взлетаю выше неба
Я взлетаю выше неба -
Я взлетаю выше грез,
Что душа наполнена безмерно
Большим садом из цветущих роз!
Я в этом мире благоухаю и цвету;
Я свято верю, что в жизни этой
Нет того, что теперь я не смогу!
Вот возьму себя за крылья смело,
Как взлечу я в облака -
И ничто полëт мой не прервёт,
Будь то гром с небес или же гроза -
Ничто мою веру не убьет.


Я парю над облаками;
Мне прекрасно и легко,
И я знаю: жизнь наполнена дарами
Моё чувство веры велико!
Есть на небе солнце и луна,
Что озаряют путь нам свысока;
И звезда на небе есть она одна,
Одна! Она для каждого своя!
Мечта - подобна волшебству,
А Цель - её старшая сестра,
Дотянуться до которой так хочу! И я лечу -
Покоряя все моря и острова.


Я взлетаю выше неба -
Я взлетаю выше звёзд,
Хочу добиться я успеха,
Хотя мой путь не так уж прост.
Взлетать придётся высоко;
Учиться падать и вставать
Мне будет нелегко,
Но я смогу творить и созерцать
Весь мир открыт передо мной!
Я не боюсь препятствий и преград,
До мечты моей - подать рукой!
И нет пути назад!


⁣⁣«Пропасть, затаиться и спрятаться»
Что мне стоит сбежать-
Я уже на грани судьбы;
Вокруг меня деспоты, тираны...
И не хватает сил для борьбы.


На земле свободно дышать
И ходить - не дозволено мне.
Намного проще сгинуть, пропасть -
В тёмной западне...


Нами правят злодеи-пересмешники...
Они стаями взлетают и поют;
А я - всё тот же прежний,
Меня их песни не влекут.


Мне бы бесследно пропасть;
Белоснежным сном раствориться
Или в чёрную пропасть упасть -
И сгинуть. Навеки забыться...


Я как нервный мотылёк -
Кружусь, мечусь во мраке заточенья;
Ищу я в этом мире нужный огонёк
И не могу не жаждать я спасенья...


Пустует ад без демонов-тиранов
И солнце пропало под градом туч
Моя окровавленная в сердце рана
Говорит мне правду всю: все главные бесы тут.


Пропасть, затаиться и спрятаться!
Я с бессильем смотрю в небеса!
Кому из демонов стоит раскаяться,
Чтоб окрасилась в белый цвет полоса?


Пропасть, затаиться и спрятаться!
Я не в силах терпеть эту боль!
Кому из нас нужно исправиться,
Чтоб вернулась в мир любовь... ?!


⁣«Он умирал от любви»
Он умирал от любви,
Желая всем спокойной ночи;
Считал поминутно последние дни...
Жизнь его отвергала. Но он любил её очень.
Веру свою не теряя,
Он жить продолжал, сердцем скрепя -
Он жил, ни что в себе не меняя,
Он любил всегда очень нежно! Хоть любовь была и слепа...


Он умирал от любви,
Поздравляя с Днём рожденья;
Не замечая лишь того, как все мечты ушли
В одно разбитое мгновенье:
Когда душа от нежности вздыхая,
Полюбила лишь Одну на свете,
Всецело жизнь ей посвящая,
Была приговорена лишь к смерти...


Он умирал от любви,
Улыбки щедрые даря;
Во сне он видел корабли,
И грустные и бурные моря!
Но любовь жила в нём. И в груди росла,
Пока морская горькая волна
Роковой удар не нанесла!
И несчастная любовь была всему вина...


Она была красива и умна
Девушка-мечта для него была она.
Своей прелестной красотой сводила всех с ума;
Поклонников была целая толпа,
Но искренней любовью только наш герой
Проникся к ней. И в сердце дверь открыл;
Она влюбилась. Боже мой! Забрала навек покой...
Весь мир он стёр и напрочь позабыл.


Он любил так сильно, горячо;
Был опорой и огнём,
Он был дружеским плечом.
И в жизнь влюблялся с каждым днём!
Любовь всегда лишь силы придаёт
И бережëт. Пока на свете есть любовь,
Ничто в этом мире не умрёт.
Она соткана из нежных лепестков...


И лишь слова способны обжигать
Влюблённым сердце каждый раз;
Если не суждено им вместе догорать,
Tо кончен будет грустно сей рассказ.
Выстрел первый сделала Она -
Словами из железа и стекла
Призналась, что не любила никогда.
И в этом вся трагедия была...


Всё, что сердце обожало когда-то,
Всё о чём душа так жадно кричала
Погибло на утро, совсем ещё рано,
Когда она даже не знала!
Любовь подобна кораблю
Несёт сокровище с глубоких вод;
И море громко к небу воздыхает: «Я тебя люблю!»...
Может и она... Когда-нибудь поймёт.


Он умер от любви,
В больном рассудке и без сил,
Оставив мир без доброты
От жизни ничего он не просил,
Одной любовью только жил.
Остается только пожелать
Всем людям жить, как он любил
И ни за что друг друга не терять.



⁣"Мафия, я и ты"
Мне сон приснился про тебя.
Что ты вернулся, и что не было грустного конца -
Как прежде крепко обнимаешь ты меня;
И вместе смотрим "Крёстного отца" -
Марлон Брандо - красавец
И харизматичный Аль Пачино,
Хоть в фильме и мерзавец,
Но как актёр он - молодчина!
Режиссёр Кополла - гений, несомненно -
И музыка - что надо,
И потому : "Мафия бессмертна"!
Это нам с тобой отрада -
Вместе фильм смотреть
И с умным видом рассуждать,
Кого из героев можно пожалеть,
Или смог бы кто гениальнее Брандо сыграть?
Ответы знали только мы с тобой -
Только мы: мафия, я и ты;
Никто не понял бы другой
Всей крутизны;
Не каждому дано понять,
Что мы с тобой поняли давно -
Не важно что снимать,
А главное: задать вопрос, о чём кино?
Мы с тобой - ценители искусства,
Мы с тобой - лучшие друзья,
Мы с тобой - любители блюд вкусных,
И значит, мы Мафия с тобой и это навсегда.

⁣НЕ СМОТРИ НА МЕНЯ ТЫ ОСЕНЬ...

Не смотри на меня ты осень,
Я уже совсем не та!
Время разбросала проседь
И вложила смысл в уста!

Жёлтый лист кленовый вянет,
Погружаясь в пустоту.
Ничего уже не в силах
Разбудить его весну.

Мы приходим ниоткуда
И уходим в никуда.
Так зачем нам это чудо
Жизни грешной суета?

Почему же на закате
Мы хотим встречать рассвет?
Почему на всей планете
Краше дома места нет?

Диалектика природы!
С нами счастье и беда!
Только хочется свободы
От сомнений навсегда!

Только сердце просит счастья,
Просит солнца и любви!
Диалектика природы,
Мою душу не губи!

Желтый лист пусть отцветает,
Пусть бегут мои года,
Старый снег весною тает...
Будет пусть это всегда!


ПОСВЯЩАЕТСЯ МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ

Прошёл последний летний день.
Распахнуто во двор окошко,
Уже не зацветёт сирень,
И по двору гуляют кошки.

Вся жизнь твоя, в один момент,
Мелькнула перед люстрой тусклой.
Зачем страдала столько лет?
Чтоб создавать шедевры чувством!

И вот последний эпилог:
Верёвка, стульчик, дверь закрыта...
В груди застыл обид комок,
Просвета в нем тебе не видно.

Ничто не может так убить,
Как повседневная усталость,
Как боль, которая тебе,
Без сожаления досталась.

Нет сил творить! Нет сил любить!
Нет сил терпеть свои невзгоды!
Нет сил забыть тебе о той,
Тобой потерянной свободе!

Вся жизнь, как будто календарь
И на последней ты странице...
И тот волнующий февраль,
Тебе уже не будет снится...

Последний миг, последний вздох,
Последнее прости, из сердца,
Последние твои стихи
И в тишину открылась дверце...





⁣БИБЛЕЙСКАЯ ИСТОРИЯ...

Это было, точно было,
В те далёкие века,
Солнце жгучее светило
Над пустыней свысока...

Там печальный, старый путник,
Прибывающий в мольбе,
С сыном шёл, как грустный узник,
Не завидуя себе..

Знал он то, что сын любимый
Должен агнцем предстать,
Чтобы был он Богу верный
Жертву нужно им отдать!

Нет сомнений, нет тревоги,
На душе один покой!
Верил он, Бог не строгий,
Всё решит, ведь Он любовь!

Знал он, сын воскреснет,
Даже если и умрёт!
Как в прекрасной песне
Его вера оживёт!

Это было, точно было,
Много сотен лет назад.
Солнце жгучее светило,
Но был путник жизни рад!

Не понадобилась жертва,
Всемогущий рассудил!
Та история бессмертна,
В ней Бог людям путь открыл.

Что придет на Землю вскоре
Другой СЫН и в нужный час,
Победит людское горе
И за всех нас жизнь отдаст!





⁣Я К ТЕБЕ ОБРАЩАЮСЬ, МАМА...

Я к тебе обращаюсь, мама!
В жизни так безнадёжно мало,
Тех минут, что с тобой вместе,
Мы смеялись в счастливом детстве!

Без тебя мне так плохо, мама!
Ты одна для меня стала
И была и всегда будешь,
Вдохновением моих будней.

Я хочу, как тогда в детстве,
Поцелуев твоих нежных,
Твоих рук безгранично тёплых,
Разговоров весёлых, добрых.

Наклонись над моею постелью,
Стань на время моей тенью...
Я одна, но всегда мы вместе!
В моих мыслях, в моём сердце.





⁣СТИХИ ПОЭТА

Что такое стихи для поэта?
Это песнь проливного дождя,
Это лучик далёкого света,
Это нежно люблю, для тебя!

Это песни бескрайнего моря
И леса, и поля, и луга....
Это с детства далёкие зори
И родные до слёз берега.

Стихи сотканы из лабиринтов
Той простой и наивной души,
Что когда-то увидев всё это
Не смогли удержаться в тиши.

Что такое стихи для поэта?
Это просто ещё одна жизнь,
Из которой в минуты рассвета
Рождаются ниточки рифм.

⁣Верность

Ангелине Колосовой

Ей было всего-то семнадцать лет.
Ему - почти девятнадцать.
Ходили вместе встречать рассвет.
Он учил её целоваться.

Он обнимал её нежный стан
Трепетными руками.
А в восьмидесятом случился Афган.
Дальше вы знаете сами.

Она получила два бодрых письма:
"Ты там не сходи без меня с ума.
Всё в порядке. Такая работа".
Он ей писал: "Ты моя любовь.
Давай-ка белое платье готовь.
На свадьбу приедет вся рота".

И это всё. А потом тишина,
И ничего неизвестно.
В военкомате спросили: "Жена?"
Она отвечала: "Невеста".

Сегодня и завтра сведений нет.
Хотелось кричать и выть ей.
Был каждое утро её силуэт
У военкомата к открытию.

Её уже лично знал военком.
Она ожидала чуда,
И всё казалось, что тут её дом -
Ведь он уходил отсюда.

Ей офицеры кивали: "Привет!"
Хорошие там ребята.
И лился какой-то особенный свет
Из окон военкомата.

Потом ей сказали, что он пропал,
Не жди - погибла вся рота.
И в горле ком непонятный стоял -
Ответить мешало что-то.

Она молчала четыре дня -
Понятно. Конец надежде.
На пятый сказала: "Простите меня.
Теперь всё будет, как прежде".

Уже сорок лет она в восемь часов
У двери военкомата.
Тут вся её жизнь. Тут её любовь -
Отсюда уходят солдаты.

Давно работает здесь она.
Ей нравится это место.
Теперь она спрашивает: "Жена?" -
И слышит в ответ: "Невеста".

Все дни её покаянно легки -
Дана ей такая милость.
А по ночам она пишет стихи
О счастье, что с ней не случилось.



В потоке

Как легко и приятно быть частью толпы
И нестись по теченью, не зная, куда тебя вынесет: там или тут -
И лететь, не хватаясь руками за ленту стропы,
Или петь вместе с хором, не вслушиваясь, что поют.

Что они там поют? И куда их несёт? Куда дуют ветра?
А какая мне разница - только бы не поперёк.
Поперёк-то трудней. И в засаде сидят снайпера,
И волна с голоаой накрывает, и в сторону сносит поток.

Хорошо хором петь. Не заметно, что кто-то даёт петуха.
Или кто-то не помнит мелодии песни и слов.
А ещё лучше хором молчать. В этом нет никакого греха,
Ибо песню не любит хозяин ветров...



ЧеКа

Моей бабушке Астафьевой (урожд.Сониной) Зое Сергеевне,
получившей от ЧеКа путёвку в большую жизнь.

У моей гранаты
сорвана чека.
Я из рода ваты,
из детей ЧеКа.
Я из беспризорных,
вставших в этот строй.
Я из непокорных,
принимавших бой.
Я из пионеров,
кто всегда готов,
Тех, кто ценит веру
выше громких слов,
кто сперва за парту,
а потом в забой,
кто стоит за правду,
жертвуя собой.
Не было б на свете
этого стиха,
если бы не дети,
взятые в ЧеКа.

Рассказ
МОНЕТОЧКА
Вениамин Иванович Коробяшко владел бухгалтерской фирмой уже много лет. Он был не только собственником, но и директором. Коллектив фирмы был небольшой, устоявшийся и надёжный. Сугубо женский. Все сотрудницы относились к Вениамину Ивановичу с большим уважением, а когда нужно - с почитанием.
Каждое утро в бухгалтерской фирме начиналось одинаково. Вениамин Иванович приезжал раньше всех и переставлял бегунки-курсоры на квартальных календарях сотрудниц, меняя дату. Эту работу он не позволял выполнять никому. Особенно ему нравилось, когда заканчивался месяц, и нужно было отрывать сразу по три листочка на каждом календаре. Тогда он складывал оторванные листочки в аккуратную стопочку, которую затем специально назначенная работница перекладывала в другую стопочку и сдавала в макулатуру.
Когда Вениамин Иванович взял к себе на работу заместителя Веру Павловну, ей выделили отдельный стол с календарём. Она немного удивилась, что директор сам переставляет дату на календарях, ведь и Вера Павловна тоже любила начинать с этого рабочий день. Поэтому она попросила начальника не трогать её календарь. Вениамин Иванович недоумённо взглянул на своего заместителя и сказал: «Нет, так дело не пойдёт! Это моя миссия!» Вере Павловне пришлось подчиниться.
Обойдя все столы и выполнив ежедневный ритуал, Вениамин Иванович садился в кабинете, и в открытую дверь смотрел, как приходят сотрудницы, здоровался с каждой из них, а потом уезжал на переговоры с клиентами.
Клиенты Вениамина Ивановича очень ценили. Он виртуозно умел находить выход из любой, казалось бы, патовой, ситуации. Он знал, как заплатить меньше налогов, как получить возмещение из бюджета, как изменить отчётность, чтобы банк выдал кредит, а налоговая отстала.
Ценили его и сотрудницы. С ним всё было ясно-понятно, надёжно. Зарплату он платил небольшую, но стабильную. Два раза в месяц строго в назначенные дни. Если возникали вопросы, он разъяснял, как и что оформить, какие проводки сделать, и во всём любил порядок.
Вениамин Иванович всегда говорил своим женщинам: «Поймите, дебет слева, а кредит справа – не главное! Главное - чтобы картинка была красивая!»
И для этой картинки все старались в поте лица: разбирали документы, проводили операции, строчили ответы в налоговую. Если клиент вовремя не предоставлял нужные накладные, Вениамин Иванович, подсказывал какие сделать записи в учёте, чтобы всё сошлось, а если становилось ясно, что документы никогда уже не появятся, он трагедию из этого не делал, а просто объяснял клиенту, сколько стоит решение проблемы.
Была у Вениамина Ивановича одна страсть – он коллекционировал монеты. Причём не обязательно редкие и ценные. Он собирал всякие: десятирублёвые российские монеты, юбилейные советские, разменные монеты разных стран. Он аккуратно раскладывал монеточки по ячейкам пластиковых листов, а листы вставлял в альбомы для нумизматики.
Вечером он обычно не мог заснуть, если перед сном не посидел хотя бы полчаса в уютном ушастом кресле и не полистал свои альбомы.
Когда появились инвестиционные монеты, страсть Вениамина Ивановича разгорелась с новой силой. Теперь он подолгу мог рассматривать каталоги золотых и серебряных монет, а когда удавалось заполучить очередной экземпляр в коллекцию, радовался как ребёнок и ласково говорил: «Новая монеточка!»
Приближался день рождения Вениамина Ивановича. У сотрудниц не было больших сомнений, что подарить директору. Только вот какую монетку выбрать, они не знали. Ведь даже если всем скинуться больше чем обычно, не хватало ни на один ценный экземпляр. Сомнения разрешила жена Вениамина Ивановича, которая появлялась в фирме два раза в месяц и начисляла зарплату. Она выбрала золотую монету с «Георгием Победоносцем» и сказала, что больше половины оплатит сама. На том и порешили.
Деньги сдали Вере Павловне, та съездила в банк, купила монету и спрятала её подальше в сейф. На день рождения Вениамин Иванович с женой уехали отдыхать, а коллектив старательно готовился к празднику, который должен был состояться по возвращении начальника.
Приготовления шли полным ходом. Кто-то предложил купить много-много коробочек разного размера, вставить одну в другую, заполнить мишурой и конфетти, а в самую маленькую положить купленную монеточку. Женщины распределили обязанности: одна покупала коробочки, другая обёрточную бумагу и красивые ленточки, третья искала поздравительные стихи в интернете, четвертая придумывала костюмы, пятая заказывала пироги. Все были заняты, приходилось утром опаздывать, а вечером пораньше уходить с работы. Ведь так много всего нужно было сделать! И только Вера Павловна совсем зашивалась, замещая занятых коллег. Но что уж тут поделаешь: все были заняты важным делом – подготовкой праздника, а она свою скромную лепту уже давно внесла – купила монетку.
И вот наступил долгожданный день. Накануне вечером всё было готово. Коробочки заполнили мишурой, упаковали и завязали их бантом. Стихи выучили, обернулись в белые простыни поверх офисных платьев, изображая греческих богинь, и прорепетировали. Даже бегунок на календаре Веры Павловны, который она в отсутствие Вениамина Ивановича переставляла сама, заботливые женщины вернули обратно.
Ночью Вере Павловне приснился сон. Будто она превратилась в светлую красавицу и попала на великолепный пир. Вот идёт она впереди божественных дев навстречу какому-то блистающему кругу. Вдруг всё погасло, и Вере Павловне стало страшно от того, что она забыла о чём-то важном. Но проснувшись, она так и не вспомнила, о чём же забыла.
Загорелый и отдохнувший Вениамин Иванович появился в офисе позже обычного, когда все уже были в сборе. Женщины встретили его радостными возгласами. Переодевшись музами, они прочитали ему стихи, долго хлопали, а потом вручили большую красивую коробку.
Вениамин Иванович, конечно, не мог не догадываться, что там внутри, и глаза его заблестели. Потом пили чай с вкусными пирогами, и всё пошло своим чередом.
На следующий день Вениамин Иванович пришёл на работу осунувшимся, с тёмными кругами на помятом лице. Он был рассеян и расстроен. То же повторилось и на другой день. Только на третий день Вениамин Иванович подошёл к Вере Павловне и робко спросил: «Я, конечно, всё понимаю. Коробочек очень много, и они очень красивые. Я их расставил по порядку, проверил внутри каждую. Но ведь в них же ничего нет! Что мне с ними делать?»
Вера Павловна побледнела, и ладони её вспотели. Она кинулась к сейфу, открыла его и из-под груды банкнот и документов вытащила капсулу с золотой монетой.
«Моя монеточка!» - ласково сказал Вениамин Иванович.
Он представил, как вечером сядет в своё большое ушастое кресло, достанет альбом и положит капсулу с монетой в приготовленную для неё ячейку, и тихая улыбка озарила его лицо.

Изредка, поднимая клубы пыли, громыхали мимо разбитые «шестерки» и «Нивы» постсоветского
разлива, продребезжала сбитой подвеской автолавка, но не остановилась. Идти было недалеко, порядка семнадцати километров, руку он поднимал больше на автомате, чем в надежде поймать попутку. Неожиданно рядом притормозил болотного цвета «Дастер», опустилось стекло с пассажирской стороны, в окно выглянул улыбчивый парень лет тридцати с широким добродушным лицом.
— Куда подбросить?
— До Шокино.
— Садись, по пути. Рюкзак давай на заднее, багажник забит.

Вячеслав сел на пассажирское место.

— Мне в Кекино, к матери еду. От Шокино четыре километра. Чего в Шокино забыл?

— Церковь реставрируем восемнадцатого века, Петра и Павла.

— Тю! Там реставрировать нечего, она десять лет назад обвалилась.

— По архивным чертежам восстанавливаем. Инвесторов привлекли, зимой грант взяли.

— Ну чудеса! А мы в этой церкви в детстве в войнушку играли. Там поле большое рядом. Ты сам откуда? Из Нижнего?

— Из Москвы.

Парень посмотрел на Вячеслава с подозрением: точно так же смотрели на заезжих горожан
в его родном поселке за много километров отсюда. Дальше, как правило, следовали вопросы из серии «взять на понт».

— А работаешь кем?

— Диспетчером.

— В Яндексе?

— Почему сразу в Яндексе?

— Ну, в такси там, доставке еды, на скорой, где еще диспетчера работают?

— Мои такси посложнее развести будет, — усмехнулся Вячеслав. — Я авиадиспетчер в Домодедово.

Хозяин «Дастера» недоуменно распахнул глаза.

— А че голосуешь? Машины, что ль, нет?

— Есть. Мне так больше нравится. Людей видишь.

— Нервная работенка?

— Есть немного. Вот, в отпуске церкви восстанавливаю и себя заодно. Знаешь, как дерево правильно валить, если по старой технологии?

— Откуда ж, у нас тут поля одни, — парень повел головой в сторону пожухлого поля, поросшего вдали высоким кустарником.

— Надо зимой, в феврале-марте, на полную луну, тупым топором, пока все соки спят.

— С твоей зарплатой мир объездить можно, а ты деревья тупыми топорами валишь, во чудак!

— Мир я видел. Летчиком раньше был на международных рейсах.

— Понятно, теперь работы не стало, позакрывали все, — важно, со знанием дела констатировал водитель.

— Я давно не летаю, восемь лет как.

— На пенсию вышел?

— В аварию попал. Летную комиссию после не прошел, отстранили. Переквалифицировался в диспетчеры. Спасибо жене, надоумила выучиться, пока еще летал. А уж как я сопротивлялся поначалу!

— Да, жалко такой денежной работы лишаться. Еще и по всему свету летать. Я только в Анапе бывал. Ездили два года назад с женой и дочкой, понравилось. Ни разу до этого моря не видел. Я в Арзамасе живу, в строительном там работаю. В деревне работы нет. Вот, к матери еду. Дом ремонтировать надо. На прошлой неделе кровлю завез, буду менять, пока в отпуске.

— Семья в городе осталась?

— Нет уже семьи. Развелись полтора года назад.

— А дочка большая?

— Шесть лет.

Повисла неловкая пауза.

— А у тебя как?

— Жена, два сына. Старший в институте учится, младший школу заканчивает.

— Понятно все. Ну, бывай! Приехали. Вон церковь твоя, по прямой минут двадцать через поле. А я в Кекино.

— Спасибо, — Вячеслав крепко пожал руку водителя, достал рюкзак с заднего сиденья.
— Если что, давай к нам. Мы здесь до октября. Ты на вид парень толковый, рабочие руки лишними не будут. Да и ребята у нас что надо.

Проселочная дорога через заброшенное пожелтевшее поле вела к реставрационному лагерю, где уже возвышался свежими лесами над деревянной коробкой остов будущего шатра.

Вячеслав ждал начала реставрационного сезона каждый год. Ждал отпуска, когда вновь соберет рюкзак, взвалит на себя палатку и спальник и отправится прочь из города — в поле, на берег реки или озера. Туда, за чувством принадлежности и служения миру, которое наиболее полно ощущал только здесь.

Жаркий август, словно облаком, обволакивал запахом высохших трав и напитанной солнцем земли; безжалостно, до красноты, обжигал шею, просоленной влагой выходил сквозь тонкую ткань футболки.

— В чашу руби! — неслось со стороны лагеря.

Вячеслав прибавил шагу. Сердце наполнялось радостью. Он любил пробегающую по руке волну,
когда топор врезался в дерево — и следующее за ней чувство слияния, будто ты сам, топор и бревно срастаетесь и становитесь единым организмом. Любил сияющий белым золотом на солнце, только что прилаженный, свежий лемех главки. Любил, когда в натруженных за день руках к вечеру приятной тяжестью оседала усталость и на плечи ложились плечи друзей, даря удивительное чувство единения — и одновременно свободы.

Невидимый оркестр исполнял какофоничную мелодию из глухих ударов металла о дерево, трелей
кузнечиков и гремящей из беспроводной колонки «Take Me To Church».

Он вспомнил, как впервые оказался в церкви. Во время школьного похода после седьмого класса, в июле восемьдесят четвертого.

* * *

У центральных врат (тогда Славка еще не знал, что это центральные врата) Нина Сергеевна повязала белую хлопковую косынку на свои густые, темные с проседью волосы, собранные в ракушку. Тяжелая деревянная дверь скрипнула заржавевшими петлями, в нос ударил запах застоявшегося воздуха и отсыревшего кирпича.

Капелька пота сбежала от затылка вниз, по шее, за воротник хлопковой клетчатой рубашки и ацетатный шелк пионерского галстука. Прохлада каменных стен мурашками пробегала под лопатками, оставляя за толстыми стенами старого храма полуденный зной и долгую дорогу через луг, сквозь заросли цветущего иван-чая, таволги и ярко-синих васильков.

— Дети, обратите внимание, по правую руку от царских врат традиционно располагался образ Иисуса Христа, по левую – Богородицы. А теперь поднимите головы. — Голос Нины Сергеевны гулким эхом отражался от каменных стен. — Видите, это барабан храма. Снаружи он венчается главным куполом, а изнутри — ликом Спаса Нерукотворного.

— Барабань, барабань, ты куда пришла в такую рань? — фальшивым голосом пропел Юрка.

Класс засмеялся.

— Апичин, хватит паясничать!

— Нин Сергевна, скучно ж. Чего нам эти картинки? Ничего не понять. Темные какие-то, страшные. Бога все равно нет.

— Есть Бог или нет, не нам судить, Юра. А это наследие наших предков, история нашей страны. Единственный неразграбленный храм в районе сохранился!

Тысячи пылинок медленно переливались в тусклом солнечном свете, оседали толстым, темно-серым мышиным слоем на золоченых окладах древнего иконостаса и темных, поблекших ликах святых. Запах старого дерева вперемешку с едва уловимым шлейфом лампадного масла щекотал ноздри. Сквозь
давно не мытые, подернутые паутиной толстые стекла барабана мягкими, слабо золотыми пластинами на соседнюю стену ложился теплый солнечный свет, прямо на почерневший лик Николая Угодника.

Славка крепко зажмурил глаза, чтобы не заплакать. Раз, два, три, четыре, пять. Глубокий вдох. Этот способ всегда помогал. Юрка, хоть и лучший друг, а высмеять всегда готов.

* * *

«Святый угодниче Николае, теплый наш заступниче…» — глухо, с присвистом шептала баба Вера перед иконой, опустив на колени свое грузное, тяжелое тело. Маленькая лампадка чадила, слабо освещая темный образ, бабы Верина комнатка за печкой наполнялась тяжелым сладким запахом.

— Помолись святому Николаю, Славушка, он тебя в пути защитит, — шептала на ухо баба Вера.

«Каком пути?» — думал Славик. За свои семь лет он ни разу не уезжал из поселка.

Славику было страшно. Он боялся этих черных, худых лиц с большими темными глазами и узкими длинными носами, которых он в жизни не видал. Ему казалось, они смотрят на него с осуждением, как папа, который вот-вот вытащит ремень, будто знают, что накануне они с Юркой воровали горох на колхозном поле. Воровать, конечно, плохо, это и мама говорит, и Татьяна Анатольевна в школе, и на собраниях октябрятской звездочки. Но на колхозное поле за горохом все ребята бегают. Баба
Вера перед иконой все клала и клала земные поклоны.

* * *

— Нин Сергевна, пойдемте уже опалиху[1] печь! Почто нам эти иконы, все равно на экзамене не спросят!

Раз-два-три-четыре-пять. Вдох. Выдох.

Латунный бабы Верин крестик холодил грудь под рубашкой, под ярко-алым шелковым галстуком.

* * *

«Это святитель Пантелеймон, он от болезней исцелиться помогает, это — святой Николай Угодник, он путников бережет, а это — Богородица, заступница наша», — темные лица уже не казались страшными, только отчего-то слишком печальными.


— Опять вы, мама, его своему мракобесию учите, — мимоходом встревал отец.

* * *

Пять-четыре-три-два. Выдох. Вдох.

Не было больше бабы Веры, померла, когда Славику девять было. Старая была, еще царские времена застала. Каждый год на Пасху она пекла кулич, и аромат сладкой сдобы и неведомых трав, названий
которым Славка не знал, окутывал кухню. Славик помнил, как уютно пахло от бабы Веры теплым тестом, помнил ее цветастый платок и круглое морщинистое лицо, и теплые руки, всегда готовые обнять.

Вдох. Выдох. Раз-два-три…

— Деисусный, праздничный, — звучал над залом голос Нины Сергеевны.

«Деисусный, праздничный», — шепотом повторяли Славкины губы.

По лицу предательски бежали слезы.

Вечером они развели костер. Отблески пламени растворялись в светлой еще июльской ночи, тихая гладь реки отражала зеленые купола старинного храма.

— Ах, почему, почему, почему был светофор зеленый? — мимо нот горланил Юрка громче остального класса.

— Нина Сергеевна, а вы в Бога верите?

— Как же в него не верить, Слава? Ты посмотри — и солнце, и небо, и луг этот. Разве мы это создали?

— А вы не боитесь?

— Чего мне бояться?

— Расскажут, что вы нас в церковь водили. Вас ведь, наверное, в школе заругают.

— Есть то, что сильнее любого страха, Слава. В чем наше наследие, наши корни, наша сила.

* * *

Нину Сергеевну тем летом исключили из партии и отстранили от классного руководства. Через год грянула перестройка, объявили гласность, а вскоре партия была уже никому не нужна.

Славка давно уехал с Севера: после школы поступил в Москву, в авиационный, и на родину приезжал раз в год, в короткий отпуск — навестить родителей. Там время как будто замерло и ничего не менялось. Лишь затянули яркими баннерами с названиями магазинов дома, изуродовав, на Славкин вкус, прежний лик старинных купеческих улиц.

Нина Сергеевна стала уже совсем седой, но по-прежнему сохраняла бодрость духа и преподавала. Только уже не историю — она вела кружок традиционной росписи в поселковом клубе. Ее сухие старческие руки на удивление твердо держали в руках кисть и оставляли на берестяных туесках, крафтовых пакетах, холщовых сумках и телефонных чехлах уверенные штрихи, расцвечивая их розовыми, оранжевыми и красными северными розами в обрамлении завитушек и зеленых листьев.

Закадычный Славкин дружок Юрка Апичин слыл все тем же неугомоном. Даром, что обзавелся внушительным семейством, закончил семинарию и стал настоятелем поселкового храма — того самого, в котором первым кричал, что Бога нет.

В год, когда Славка лишился летной лицензии и впал в затяжную депрессию, не зная, куда себя деть, Юрка был одержим идеей возрождения небольшой деревянной часовни в нескольких километрах от поселка. Часовня стояла над колодчиком святого Варлама Важского, куда верующая паства совершала ежегодный крестный ход. Крыша ее совсем прохудилась и рисковала вот-вот обвалиться, сгнили до трухи нижние венцы — денег на реставрацию не хватало. Но Юрку было не остановить: собирал с миру по нитке среди прихожан, как-то договорился с местными предпринимателями-лесопильщиками, которые бесплатно дали ему стройматериалы и даже завезли на технике в ту страшную глухомань, куда разве что пешком пройти.

По правде говоря, Славка к Юрке зашел больше из вежливости, чтобы не обидеть. Идти тем вечером никуда не хотелось. Хотелось, чтобы все отстали и оставили в покое.

Юркина жена на днях должна была родить очередного отпрыска и вот уже две недели лежала в областном роддоме в ожидании пополнения семейства — районный два года как закрыли из-за оптимизации. Юрка один пытался справиться с пятью детьми.

— Костя оторвал голову моей кукле! — надрывалась слезами Юркина младшая дочь.

Юрка вытирал ей заплаканное лицо валявшимся на столе кухонным полотенцем, одновременно
продолжая убеждать Славку в необходимости восстановления часовни и выхода из депрессии.

— Так не безработный ведь ты, вон, в диспетчеры берут. Тоже деньги хорошие, не чета нашим, деревенским. А Светка-то какова! Как в воду глядела… Повезло же тебе, Славыч! Лучшую девку в классе отхватил!

— Я летать хочу, в небо, а здесь… Как инвалид.

— Чур тебя. Какой инвалид? Руки-ноги на месте, спина целая. Поблагодари Господа, что так все обошлось. А то, что хромаешь — не так и страшно, со временем уйдет.

— Пааап, Олег у меня планшет отбирает!

Славке хотелось тишины, сбежать прочь от Юркиного назойливого энтузиазма и гвалта его семейства.

— Взяли все по лейке и марш на грядки, все! Планшет сдать, куклу тоже, пистолет под арест. Маша, ты за старшую.

На кухне стало заметно тише. Осталась только самая маленькая девочка, которая едва слышно всхлипывала у отца на коленях, оплакивая потерпевшую поражение в неравном бою куклу.

— Уфф… — с облегчением выдохнул Юрка. — Наконец, и о деле можно. Славыч, рук не хватает, помогай! Все лучше, чем сидеть хандрить.

— Я топором только дрова колоть умею, — попытался отвертеться Славка.

— У меня специалист знаешь какой! Высший класс! Мастер деревянной реставрации, в Кижах был, на Соловках, всему научит!

Тогда и научился Славка рубить в лапу и в чашу, тупым топором, по старой технологии, как делали еще их пра-пра-прадеды. Научился вырубать лемех и даже крепить его при помощи деревянных гвоздей. Первые дни невыносимо ныла спина и отваливались руки от ударной волны — казалось, этот гул не пройдет никогда. А к концу отпуска Славка понял, что больше не сможет без этого жить.

Так началась его летняя реставраторская жизнь. Сначала искал лагеря, прибивался к готовым командам. А потом создал свою. Сам стал искать объекты для реставрации, писать с ребятами гранты, находить специалистов.

* * *

Над лагерем гитарным боем неслось «А не спеть ли мне песню о любви…», подхваченное нестройным хором голосов. Здесь, на возвышенности, звезды казались особенно близкими и будто наклеенными на черную бархатную подложку. Запах дыма смешивался с запахом свежей стружки, и отцветших трав, и той едва уловимой ноты туманной влажности и бодрящей осенней свежести в еще по-летнему теплом воздухе, которая бывает только в середине августа.

Под футболкой Славка носил все тот же латунный бабы Верин крестик на суровой нити. Шелестящий
шепот летнего ветра колокольными переливами сплетался в памяти с теплым шепотом из детства: «Святый угодниче Николае, теплый наш заступниче…»

Утром перестук молотков и топоров был нарушен утробным рычанием двигателя, шорохом шин о сухую траву и хлопком открывающейся двери.

— Эй, мужики! Помощь нужна? — пронесся над полем знакомый Славке по вчерашнему дню голос.


[1] Опалиха – печеная картошка
(северный диалект) (прим. авт.)

⁣Васькины записки.

Этот день я запомнил надолго. Хозяин хмуро сказал: «Поехали» и посадил меня в машину. Знал бы, что тогда я ехал в никуда. Машина приехала в незнакомый район и хозяин высадил меня. Посмотрел задумчиво, затем сел в машину и уехал.

Я ждал. У магазина лениво переругивались двое попрошаек, предпочитавшие «забывать» свое незавидное положение с помощью «зеленого змия». Я презрительно на них поглядывал. Ведь я был из хорошей семьи, хозяин не пил, а мне покупал качественный корм. Я даже предположить не мог, что скоро так же буду рыться в мусорке в поисках еды, как один из этих незадачливых спутников магазина. Вдруг из магазина вышла милая девушка, увидела меня и, после секундного раздумья, достала сосиску, подошла и положила рядом со мной. Я понял, что это мне, но есть не стал. Краем глаза заметил, что за сосиской цепким взглядом следит бродяга, и, как только дарительница ушла, метнулся ко мне, схватил сосиску и помчался наутек, чтобы не пришлось делиться с собратьями.

А я ждал, надеялся, что хозяин вернется за мной. Скоро стемнело. Я понял, что никто за мной не вернется. Но в голове упрямо возникали страшные картины: я представлял, что с хозяином случилось что-то ужасное, поэтому он за мной не приезжает. Бедный хозяин где-то горько скучает по любимому подопечному. Я не хотел думать, что меня просто бросили.

Ночь принесла с собой непривычные холод и голод. Я залез на ближайшую скамейку и свернулся клубочком. Проснулся от резкого удара об землю. Один из вчерашних доходяг устроился на мое место, не церемонясь скинув мохнатого бродягу. От обиды и боли у меня выступили слезы на глазах. Со мной никогда не поступали так жестоко. И я не знал, как реагировать. Из сытой и размеренной жизни меня внезапно бросили в суровую бродячую действительность. Стало очень горько. В голове всплывали вопросы: Как так можно?, Что делать? Не найдя лучшего выхода, как и ответа на вопросы, я обиженно пополз от места происшествия. Возле мусорных баков кто-то оставил коробку. Посчитав ее безопасным убежищем, я забрался в нее. От усталости и пережитого сон пришел как спасительное лекарство. Проснулся я от сильного голода. Вспомнилась вчерашняя сосиска, оставленная приятной девушкой. В надежде встретить добрую душу, я поплелся к магазину. Ночные обидчики уже были там, с ненавистью посмотрели на меня, но не тронули. Это меня ободрило и я остался ждать. Но вчерашней девушки не было, как и сил у меня. Прошел день, но никто не угостил меня чем-то съестным. Еле ковыляя, я поплелся к мусорным бакам в поисках чего-то съедобного. Запах вокруг мусорки был неприятным. Стараясь не дышать, я начал поиски. Вдруг я обнаружил начатую банку сметаны. Схватил ее и оттащил свою соблазнительную добычу подальше. Наконец я смог утолить свой голод. Жизнь налаживалась).. Сытый, я смог оценить и сверкающее солнце, пускающее солнечных зайчиков по изумрудной листве лип, и беспечный щебет птичек, - как ни странно, даже в такое тяжелое для меня время, пернатых я не рассматривал как еду. Да и потом тоже… Выбрав солнечное местечко, я удобно расположился. Так я проспал весь день. Проснулся я от уже знакомого холода и товарищеского мяуканья. Меня приветствовал кот. По его видавшему виды меху я понял, что жизнь он знает. Маркиз, так звали моего нынешнего друга, и правда, рассказал мне все о здешних нравах. О том, что дворник гоняет бродячих котов метлой, что местная детвора развлекается тем, что привязывает к хвостам котов все, что под руку попадется и гогочет, когда бедный котик бежит и все это привязанное «добро» громыхает. А вот отвязать, наигравшись, дети не удосуживаются, и мяукующий друг может несколько дней «возить» за собой хлам, пока кто-то из взрослых не сжалится и не отвяжет. А еще детки любят намазать мохнатых краской. От краски кожа чешется, зудит, кот ее слизывает и травится, иногда насмерть. А один местный хулиган стрелял «пульками» по «братьям нашим меньшим» и выбил Барсику глаз. Так и ходит теперь Барс одноглазым. Такие «ужасы» стали моей повседневностью.

Теперь еду мы добывали вместе с Маркизом. Пока один добывал пищу в мусорных баках, другой стоял «на стреме», чтобы двуногие бомжи-конкуренты не наградили нас тумаками. С Маркизом было весело, у него в запасе было много смешных историй, которые скрашивали наше незавидное существование. Маркиз не раз выручал меня в схватках с другими котами.

Но однажды случилась «война». Пришли вояки из соседнего двора. Здоровые коты, которые решили отвоевать территорию. Их было пятеро. И нас двое (раненый Барсик не в счет). Бились мы страшно. Визг и громогласное мяуканье стояли на весь двор. От нашего воинственного «торнадо» летели клочки меха и брызги крови. Пока взрослый дядька не распинал наш «клубок». У меня болела лапа. Зализывая рану, я оглядывался по сторонам. Бедный Барсик тоже получил ранение. Троица врагов удалилась в свой двор, двое из их стаи лежали недвижимо. Но, о ужас, не двигался и мой друг, Маркиз. Когда я к нему подполз, он не дышал. Мне стало очень горько. Едва обретя друга, я его потерял. Жизнь снова больно ударила меня. Опять я потерял близкого человека…

Есть мне не хотелось. Два дня я безрадостно ковылял по двору. На третий ко мне подошла незнакомая девушка:

- Привет! – добрый голос окликнул меня.

Я поднял голову.

- Ты очень похож на моего погибшего друга, - продолжила она, и добавила, невесело усмехнувшись, - если тебя, конечно, отмыть. Пойдешь ко мне жить?

Я недоверчиво покосился. Жизнь давала мне шанс?!

- Даша, - представилась незнакомка и поманила, - Пошли!

Я не верил своему счастью, но поплелся за Дашей.

Мы поднялись на 2 этаж «хрущевки» и зашли в уютную квартиру. Даша потащила меня в ванную и долго мыла с душистыми средствами. Потом налила в миску молока. На второе была рыбка. Я поел, Даша выпила чаю с бутербродами и мы поехали к «доброму доктору». Так Даша назвала ветеринара. Жизнь стала прекрасной. Раны зажили. Но тревога меня не оставляла. Я ждал подвоха. Но Даша и не думала меня бросать. Она покупала мне игрушки, знакомила со своими друзьями, все они очень хорошо ко мне относились и угощали вкусняшками. После пережитого жизнь казалась мне раем. Я подумал, если кошачий рай существует, то он именно такой. Да, забыл сказать, имя Васька дала мне Даша – самая лучшая Даша на свете!

⁣Удачливый день

Письмоводитель Ветлужского уезда Александр Гордеевич Зайцев проснулся позже обычного, выглянул в окно втридорога снятой на Нижнем базаре каморки. Погода стояла за первый сорт! В мутных лужах колодезного двора отображалось на удивление ясное небо. Над прохудившейся крышей посвистывали стрижи. Пышнотелая хозяйка с неуемным бюстом, напевая Камаринскую, развешивала под окнами свежевыстиранные простыни…
Александр Гордеевич совершил утренний туалет, надел парадный сюртук и вышел во двор. Мимоходом похвастался хозяйке виденным сном, в котором он поймал огромную, размером с электрический вагон, рыбу.
Хозяйка, по своей натуре женщина рассыпчатая, враз припомнила толкователь снов от египетских и индийских астрологов, наобещала квартиранту богатство и почет, а при мужицкой смекалке и выгодную женитьбу. Зайцев поспешно отвел взгляд от украшенного прищепками бюста, задумчиво усмехнулся в жидкий рыжеватый ус:
– Знак судьбы, определенно-с!
Слова хозяйки подстегнули в Александре Гордеевиче и без того бродившее шипучкой предчувствие удачливого, пожалуй, даже судьбоносного дня…
– А с электрическими вагонами, касатик, поостерегись, – перекрестившись, пробормотала женщина, – у нас на Троицу Семена-кузнеца в усмерть задавило!
Зайцев отмахнулся от мрачного напутствия надушенным кружевным платочком, вдохнув пьянящий аромат рейнской фиалки, твердо решил, что сегодня ему положительно повезет…
С тех пор как он осознал свое наитие писать и бросил пить водку, жизнь его на корню переменилась. С должности писаря Подолихинского сельского общества, на которой он просидел бесконечных шесть лет, его против всякого чаяния перевели в Глушковское волостное управление. А год назад с легкой руки волостного старосты он скоропостижно перебрался в Ветлугу, и весьма удачно занял место письмоводителя при становом приставе. За проведенный в городе год Зайцев цивилизовался наружно безукоризненно, да к тому же прилично продвинулся в написании романа и даже благосостояние свое поправил, хоть и отсылал родителям в деревню ежемесячно по три рубля.
Начальство было им довольно. Не смотря на слухи о смене пристава, Зайцев не чувствовал шаткости положения, и более того, лелеял надежду перебраться куда-нибудь повыше, как только классный чин получит, а к тому имелись скорейшие предпосылки…
Вот и дозрел Александр Гордеевич до женитьбы. После тринадцати бестолковых смотрин в Ветлужском уезде, принял решение расширить горизонты и по наущению двоюродной тетки отправился в Нижний Новгород. Город ему приглянулся. Ярмарочный, людный… Да и невест здесь давали хороших, с деньгами, хоть рублей триста, а если повезет и с тысячей. Ежели присмотреться повнимательнее, можно и с местом отыскать. Одну такую Зайцев еще в первый свой приезд заприметил.
Юленька полностью соответствовала его идеальному представлению о жене: не безобразна, даже полукрасива, умна, работница, родом из деревни, но отчасти с городскими манерами (сам-то он деревенский, но терпеть не может своих). Не вовсе богачка, но невеста капитальная и с претензией (приданое рублей двести пятьдесят, аккурат на свадьбу, да к тому же будущий тесть намекнул при удачном раскладе выхлопотать для зятя должность канцелярского служителя при губернском управлении). Правда шаловлива, как белка, и не имеет в полной мере внутренней цивилизации. Не умеет понимать книги, как понимает их он. Да ведь, и сам Александр Гордеевич при своем идейном кругозоре, так сказать, материально бессилен.
Так что решил Зайцев жениться, самым форменным образом. Выхлопотал на службе несколько дней для поездки в Нижний, посчитал имеющиеся сбережения, самовыращенную герань с собой прихватил, чтобы к невесте не с пустыми руками... Ждал встречи с душевным трепыханием.
Но была у него еще одна первостепенная цель, ради которой он телеграфировал начальству и просил разрешения задержаться в городе на пару дней. Два месяца назад он отдал редактору на рассмотрение свою рукопись. Мучительно ждал разрешения вопроса и вот, наконец, получил весточку из редакции, ему назначили час встречи.
Волнения переполняли стянутую тугим сюртуком грудь. То, что ему предложат контракт, Александр Гордеевич не сомневался. А вот критикующие замечания редактора и спор по поводу заголовка романа выкинуть из ума никак не мог.
«Рыба гниет с головы»… Ну, как звучит, а? Нельзя, чтобы заменили! – размышлял Зайцев, с этими думами и вошел в редакцию.
Редактор был сух, резок, как обычно груб до невозможности. Впрочем, сегодня в его обращении чувствовалось какое-то особенное расположение, он предложил Зайцеву присесть и даже собственноручно поднес чашку чаю.
Сердце письмоводителя дрогнуло, Зайцев не выдержал паузы, спросил напрямую, оставили ли заголовок.
– Какой заголовок? – пробормотал редактор рассеяно.
– «Рыба гниет с головы»! – с вызовом бросил он. – Без промедления скажу, заголовок свой нахожу весьма крупным и важным. Им я сказал все то, о чем хотел сказать. Выше этого нет!
– Рыба? Причем тут... ах, да, название… Друг мой, я уже говорил вам, что вы до ужаса талантливы? – пробормотал редактор, и отчего-то спросил, под каким именем писан роман и как выглядела рукопись. Очень долго рылся в ящике стола и, наконец, стукнул себя ладонью по высокому, с глубокими залысинами, лбу. – Как же я запамятовал? Видите ли, мой секретарь случайно потерял ваш роман…
– То есть как потерял? – Зайцев чуть не опрокинул чашку с чаем на заваленный бумагами стол.
– Да не волнуйтесь вы так, любезнейший, мы объявление дали… – Преспокойно ответил редактор.
– Какое объявление? – голос Зайцева заметно дрогнул.
Редактор вынул из ящика стола газету, ткнул пальцем в разворот.
Александр Гордеевич с трудом сложил прыгающие по строкам буквы в предложения:
«Потеряна рукопись на пути отъ Варварской церкви до кремлевскихъ воротъ (против театра). Того, кто нашелъ эту рукопись, убѣдительно просим доставить въ редакцiю «Нижегор.Губ.Вѣд.»
Зайцев вскочил и с бешенством вцепился в свою шевелюру:
– Вы успели ее прочесть? – выдохнул он и с надеждой взглянул в покрытое желтоватой щетиной лицо редактора.
– Друг мой, – тот внимательно осмотрел свои длинные узловатые пальцы и принялся вычищать грязь из-под ногтей, – видите ли… у нас тут столько дел…
– Вы потеряли непрочитанную рукопись? – взревел Зайцев. – Вот так запросто потеряли пять лет моей жизни?
– Милостивый государь, зачем же так орать? И к жизни вашей, знаете ли… никакого соотношения…
Зайцев не дослушал. Стол вдруг отъехал в сторону, потолок качнулся. Грудь сдавило, в глазах потемнело. Он, словно выброшенная на берег рыба, глотал ртом воздух, но никак не мог вдохнуть… Хлопнув дверью, Зайцев пробежал по коридору, спустился по шатающейся лестнице, выскочил на улицу. Увидев небо, наконец, раздышался и, упав на первую попавшуюся скамейку, судорожно зарыдал…
Александр Гордеевич пришел в себя после третьей рюмки. Оглядел сарай, в котором подавали мелкие, как грецкий орех, пельмени с тонким, в папиросную бумагу, тестом. Понял, что вкуснее их ничего не едал и решил не сходить с рельсов. Черт с ним с романом! Женитьба, вот что теперь занимало все его мысли. Зайцев расплатился и, наведавшись на съемную квартиру за геранью, отправился к Юленьке.
Увидев на пороге дома нежданного посетителя, кухарка, а по совместительству не пристроенная в девках Юленькина тетка, основательно растерялась. Оно и понятно, явился без предупреждения и к тому же подшофе… Но герань приняла, просила обождать в прихожей и исчезла в кухнях. Александр Гордеевич оглядел себя в зеркале. Хорош жених, глаза красные, волосы дыбом. Он пригладил вихры и вдруг услышал задорный Юленькин смех, там… за приоткрытой дверью.
Милое создание! Скука, горе ей неизвестны. Воистину сотворена для того, чтобы оберегать ее как цветок, не имея о ней грешной мысли, кроме как поглядеть, полюбоваться… – Зайцев на цыпочках прокрался к двери и осторожно заглянул в щель.
Увиденное заставило его вздрогнуть: Юленька в тонкой исподней сорочке сидела на коленях развалившегося в кресле офицера и щекотала пальчиком его пышные бакенбарды. Ее пронзительный смех заглушало бархатное мужское гоготание…
Зайцев распахнул дверь и ворвался в комнату. Юленька вскочила, офицер не пошевелился.
– Что вы здесь делаете? – воскликнула девица, с ненатуральной стыдливостью прикрывшись шерстяным пледом.
– Свататься пришел, – не своим голосом прохрипел Зайцев, – руки вашей просить! Да видно не ко времени…
– Как же? Александр Гордеевич, разве это возможно, вы и не ко времени… – Пролепетала Юленька и, метнув взгляд на раздувшегося от злости офицера, прошипела. – Коленька, не смей!
Офицер ухмыльнулся, с ловкостью обезьяны подскочил к Зайцеву и свинцовым кулаком приложился промеж ясных письмоводительских глаз…
Придя в себя, Александр Гордеевич увидел склонившееся над ним, овальное, не вовсе молодое, неправильной формы женское лицо с мутными, точно у рыбы, глазами.
– Юленька? – пробормотал он и сел.
– Александр Гордеевич? – переспросило лицо, прикусив раскрасневшиеся губы.
– Как вы могли? – прошептал Зайцев, оглядевшись.
Офицера нигде не было…
– Ничего такого, Александр Гордеевич, это ж Коля, мой кузен…
– Кузен? – Зайцев с трудом поднялся, покачиваясь вышел из спальни, прошел в кухню, отыскал на подоконнике герань, сунул подмышку. Юленька семенила следом и молитвенно повторяла его имя…
– Прощайте, Юлия Никаноровна, растолкнулись мы с вами…
Юленька даже ножкой притопнула, но прежде выдворила с кухни тетку:
– То есть как растолкнулись?
– Мое мнение с натуры, – Зайцев зарделся, – с вас, ошибочное вышло…
– Ой, не пожалеешь, ли! – горестно прошептала Юленька и, обронив плед, прижалась к Зайцеву теплой грудью, – доведут тебя до ручки твои романы… Изотрешься, износишься попусту и ни к чему… А при мне человеком станешь!
– Кончено! – просипел Зайцев и отодвинул неудавшуюся невесту в сторону.
– Жалкий ты мужик, Зайцев, да и не мужик вовсе! – бросила в спину Юленька. – Ведь сопьешься, удавишься с горя, хотя… удавленнику смелость нужна, а у тебя, Александр Гордеевич, душа заносчивая, да робкая, бабья…
Зайцев обернулся, занес руку, представил, как ладонь впивается в дебелую щеку… Не посмел. Гулко простучал каблуками по колидору, звонко хлопнул дверью.
До телеграфа добрался быстро, пусть и не заметил, как промок под дождем до чертиков. Хотел телеграфировать начальству, что немедленно выезжает. Но расторопный телеграфист вручил Зайцеву полученную на его имя ответную депешу, в которой значилось, что письмоводитель при приставе первого стана Ветлужского уезда Костромской губернии Зайцев Александр Гордеевич с сего дня уволен с должности и ему причитается расчет в три рубля, девятнадцать копеек, который он может получить по возвращении.
Зайцев не мог вспомнить, как он очутился на ярмарке, на Самокатной площади. Но безошибочно полагал, что здесь имеется все, что ему сейчас нужно – женщины и водка. Он сделал себе развлечение, пьянствовал до вечера и пропил два рубля тридцать копеек. Взял нимфу радости в отдельный нумер, но совладать с ней не сумел, потому как напился до положения полнейшего пата. Но излить душу румяной девице в распущенном корсете соображения вполне хватило, после чего та выставила его на улицу вместе с прилично помятой геранью…
Александр Гордеевич брел по темной улице и проклинал начальство, женщин и книги.
– Книги! Будь они прокляты тысячами проклятий…
Зайцев наткнулся на фонарный столб и принял его за своего давнего приятеля – земского учителя Евсюкова.
– К черту книги! – пожаловался он Евсюкову. – От них в голове хаос ужасающий… и Дарвин с астрономией, и Кант с богословием… Все вздор! Хм, а Бог? Есть ли он, вотще, Евсюков? Ежели есть, пусть сей же час мне знак подаст!
Темноту разрезал свет. Он ударил по глазам и направился прямиком к Зайцеву. Александр Гордеевич осенил себя крестом… Вокруг прояснило, Евсюков исчез, но перед самым носом материализовался фонарный столб, рельсы и уж затем громыхающий чуть поодаль электрический вагон.
В голове Зайцева зазвенело: «Мой секретарь случайно потерял ваш роман… Семена – кузнеца в усмерть… удавленнику смелость нужна, а у тебя, Зайцев, душа заносчивая, да робкая, бабья…»
– Вот оно как! – выдохнул Александр Гордеевич и шагнул навстречу светящемуся электрическому вагону…
***
Очнулся Зайцев в комнате с совершенно голыми окнами и невозможно белыми стенами. Перед глазами порхали разноцветные мушки, голова нещадно трещала, его крепко мутило.
– Здорово, братец, я уж думал, ты вовсе не очнешься! – чрезвычайно громко поприветствовал его лежащий на соседней кровати мужчина с перебинтованной головой.
– Ну, что, голубчик, очухался? – сквозь пенсне на Александра Гордеевича взглянуло благообразное с аккуратно стриженной бородкой лицо.
– Где я? – Зайцев заметил на тумбочке стакан с водой, приподнялся, жадно вцепился в стакан дрожащими руками.
– У Христа за пазухой! – усмехнулся благообразный.
– Я болен? ¬– уточнил Зайцев, опустошив стакан.
– Голубчик мой, вы совершенно здоровы, если не брать к расчету абстиненцию, гематому в пол-лица и несколько пустяковых царапин.
– Царапин? – Зайцев попробовал припомнить давешний вечер, ничего кроме летящего на него электрического вагона на ум не пришло. – Я не умер?
– Не повезло тебе соколик, – благообразный достал из кармана халата молоточек и принялся постукивать Зайцева по выглядывающим из-под холщевой рубахи коленкам, – намедни во избежание несчастных случаев губернатор предусмотрительно распорядился снабдить все трамваи деревянными щитами… Так что, голубчик, капитальнее под поезд было! – окончив процедуру, благообразный заставил озадаченного Зайцева выпить попахивающую спиртом микстуру, лукаво подмигнул и выскользнул из комнаты.
– Приятель, да ты сегодня на первой полосе! – радостно воскликнул перебинтованный, и протянул Зайцеву свежую газету.
Безжизненным взглядом Александр Гордеевич, уставился в набранные крупным шрифтом строки:
«Вчера в 10-омъ часу вечера на Песочной ул., противъ часовни Александро-Невской лавры, при следованiи вагона № 4 электрической железной дороги на выставку, ветлужскiй мѣщанин Александръ Гордѣевъ Зайцев, 26 лѣтъ, по профессии писарь, будучи в пьяном виде, бросился на рельсы передъ самымъ вагономъ. Предохранительный щитъ не далъ Зайцеву попасть подъ колеса, а только протащилъ по рельсам несколько шаговъ. По остановкѣ вагона Зайцев былъ поднятъ и объявилъ, что бросился подъ вагон потому, что ему надоѣло жить. Онъ отправлен въ ярмарочную купеческую больницу, где поврежденiя признаны легкими.»
На тумбе у окна Зайцев заметил графин с водой, доплелся до него, дребезжа горлышком, наполнил стакан с верхом. Выпил все до последней капли, взглянув, на знакомый, отчасти треснутый горшок со сломанной геранью, задумался…
Не погорячился ли он с Юленькой? Может, еще не окончательный разрыв? И со службой безрассудно вышло. Разве по возвращении приставу в ноги поклониться? Поди не переломлюсь… А впрочем, право, все равно…
Зайцев почувствовал подозрительный холодок в филейной части и со стыдом обнаружил, что рубаха на завязках и потому неприлично расходится сзади. Он развернулся задом к подоконнику, робко глянул на перебинтованного. Тот что-то заинтересованно читал, но вдруг перевел бутылочно-зеленый взгляд на Зайцева:
– Ты брат, не стыдись! С кем не бывает? Закатился на ярмарку, кутнул, очнулся в больнице с голым задом и пробитой головой. Без денег, без надежд на будущее и в полной, так сказать, прострации. Ежели с житейского ракурсу поглядеть – вроде бы позорный финал. А ежели с литературного – презабавнейший зачин!
– С литературного? – Зайцева даже мурашки прошибли, в голове закрутился новый сюжет.
– То-то и оно… – Перебинтованный выскользнул из-под одеяла, бросил на тумбочку стопку исписанных листов, беззастенчиво сверкая белоснежным задом, вынул из тумбочки папироску и спички, прошлепал босыми ногами к форточке, закурил.
– Вы, по случаю писательством не балуетесь? – поинтересовался Зайцев.
– Не… я с другого флангу, – перебинтованный протянул Зайцеву руку, – Николай Петрович Калбасников, из Санкт-Петербурга. Издатель. Беллетристикой интересуюсь, перевожу на французский…
– Зайцев Александр Гордеевич! Письмоводитель… бывший. – Зайцев бодро ответил на рукопожатие и переспросил. – Вы издатель?..
– Да-с, начинающий, но довольно успешный! Недавно из Парижа… – Калбасников выпустил дым аккуратными колечками, радушно предложил Зайцеву начатую папироску. – Неделю пьянствовал, все деньги спустил, ввязался в драку, нашли-с в канаве у Мещерского озера.
– Нелициприятный поворот-с, – Зайцев сочувственно улыбнулся и пыхнул в форточку, – а что сейчас читаете-с?
– Так… романчик один, по дороге в больницу у извозчика рукопись позаимствовал, тот ее на скамейке у театра нашел…
– У театра? – Зайцев затушил недокуренную папиросу о подоконник.
– И ведь многообещающая штучка! Сюжетец забавный, хлесткий, я бы даже сказал политический, но с авантюрной линией, в Европах такие любят. Правда, заголовок дрянь и концовку извозчик скурил, но если доработать…
Зайцев бросился к лежащей на тумбе рукописи, пробежался глазами по заголовку:
– Слыханное ли дело! Это же мой роман!
– То есть как твой? – ухмыльнулся Калбасников и вырвал из рук Зайцева рукопись. – Ты брат, часом не свихнулся ли…
– Николай Петрович, вы не так все поняли-с! – возбужденно воскликнул Зайцев. – Это, же моя рукопись, определенно, ее в редакции потеряли, как раз у театра…
– Ты ж вроде, Зайцев? А здесь черным по белому написано – Александр Волков…
– Псевдоним-с…
– А доказательства у тебя имеются? – сухо спросил Калбасников.
Зайцев принялся ходить из угла в угол:
– Страница тридцать шесть с помаркой – девица Оленька исправлена на Юленьку, на семьдесят восьмой – главный герой пьет горькую и жалуется земскому учителю Евсюкову на низкое жалование, на девяноста четвертой…
Калбасников едва успевал листать страницы.
– Однако ж! – воскликнул он на четыреста двадцатой первой и звонко хлопнул себя по ляжкам. – Да ты брат, талантище! Если вытащишь меня отсюда, мы с тобой таких канделябров выпишем!
Зайцев вспомнил о спрятанной на съемной квартире заначке и громко сглотнул:
– С меня билет до Санкт-Петербурга и концовка романа. С вас – контракт, возмещение затрат, двести пятьдесят рублей авансу, и пятьдесят процентов с продаж…
– Ну уж, позволь, братец, ты положительно стыд потерял! – Калбасников нахмурился, выдержав паузу, протянул обомлевшему было Зайцеву руку. – Сто рублей авансу, двадцать пять с продаж и сменим заголовок?
– Черт с ним, с заголовком! – поспешно воскликнул Александр Гордеевич и цепко ухватился за горячую лопатообразную ладонь Калбасникова…

⁣Пусть счастливым каждый будет, про все беды позабудет! Пусть у всех сбудутся мечты, и вся жизнь будет, как цветы, нежной, волшебной сказкой станет, к каждому чудеса притянет, хорошо чтобы было всё у всех и наслаждались яркой жизнью все! Пусть всё, что радует, вернётся, во всём удача улыбнётся! Пусть все дела идут прекрасно, чтобы всем было жить приятно, проблем не было никогда, жила лёгкость везде всегда! Я всем всего самого лучшего желаю и весь мир всей душой и сердцем обожаю!

⁣В ТИШИ НОЧНОЙ


В сырую полночь ходики застыли,
По телу мышью пробежала дрожь.
Тебя сегодня вспоминал я – ты ли,
Из Вечности мне знаки подаёшь.

Что хочешь передать своим молчаньем, –
Пугающе повисшим надо мной.
Когда-то я души в тебе не чаял,
Мир стал другим, и я уже другой.

Окинул взором снимок у кровати,
Чуть видимый в подсветке фонаря.
Отец – в костюме, ты – в красивом платье,
Да и на мне с оборками наряд.

Я неспокоен на руках и плачу,
Бунтует несмышлёное дитя.
Зачем рождён... для мук, иль на удачи?
О том узнаю много лет спустя.

Братишка рядом… Отпечаток грусти
В тиши ночной заметней во сто крат.
Боль за него по жизни не отпустит,
Пред ним и Богом каюсь – виноват.

Отец и брат нашли успокоенье,
И ты ушла… осыпалась земля.
Глотаю нервно полумрак осенний,
И за тебя мои рубцы болят.

За что себя терзаю беспощадно?
Ведь я себе защитник – не палач!
И в этой странной ночи безотрадной,
Как будто слышу свой далёкий плач.



РОНДО


Не прячь печальных глаз, моя отрада!
Ты – самая желанная награда.
Срази красой девичьей наповал.
С тобой могу гореть во весь накал,
Чтоб вырваться из дантовского ада.

Моей души зажжённая лампада
Едва дрожит… ещё не кончен бал,
Не осушил наполненный бокал…
Не прячь печальных глаз!..

С тоской смотрю на грозди винограда,
Не дотянусь рукой – кругом преграда.
Безликий антураж кинжальных скал
Сулит любви безрадостный финал.
Взгляни хоть раз, мне большего не надо.
Не прячь печальных глаз!..

ЛЮПИНОВЫЙ РАЙ

Люпиновый рай на июньском закате
Спустился с небес сине-розовой дымкой.
И тонет твоё невесомое платье,
Исчезнув в тумане лугов невидимкой.

Бальзамом целебным разлитая нежность
Стекает по сочной листве незаметно.
Но как ни старайся, моя безмятежность
Растает тихонько дымком сигаретным.

Смотрю зачарованно вдаль слюдяную
И вижу лучами пронзённую стылость.
Хочу окунуться в бесцветность ночную,
В её колдовскую манящую сырость.

О, сколько ещё будет вечер клубиться
В цветах уходящего солнца… едва ли
С тобою люпиновый рай повторится,
Где капли росы словно слёзы дрожали.



К ЖИЗНИ

Мне от тебя не надо и гроша!
Когда просил – скупа была не в меру.
Теперь вполне хватает шалаша,
Не потерять бы всуе только веру.

Проходят безмятежно день за днём –
Размеренно и тихо – слава Богу!
Пусть зарастает прошлое быльём,
Я не вернусь к родимому порогу.

Люблю встречать румянистый рассвет
В молитвенном, блаженном созерцанье.
Напрасно на вопрос искал ответ:
Ты в радость мне дана иль в наказанье?

Смотрю назад и вижу – дождь грибной
И бабочку над пропастью отвесной.
Хотел я преуспеть в любви земной,
И жаль, что не искал любви небесной.



ВЕТКА ПОЛЫНИ

Бабушка веткой полыни
К речке гоняла гусей.
Голос её и поныне
Ветер доносит с полей.

Только, ведром громыхая,
Выйдет едва на порог,
Тут же пернатая стая
Резво бежит со всех ног.

Вечный галдёж у корыта,
Битвы крылатых обжор,
Но наедались досыта
И убегали во двор.

Как я боялся гусыни!
Не было птицы страшней.
Мне доставалось, разине,
Часто от цепких клещей.

Бегал, резвясь с пацанами,
Длинные космы – вразлёт.
Вечно цеплял я штанами
Въедливый птичий помёт.

Образы, как обереги.
Слышу в родном я дворе
Скрип обветшалой телеги,
Крик петуха на заре.


ГРЕМЯЧИЙ КЛЮЧ


Припомнилось мне преданье:
жач как-то брёл святой.
Тяжёлое испытанье
По гуще ступать лесной.

То был Преподобный Сергий,
Воды захотел глоток.
По слову его извергла
Земля водяной поток.

Три шумных ручья забили,
Стекая к его ногам.
Подобное изобилье
Приписано чудесам.

Отныне в местечке диком
Раскатист, как гром, кипуч,
Впадает в реку Вондигу
Серебряный чистый ключ.

Летят, разбиваясь, струи
Из чаши земли сырой.
Тяну к водопаду руки
И вот – благодать волной!

Целебна для душ водица,
Для наших больных телес.
Святыни нельзя напиться,
Пока есть нательный крест.



МНЕ БЫ ЖИТЬ

Мне бы жить в бесконечной весне
На цветущей земной параллели.
Где года бы стремглав не летели,
Где бы мог я, забывшись во сне,
Просыпаться под звуки капели.

Видеть радость безоблачных дней,
Наслаждаться берёзовым соком.
Первых гроз оглушительный рокот
Был бы сердцу намного милей,
Чем войны нарастающий шёпот.

Мне бы жить в белоснежном саду
И хмелеть от цветущей сирени.
Обнимать бы любимой колени,
Созерцая во всём красоту,
Но в умах нынче страх и смятенье.

Рядом топот военных сапог,
И снарядов глухие разрывы.
Жизнь хотел бы прожить я красиво,
Но нельзя в атмосфере тревог
Быть порознь от Отчизны счастливым.­

⁣1) «Я РОЖДЁН БЫЛ В ДЕРЕВНЕ»
Я рождён был в деревне, под красивой ветлой.
На Руси нашей древней, и такой же простой.
Где мне песнь напевала, под луною листва.
И будить забывала, зорька утром тогда.

Где у мамкиной титьки, насосав молока.
А сопел по расейски и смотрел в облака.
А они забавляли, разогнав табуны.
И потом забирали в свои сладкие сны.


Лес и реченька змейка вы играли со мной.
На счастливой скамейке, целовались с тобой.
Мать любимая Русь, ты вся в слове святом.
Я тобою горжусь, осеняясь крестом.

На Руси нашей древней,
И такой же родной,
Я рождён был в деревне.
Под счастливой звездой!!!


⁣2) «СЛОВО»
Словом можно ненавидеть.
Рану теребить.
Словом можно и обидеть,
Можно и убить.

А ещё конечно можно
Искупить вину.
Словом точно всё возможно,
Прекратить войну.

Что ещё? В любви признаться.
Нежностью сорить.
Лаской можно прикасаться
И стихи дарить.

А ещё когда наступит
Вешняя пора
Слово даже лёд растопит
На душе с утра.

Так, что слово берегите.
Не бросайте зря.
А подруг? Подруг любите
Не теряйте дня!!!


⁣3) «ВЕРКИНО СЧАСТЬЕ»

Она была почти из стали.
Водила громкий грузовик.
Мужчины часто приставали.
Интим пытаясь получить.

Она конечно их читала.
Как не оконченный роман.
Ну и конечно выбирала.
Что б не попасть опять в обман.

И вот в ненастную погоду.
Мужчина был в дождевике.
Ходил наверно на природу.
С корзинкой полной на руке.

Остановила, подсадила.
И дальше транспорт покатил.
Как будто Солнце, внутрь впустила.
А что ж попутчик натворил.

И он откинул капюшон.
А сердце шепчет, это Он.
Он был всего чуток смешон.
Но было ясно, это Он.

Сказал, полковник, что в отставке.
И ко всему ещё вдовец.
Она ответила, я Вера.
И верю слову офицера.
Он как бы вскользь и не взначай.
Он пригласил её на чай.
С грибами будут пироги.
Прошу сегодня приходи.

Что Счастье есть. То Верка знала.
За это точно жизни мало.
Но что б с грибами, пирогами.
Согласна я двумя руками!!!


⁣4) «ЗЕМЛЯНИЧНАЯ ПОЛЯНА»
Луга леса, озёра нивы,
Они меня собой взрастили.
И сена стог, на Курском поле.
И радость сердца - от раздолья.
Всё - это я делю с судьбою.
Россия Матушка с тобою.

В Волоконске, земляничная поляна.
Как невеста манит нас из далека.
У природы, братцы точно всё как надо.
До чего же та поляна хороша.
У природы, братцы точно всё как надо.
До чего же та поляна хороша.

И невинным белоснежным покрывалом,
Запорошило зелёный косогор.
Я как будто на концерте небывалом.
Слышу струн небесных, нежный перезвон.
Я как будто на концерте небывалом,
Слышу струн небесных, нежный перезвон.

Так бывает и конечно так случится.
Ты найдёшь себя придя из далека.
Земляничная поляна будет снится.
Светлой, солнечной любовью на века
Земляничная поляна будет сниться,
Светлой солнечной любовью на века.

Луга, леса озёра нивы,
Они меня собой вскормили.
И сена стог на Курском поле.
И радость сердца от раздолья.
Всё это я делю с судьбою.
Россия матушка с тобою.


⁣5) «СОВЕТ ТВОРЦА!»

Нищий пришёл,
Поклонился Творцу.
И тихо сказал:
Я Счастья хочу.
Отче ответил:
Я - убери.
Это всё ЭГО,
Им не сори.
Слово второе
Хочу - заморозь.
И душу свою
Им не морочь.
Что остаётся?
Счастье - Бери!!!
Вот с Счастьем своим,
Красиво живи!!!


⁣6) «ТОЖЕ ВСЁ ЭТО?»

Тоже всё это,
А может не то.
Ветка без листьев
Грозится в окно.
Кажется рядом
Попробуй возьми
То, что вчера
Нам пропели дожди.

Кончился дождь
И обсохла трава
Вот и верни
То, что было вчера.
Как бы вчера
Ухватить и держать.
Время как птицу
В клетку поймать.

То, что вчера
Нам с тобой не вернуть.
Птицы в свой дальний
Отправились путь.
Кануло в Лету вчера
Как дурман.
Снова на сопки
Ложится туман.

Будет всё это
Как было всегда.
Будет сегодня
Как завтра, вчера.
Будет всё это
Как не крути.
Через Века
Будут сохнуть дожди!!!


⁣7) «ПОЧЕЛУЕМ НА ЩЕКЕ»

Поцелуем на щеке
Эта ночь растаяла.
Луч весенний на стекле
Для тебя оставила.

Утонула в неге я,
В счастье искупалась.
На подушке вся коса
В ласках растрепалась.

И хожу весёлая,
От любви хмельна.
Видно, эта ноченька
Так была нужна.

Эту ноченьку лекарством
Выпили до дна.
И сияла серебрами
Юная луна.

Поцелуи, поцелуи,
Эти ночи до утра.
Ой, девчонки, полюбила
Озорного паренька.

Полюбила не на шутку,
Видно, на беду.
Ничего с собой поделать
Просто не могу.

Вся в стенаньях и сомненьях
Мысли гоню прочь.
Не могу забыть, подружки.
Нашу с милым ночь.

Согрешила. Правда, было.
Но неважно где.
Очень сильно сердце ныло.
Перелом в судьбе.

Поцелуем на губах.
Утро начинается.
И не важно где и как.
Жизнь ведь продолжается.

Ой подружки не стесняясь.
Рассказала вам.
Как мне очень сладко было!
И моим губам!!!


⁣8) «КАК ЖЕ Я ЛЮБЛЮ РОССИЮ!!!»

Как же я люблю Россию!
Просто так за то, что мать
Девять месяцев носила.
Чтобы Родину мне дать.

Чтобы песни пел по русски
И стихи читал взахлёб,
Чтоб играли в прядки тучки
И душа рвалась в полёт.
Что поля, леса и дали
Напитали жизнь мою.
Мудрость жизни передали,
Чтоб любил семью свою.
Многоликую Россию,
Что лелеет всех как мать.
И немного с ностальгией
Продолжает вдаль шагать.
Несмотря на олигархов,
Шелупонь, либерасню.
Помня славу Патриархов,
Защищавших мать свою.
Мы с народом нашим знаем,
Помня славные дела.
И конечно понимаем.
В ком сейчас весь корень зла.
Кто со всей нечистой силой
Ополчился вновь на Русь.
Успокоются могилой,
Закопаем эту гнусь.
Чтоб опять в семье Великой.
Нашей сильной многоликой.
В Лету канула фальшивость.
Наступила Справедливость.
Человек труда был в Славе.
В Обновлённой вновь Державе.
Не буржуй и мироед,
Кровь сосущий много лет.
Как же я люблю Россию!
Просто так за то, что мать
Девять месяцев носила.
Чтобы Родину мне дать.

Чтобы песни пел по русски
И стихи читал взахлёб,
Чтоб играли в прядки внуки
И душа рвалась в полёт.

⁣9) «МАМЕ»
За солнце яркое в окне
Спасибо Мама!
За жизнь , что подарила мне
Спасибо Мама!
За песни нежные твои,
Что ты мне напевала,
Что у кроватки надо мной
Со мною засыпала.
И нет границ у той любви
Извечной материнской.
Храним её в своей крови
Мы с лаской её женской.
Я благодарен матерям
На этом свете,
Да и наверно и на том,
На всей большой планете.
Поклон нижайший до земли.
Добро моё примите.
А сыновьям хочу сказать -
Вы Матерей Любите!!!

⁣10) «СПАСИБО ОТЧЕ»
Спасибо Отче, что поцеловал.
Меня ни чем ты не обидел.
Что Лиру звонкую мне дал.
И на Земле меня увидел.

⁣Подборка стихотворений

Воробей





Я сегодня услышал пронзительный стук,

Понял: важный визит, станет солнце красней,

Боль оставил в кровати, поплёлся на звук –

С перебитым крылом воробей на окне.




Отворил дверь балкона в цветущий июнь,

Занавески содвинув с замшелых гардин,

И, когда тот запрыгнул в квартиру мою,

Осознал, что в глухой пустоте не один.




Малость гость испугался, прижался к стене,

Поправляя, опёршись, больное крыло.

Показалось, что он улыбается мне,

В сердце лёд растопился, и стало тепло.




Постепенно освоился в новом гнезде,

В гулкой трели своей оставался красив.

Оба стали добрее и точно родней,

В нас поменьше терялось натуженных сил.




Восседали приятели, щурясь в окно,

И кульгали, смеясь, по нужде в туалет,

Спать ложились с луной, завернувшись в сукно,

А наутро вставали, кричали: «Привет!»




Растворились, как дымка, одиннадцать дней.

Друг мой стал к потолку понемногу летать,

Но домой не спешил, оказался добрей,

Не хотел одного скукоте оставлять.




Он так ждал, что подкрылки я тоже сожму,

Поклюём белых крошек, водицы попьём,

Сбросив с тела прилипших болезней чуму,

К голубым облакам вознесёмся вдвоём.




В серых днях очертанье, как призрак, твоё.

Календарь, пожелтевший, увяз в цифрах дат.

Не поможет за час побежать мумиё,

Если ты вчера снят с амбразуры, солдат.



Как его ни крути – счастья сомкнутый круг,

Всё имеет конец и обычный предел.

Посмотрел на меня мой нахохленный друг

И к любимой своей в небеса полетел.




Но затем вдруг вернулся, чирикнул: «Прости…

Буду горько скучать, новой встречей радеть!»

А в глазах цвета роз: «Ты, браток, не грусти.

Не бросают друзей в растерзанье беде».



Ранним утром седым окунулся в окно,

От болезни заклятой не смехом устал,

И, увидев на кромке большое зерно,

Понял, кто навестить сироту прилетал.




С того времени мы не вида́лись давно.

Я с кровати тихонечко ноги спущу,

Всё пытаюсь ходить, чтоб не стать как бревно,

О ценителе слёз постоянно грущу.




Верю вскоре что раны мои заживут

И по улице звонкой пойду не спеша.

Воробьи прилетят. А какой из них тут?

«Не пугай их», – с любовью ответит душа.



⁣Двадцать четвёртого числа, июня месяца, года 2003

Анапест, размер/слога 12-12-12-12




На коленях



Макушку склонив и колени,

Я в храме, где свет в образах.

Воспрявшее сердце в моленьях,

С улыбкой на пришлых слезах.



Возможно, кого-то обидел?

Простит Бог любви, если смог

Сегодня явленье увидеть,

Как раб преступает порог.




Ненужная боль вытекает

С простреленной грустью души.

Рубцуются раны, лёд тает,

И ангел спустился с вершин.




Как камень стою на коленях,

Спешить явно некуда мне.

С дорог, что Царь Славы отмерил,

Остался пробор в седине.





Первого числа, марта месяца, года 2007

Амфибрахий, размер/слога 9-8-9-8





Луна



Я запрыгну с медной крыши к месяцу на нож,

Ни любви, ни славы в мире даром не возьмёшь.

Закачаемся безгрешно горние рабы.

Серп, как утро, раствори́тся посреди орбит.




В новый вечер боязли́во станем освещать

Все леса, луга и нивы – Божью благодать.

Будем вместе мы мантырить* смачной тишиной.

Вскоре друг небесной сферы вырастет луной.




Я печалиться не стану и захохочу…

На Селены сеньорию гостем заскачу.

В сердце рай, триумф и трепет, жёлты тополя.

Месяц, что казался малым, лезет по щелям.




Побежишь в косынке алой к речке за водой,

Спрыгну с высоты усталый в степь с росы слюдой.

Без любимой час – столетье, звёзды как песок.

Счастье – дом, жена и дети да земли кусок!



Второго числа, февраля месяца, года 2008

Хорей, размер/слога 13-13-13-13





Топи дней бескорыстных погрязли во мху



Я живу в эру жёстких и чёрствых людей,

Тех, что маски на лица согласны надеть,

Почитающих злато, как хруст кулака,

Бесконечно пол-литра способных лакать.



Два апостола с лодки стоят на посту,

С ними Бог, пригвождённый к глухому кресту.

Ждут Пилаты судьбы, ухвативши мечи,

Откровенья сердец, чтобы в кровь замочить.



Ефросинья и Ксения вхожи в мой дом.

Я к престолу Матроной бессмертной ведом.

Как-то, Радонеж бросив, пришёл поутру́

Сергий – странник доро́г, звал погреться к костру,



Молвил: «Как ты, сынок, жив ещё во плоти́

Потаённых грехов? Хочешь веру постичь?»

Я молчал… Тишина… Дрожь на бледных щеках…

Нет в бокале вина, млявый тремор в руках.



То́пи дней бескорыстных погрязли во мху,

В глубине темноты сатана во смеху́.

Эхо в сердце пустом, не на месте душа,

Непотухший призыв – век любовью дышать.



Я расплаты боюсь. Как взойти на пути,

Те, что в рай, навсегда, не на час погостить?

Нужно здесь отмолить окаянство заноз,

Чтобы жар жил в груди, а не грусть и мороз.



Восьмое, октябрь, год 2017

Анапест, размер/слога 12-12-12-12





Заблудившись в большой красоте



Я нашёл, заблудившись в большой красоте,

Жгучий мир сокровенных амбиций.

В фаэтоне любви, к облакам подлетев,

Век с тобою желал веселиться.







Всё мечтаю слизать, только годы не те,

Губ медвяность, что слаще, чем сахар.

Воплотились мазки ярких чувств на холсте,

Призывая: «Кто смелый – на плаху!»





«Где ты, птица несбыточных терпких надежд?»

Дни ползут, как в утёсах тюлени.

А в ответ – тихий шёпот идущих невежд:

«У другого она, на коленях…»






Восьмого числа, июля месяца, года 2013

Анапест, размер/слога 12-10-12-10





Ангел молчанья



Гончие странники по мостовой.

Блик светофоров по векам.

Чайник ушёл в аромат кустовой.

В сердце покой по отсекам.



Каменный город в осевшей листве.

Пленники окон горящих

Тонут с эфиром в глубоком родстве,

Сны вяжут к звёздам пылящим.



Тощие вороны на высоте.

Фары, вонзённые в те́ни.

Ярый оскал на затёртом холсте

Падшего льва на колени.



Время подушек… Даль жёлтой степи

В стыках нефритовых хижин.

Ангел молчанья высо́ко летит.

Да… Только, кажется, ближе…



Семнадцатое, сентябрь, год 2017

Дактиль, размер/слога 10-8-10-8





Оное счастье



Длинные улицы. Горстками люди.

Тремор балтийских ветров.

Ясень сутулится. Мокрый день будет

Спрятан под своды метро.



Зонтиков тысячи. Пёстрые крыши.

Пытка поднять липкий флаг.

Памятник мыслящий. Тихо… Не слышишь

Двор, где ходила метла.



Оное счастье – зов утра седого

В жёлтую плавь фонарей.

Сердце на части. Час с рифмой худою.

Сны заплутали в заре.



Варится кофе. Цветастые тапки.

Жмутся в коньке сизари.

Спит любви профи. А вздохи так сладки,

Тянут блаженство дарить.



Пусто на блюде. Пузатые кружки.

Пух на кровати как снег.

Лучше не будет горячей подружки.

Ох, не пропасть бы в огне…



Двадцать девятое, июль, год 2017

Дактиль, размер/слога 11-7-11-7 Рифма 2/1
















* Управлять

⁣Бочарников Иван Алексеевич — «Краткий путь на Сакмару»

Краткий путь на Сакмару начинается с калитки, которая противно скрипит, когда ты возвращаешься, но почему-то молчит, когда ты уходишь. Ее приходится оставлять незапертой, чтобы иметь возможность беспрепятственно вернуться. Однажды её все-таки кто-то запер, не подумав о других, и мне пришлось взять бетонный блок размером с обувную коробку, валявшийся неподалеку, поднести его к двери, встать на него и дотянуться до засова. Всё лишь бы не обходить по длинному маршруту.

Сразу за калиткой необходимо спуститься в лесополосу мимо колючих, высоких растений, которых не едят даже козы. Спуск ведет к тенистой тропинке. Когда-то здесь ездили автомобили, от которых осталась лишь колея, поросшая травой. Судя по различным корягам и высоте травы, здесь никто не проезжал уже несколько лет. Наверное, с тех пор, как на вершине построили агрокомплекс. Автомобильный след делает изгиб по часовой стрелке и выходит аккурат к реке. Таким образом, путь к Сакмаре похож на серп или зеркальный знак вопроса, где точка — это начало пути, то есть гостиница.

Конечно, можно пойти через лес по пересеченной местности — это еще немного короче, но удовольствия в таком походе мало, а единственная его достопримечательность — огромное упавшее дерево, разломившееся надвое, совершенно необъятное по ширине и полностью высохшее. Сложно понять, как давно оно упало, ибо звук от падения даже такого гиганта разлетается быстро и уже не возвращается.

Все тропы и автомобильные следы так или иначе ведут к реке — заблудиться практически невозможно. На высоком берегу реки сколотили длинный деревянный стол с настилом из садового полиэтилена. Вокруг стола можно заметить несколько старых кострищ с недогоревшими ветками и перевернутый мангал, брошенный кем-то из отдыхающих. И мусор (куда же на природе без него!) — пустые бутылки в основном.

Рядом с зоной для пикника расположен короткий спуск в воду. Он начинается с высеченных в земле ступеней, а продолжается мелкими камешками. Участок «пляжа» совсем небольшой, около десяти метров длиной. По сторонам от него еще можно немного пройти вдоль речки, чем и пользуются рыбаки, чтобы отойти от места купания к менее тронутым участкам. Камешки здесь небольшие, серые, издалека похожие на сплошную массу, но вблизи отличаются.

Река в этом районе напоминает подкову, а ты находишься в месте изгиба. Вода течет от правого края подковы мимо тебя и дальше за деревья. Судя по тем картам, что я видел, таких подков на реке множество. Трудно сразу ответить на вопрос, что получает человек, который приходит сюда один в середине дня. Если он пришел в компании друзей вечером или с удочкой утром, то с ним всё понятно. А вот если часика в четыре, один, с полотенцем и книгой? Наверное, уединение.

Впервые окунуться в Сакмару я решил утром и совершил тем самым ошибку. Не страшную, но ошибку — вода утром очень холодная и может отвадить любителя искупаться, а солнце в первой половине дня еще находится за деревьями и не падает на берег, поэтому подставить свое тело под его тепло не получится. С другой стороны, в середине дня солнце нагревает воздух до 35 градусов и выходить куда бы то ни было совсем не хочется, а вот после четырех часов — можно. Ближе к вечеру вода становится теплее и приятнее. Течение в этом месте (не знаю, как в других, поэтому сравнить не с чем) довольно сильное и плавать туда-сюда очень неудобно. Вниз по течению тебя уносит быстро и стремительно, а вот плыть вверх уже затруднительно. Я почувствовал себя на тренажере, когда плыл вверх.

Я постелил полотенце на камешки, сложил на него одежду и солнечные очки и вошел в воду ровно напротив моих пожитков. Зажав нос и окунувшись с головой в воду, я встал против течения и начал плыть лягушкой. Через некоторое время я повернул голову, чтобы посмотреть на берег и увидел ровно напротив меня вишневое полотенце. Я никуда не плыл. Немного приложив усилия, мне удалось преодолеть сопротивление воды и отплыть от места входа, но оно того не стоило. Когда я расслабился, меня тут же вернули обратно и даже чуть дальше. Я вышел из воды и не стал обтираться полотенцем. Собственно, я никогда им не вытираюсь, если есть возможность просто высохнуть на солнышке. Я вытер только руки, чтобы надеть бейсболку и взять книгу.

В другой раз я решил плыть против течения, отсчитывая количество гребков. Дойдя до шестидесяти, я поставил ноги на землю, вода встала на уровне груди. Минуту отдохнув, я довел общее количество гребков до ста и ушел на берег, краем глаза увидев отпрыгнувшую лягушку. Я подошел к траве, откуда она прыгнула, и понял, что не ходил еще никуда дальше этого пляжа. Слева, если смотреть на воду, был небольшой участок истоптанной суши, освоенный рыбаками — там я нашел корягу, которую использовали как подставку для удочки. В траве лежал черный уж. Я пытался разглядеть насколько он длинный, и подумал, что где-то полметра. Уж лежал спокойно и никому не мешал, поэтому я не стал его беспокоить или пытаться сфотографировать.

Справа можно было пройти дальше — там были небольшие островки суши. За ними начинался непроходимый откос, над которым нависали криво растущие березы. Вода в той стороне была низкая, создавались заводи, кишащие мальками. В одном месте трава со дна разрослась так, что задерживала в себе листья деревьев, словно щетка или ковер. Иногда новые листья давали толчок тем, что были в траве до них, и старые листья отправлялись плыть по течению дальше. Новые листья собирались в кучку, ожидая, пока их тоже выбьет из общей массы какой-нибудь новичок.

После шести вечера я собирал свои вещи и возвращался на ужин, солнце еще грело, но явно хотело отдохнуть. Мои плавки были еще сырыми, поэтому я пошел в них. Я специально отправился длинной дорогой, чтобы оттянуть момент прибытия в гостиницу, где я все равно проведу весь оставшийся вечер. Длинная дорога служила автомобилям так же, как людям — она не зарастала. Здесь регулярно кто-то ездил. Она была извилистой, словно сухопутная Сакмара. На одной из развилок я подумал, что надо бы появиться на холме — то есть в зоне видимости меня со стороны гостиницы — в шортах, а не в плавках, вроде как это было бы неприлично.

Оглядевшись вокруг и не обнаружив ни души, я решил сменить влажные плавки на сухие шорты. Я резво стащил плавки, чтобы успеть переодеться, пока меня никто не видит, и внезапно понял, что за последнюю неделю никого тут не видел. Вообще. И скорость смены плавок здесь ничего не решает — меня некому «спалить». Я постоял так десять секунд. Потом двадцать. Через минуту мне показалось, что окружающему миру вообще все равно в каком я виде — вокруг ничего не изменилось. Ни машин, ни людей я не видел и не слышал. Вряд ли кто-то мог прятаться в ближайшем лесу, а если и прятался, то не увидел бы с такого расстояния чего-то любопытного.

Когда стало известно, что 1 сентября на нас неотвратимо движется осень с похолоданием, я стал воспринимать каждый свой поход на Сакмару как последний. Конечно, последний поход может быть только один, но у меня их было как бы два. В первый раз, объявленный мною мысленно последним, я пришел ненадолго. Солнце тоже заметило приближение холодов и грело не так усердно, обсыхать стало как-то затруднительно, пришлось прибегнуть к помощи полотенца.

Вечером мне стало грустно уходить с пляжа, ведь это было последнее купание в Сакмаре, как я тогда думал. Я сделал несколько фотографий реки на память, а потом решил сфотографировать еще и окрестности. Я снял ступеньки, стол и старое, обломившееся дерево, на котором белой краской был написан знак Ом. Дерево было уже голое, снизу его подъели всякие жучки, наделавшие в нем тоннелей. Жаль, что на фотографиях дороги не видно огромных кузнечиков, которые разлетались в разные стороны, когда по тропинкам шел человек. Иногда они прыгали так, что попадали мне в живот или грудь, отскакивали, приходили в себя и прыгали дальше. Неужели они пытались меня атаковать? Или просто не рассчитали прыжок?

Действительно в последний раз я купался в Сакмаре через пару дней, когда пришедшие холода ненадолго отступили. Облака не рассеялись полностью, но свободного от них места на небе хватало на приличный прогрев. Почуяв тепло, я вновь собрался на пляж. Никакой дневной жары более не было, поэтому я пошел туда сразу после обеда, пока была возможность. Вода была прохладная, но постояв в ней пару минут, я сам не заметил, как привык. Мне удалось немного поплавать, но я испугался, что облака закрывают солнце и вот-вот станет холодать. Я вышел из воды, обтерся полотенцем, как вдруг облака вновь рассеялись. «Весна да осень — в день погод восемь», вспомнил я старое выражение.

Мне удалось согреться и немного почитать, хотя ветер норовил мне все испортить. Когда на небе показались нескончаемые облака, я собрал свои вещи и направился в гостиницу, вновь простившись с Сакмарой. Но заходить в гостиницу мне совсем не хотелось. Я остановился во дворе, не понимая, почему я ушел с пляжа? Под ногами была жесткая растительность, изрядно поетая козами. Так я простоял несколько минут, пока не понял, что хочу обратно — облака снова рассеялись, солнце пригревало, необходимости быть в четырех стенах не было никакой.

Я быстро вернулся к реке, сложил вещи на полотенце, разделся догола и вошел в воду. Я купался, как в последний раз, нырял, плыл против течения, бросал камешки и наслаждался слепящими отражениями солнца. Я решил не уходить при первых облаках, а купаться до последнего. Мне было нужно, чтобы обстоятельства прогнали меня отсюда, а не я сам принял решение уйти. Я купался сколько мог, пока не устал. Теперь уходить было не обидно, даже естественно. Я надел шорты, а плавки и полотенце взял в руки, книгу — подмышку. Уверенной походкой я направился по тропинке без всякой тяжести в голове или на душе.

Когда стало совсем холодно, но дожди прекратились, я ходил к Сакмаре гулять, иногда опуская руки в воду. Часто ходить не получалось, погода окончательно отбивала желание выходить из теплой комнаты. По реке плавало множество разноцветных листьев и пуха. Деревья вокруг начали желтеть и сбрасывать в реку свою листву. Вода уносила тысячи листьев вниз. Я вспомнил, что как-то раз в ноябре я сплавлялся по реке Чусовой, которая осенью становится совсем мелкой, буквально по колено. Сакмара, конечно, мелкой не была, но ощущение осенней реки создавала.

Ноябрь 2022 г.

⁣КОФЕ - МОЙ ГЕРОИН
⠀
Как хочется кофе и утром, и днем.
Не важно рабочий день иль выходной.
Лишь чашечку кофе налейте, друзья!
Но снова внутри меня голос: "Нельзя!"
⠀
Сейчас под запретом находится он.
Мне крепкие нервы нужны, сладкий сон.
Увы! Я несчастна без дозы моей.
Внутри я не чувствую душу своей.
⠀
Мой разум как будто бы принадлежит
Не мне, и внутри меня голос кричит:
"О, Боже! Что делать? Ну как устоять?
Ведь кофе опять мне так нужно принять."
⠀
Подсела на это 3 года назад,
Когда был не нужен измученный взгляд,
Когда мои веки слипались от снов,
А в сердце царила к работе любовь.
⠀
Я не высыпалась. 4 часа.
Ведь этого мало для сладкого сна.
Поэтому, чтобы все за день успеть
И ночь прихватить мне, и в 3 часа лечь
⠀
Я стала по 5 чашек в день выпивать.
И мне не хотелось подолгу в кровать.
Была энергична, была весела,
В крови будоражило время без сна.
⠀
Но только сейчас до конца поняла
Какую зависимость приобрела.
Мне хочется утром, мне хочется днем,
Мне хочется с солнцем иль с мокрым дождем.
⠀
Не важно, что там происходит вокруг,
Но кофе мой старый и искренний друг.

⁣ты приходишь ко мне
говоришь
исцели мою память
сколько лет
сколько зим
нет ни дня без неё
в моих мыслях
сколько было других
и теперь есть одна
но другая
есть одна не она
и такой она точно не станет
ты приходишь ко мне
говоришь
исцели мое сердце
оно бьется
впустую
бьется без вкуса и цвета
я не чувствую страха
не чувствую гнева
не чувствую счастья
все ушло вместе с болью
ушло вслед за ней
ничего не осталось
ты приходишь ко мне
говоришь
исцели мою веру
я хочу быть собой
я хочу все назад
я хочу жить как раньше
я утешу тебя
приложу к твоей ране ладони
дай мне часть твоей ноши
оплачь мне ее
я с ней справлюсь




⁣когда она тычет мне в спину
пальцем согнутым в ломаную дугу
я боюсь оглянуться, Господи
Господи, я не смогу
а она хрипит в мою шею
и слова ее пахнут землей
я боюсь их вдохнуть, Господи
я боюсь их сделать собой
и когда она тычет мне в спину
ее мудрость не знает слепого пятна
я была виновата, Господи
я так сильно была неправа





⁣кто теперь скажет
пойди разбери
что у него внутри
пыль да песок
вперемешку с морской водой
и по коже трещины бегут
одна за другой
от черствости и пустоты
ветер сгоняет капли
сбивает на землю
сушит
шепчет
поговори немного
слышишь?
поговори со мной
а он и не слушает вовсе
он теперь так делает:
молчит и смотрит из-под бровей
хмурится как от солнца
сжимает зубы
злится
скажет порой
а где ты была тогда?
ну?
где теперь ты?
он плюет на землю
шипит и пенится слюна
рычит и спрашивает снова
отвечай
сука
где ты тогда была?
подходит к пустому дому
барабанит в тяжелую дверь
рычит
в его остывшее нутро
хрипнет от злости
плачет
стучит
шепчет сквозь слезы
сиплым
где ты теперь?
а ветер ему отвечает
молчи



⁣и за лесом леса
за деревьями чаща
и все тропы по ней
ведут к реке
я стоял там один
и я звал тебя снова
твоё имя
привычное на языке
я стоял там один
и во мне словно черви
копошились вина
и знакомый страх
я, припавший к земле,
только твердь земная
не готова принять меня
назад
и я звал тебя там
успокой и услышь меня
расскажи, что ведёт
меня вновь к тебе
но в ответ на губах
ощущение имени
ощущение знака
грядущих бед
и за лесом леса
и река с ее тропами
и ничто невозможно
направить вспять
не мудрец и счастливец
оставивший прошлое
не желающий больше
ничто менять
я стоял там один
ощущал всеми жилами
подо мною вращает
земля свою ось
я считал что года
протекают мимо
а они протекают меня
насквозь



⁣говоришь мне
любовь моя в небе
не в руках что сжимают
чужие руки
и отводят туда
где встаю под утро
и опять вспоминаю о ней я
говоришь мне
любовь моя - тяжесть
в каждой мысли о ней
лежит камень
я смеюсь
заливаю ее глотками
а она выступает над ними
говоришь мне
любовь моя злая
как заклятье лежит
в моём теле
и не снять и не смыть
как не верить
отмолить бы ее
отшептать бы
говоришь мне
любовь моя - сука
и скулю вместе с ней
и вою
вот бы сдохнуть вот так
под утро
и не думать о том
у кого она
говоришь мне
любовь моя - привязь
весь хребет разломал
вырываясь
разбегаясь и вновь возвращаясь
так всю жизнь истоптал
в пыль я
говоришь мне
сжимаешь воздух
выдыхаешь мне боль с дымом
я любуюсь тобой
уязвимым
и дарую тебе свободу





⁣знаешь
как это бывает
замирает что-то
рвется
разбивается в крошки
и все
больше не становится прежним
ждешь ночь за ночью
проверяешь
не вернётся ли обратно
покой
по симптомам узнаёшь ее
по частоте пульса
по изменённой памяти
обнулившейся
крутишь в голове
знаешь каждую секунду
когда это случилось
и вот
он в каждой извилине
в каждой мысли
в каждом новом лице
этот узнанный чем-то внутри
человек







⁣расскажи мне
как ода
к юности
от тебя столько слов
теплыми
словно капли на кожу
льются
ты
влюбленный
в своих женщин
совершенных
до боли в скулах
отрицаемых
ярких
вечных
ты
творящий свои
пророчества
раздающий себя
до нитки
и речами своими
светлыми
как лекарство
от одиночества
расскажи мне
как ты умеешь
так легко
не задумавшись
дважды
будто сам
в это тоже
веришь





⁣отдалась – продажная
душа в руки
его
теперь
умирать пришла
сама виновата
взяла на себя
решать судьбы
рвать нервы
теперь корчится
в судорогах
смотри на нее – такую
жалкую
отдалась
за звук
своего имени
его голосом
приползла назад
бьется в истерике
шепчет
харкает кровью
с сухих губ
просит его
глупая:
делай со мной
что хочешь
хочешь - корми меня
ядом
но со своих
рук





⁣знаешь
ты говоришь, будто видишь весь мир насквозь
что-то рвется внутри и концами стреляет в ребро
ты мне скажешь
опять тебе не помогло
и разложишь клочки по углам и оставишь врозь
говоришь
мы вплетем одуванчик да липовый цвет
и на волю отпустим
куда она там добежит
ты о смыслах подумай и верные фразы сложи
и одну за другой собери и свяжи из них цепь
знаешь
ты говоришь, будто видишь, ты точен и строг
ты впускаешь искру, и следишь как она потухает в глазах
я тебе расскажу, надо делать, как я сказал
а то что это будет, какой же тогда я бог
разрываешь внутри, разделяешь меня по углам
я смотрю как от ног растекается длинная тень
и цветы в волосах и искрится в закате цепь
и уйти не могу
точно так, как ты и сказал





⁣мне без памяти быть
все равно что не быть
совсем
но от пальцев твоих по коже
бежит за волной
волна
разбегаются мысли
сжимаются в кончике
языка
расскажи мне теперь
кто сможет нас
пережить

мне не верится в прошлое
будто за мной стена
говорила ли правду и куда смотрели зрачки
и мои ли слова
шипели и жгли темноту
и в извилинах тлели ночами
как угольки

мне без памяти жить
легче когда я одна
лишь бы имя твое звучало
не в пустоту

⁣Живой источник



Когда-то в детстве папа сказку мне читал,

Что есть живой источник, полный силы.

Во сне о нем я грезил и мечтал,

Потом меня где только не носило.

Был на Кавказе, вверх взбираясь налегке,

На Адриатике я загорал, бывало даже.

Амурских сопок снег топил я в котелке,

На Красном море
разгребал песок на пляже.

Нигде про тот источник ничего,

Мол враки то, а я опять не верю.

Ну есть же где-то, где-то видели его,

Что помогает человеку, птице, зверю.

Любая травма, или боль душевных ран

Слабеет, исцеляется, уходит.

А может он
среди заморских стран?

Хотя и там никто же не находит.

Вернувшись как-то на родительский порог,

И маму обнимая и целуя,

Хоть был уставшим от забот и от дорог,

Воскликнул, эврика я, аллилуйя!

Я каждый раз в родительском дому

Встав рано и умывшись во дворе,

В сад заходя, все зная, что к чему,

Я словно возрождался на заре.

Я в бане вечером заботы выбивал,

А месяц за окном по небу плыл.

Кричали куры, залетя на сеновал.

И мамин квас живым нектаром был.

Назавтра удочки
и озеро в тиши,

Со школьным другом,
чай, костер, уха да рюмки.

А за спиной у нас лишь камыши,

Палатка, спальники, да наши сумки.

Живой источник, что его искать.

Он в душах близких, в доме, где родился.

В любви, что мне всю жизнь дарила мать.

И в той земле, что с детства я гордился.

Живой источник – речка милая моя,

Поляны земляничные в лесу,

Любимый дом и у ворот скамья,

Все что я в сердце бережно несу.

⁣Нетривиальный случай даже для Гоа



В Гоа я живу уже восемнадцать лет. Бывает, заезжаю поужинать
в русский ресторан, в Арамболе под названием «Хемп». Хозяин его Вася когда
перебрался сюда из Самары, то кроме семьи, бывших жён и друзей, прихватил
остатки товара из своего магазина, который торговал в России конопляной одеждой
фирмы Хемп. Рекламный баннер тоже забрал. Не пропадать же добру. Повесил он его
внутри девать то больше некуда. Вот в народе это заведение и получило два
названия, ибо официальное отражалось на вывеске: «Русский квас». Шани, основатель
группы «Диджитал Сансара», мой старый приятель, зазвал поужинать вместе. В
начале знакомства я думал, что это у него прозвище такое, здесь часто у людей
появляются различные клички или духовные имена. К примеру, жила-была девушка
Лена, потом у неё где-то что-то переклинило, отказалась она сначала от «мяса
убиенных животных», потом от «гунны невежества» - лука, чеснока. Далее
перестала есть всё растущее ниже уровня земли. Соответственно, любых
корнеплодов. А чем питаться тогда? Далее традиционно: угораздило девушку
съездить в ашрам, на ритрит. Там местный гуру присвоил ей имя Сундари. Человек
полностью поменялся, преисполнился осознанности. Такие люди сами тут же норовят
стать учителями и обращать окружающих в свою веру. А как же иначе, я тут хожу
весь осознанный, а ты прозябаешь без какого-либо просветления? Не порядок, ни
хрена ты в устройстве мира не шаришь, сейчас я тебя наставлю, и попробуй только
у меня не быть счастливым. С Шани история другая. Однако это его настоящее имя,
зафиксированное в паспорте. Шани еврей, чем и гордится. Имеет израильский
паспорт. Лет двадцать назад, когда он жил в Питере то звался Женей. И фамилия
была вполне звучная – Ямпольский. Учился он в духовной православной семинарии,
но батюшкой ему стать в России так и не сподобилось. История умалчивают как, но
жизнь закинула его в Норвегию. Где он благополучно попал в тюрьму. Посидел. Выпустили.
Историческая родина, Израиль, терпеливо ожидала. Тем временем он решил
подковаться в изучении древних писаний и поступил в семинарию снова. Только
иудейскую. Хотя и в городе Осло. В учении преуспел. Стал весьма сведущ в
богословии, религиях, их истоках. И абсолютно уверился, что всему хорошему мир
обязан исключительно евреям. Всё полезное и ценное на Земле изобрели именно
они. За что и поплатились. Время шло. Его еврейский патриотизм крепчал. Однако
музыка брала своё. Пора было что-то выбирать. Определился он, будучи уже зрелым
мужем. Историческая родина, наконец-то, его дождалась, выдала паспорт, в
котором он назвался Шани, а фамилию взял Бен-Канар. Что в переводе с иврита означает
– сын скрипача. Отдал сыновий долг Армии Освобождения Израиля. Немного
пострелял в арабов. Но менталитет музыканта не дал ему сидеть на земле обетованной.
Он с женой и двумя детьми начал перемещаться по миру. Давать концерты. Нелёгкая
занесла его в Гоа. Тут он и осел. К музыкантам у нас отношение особое, их любят
и, как говорили на Руси, жалеют. Сошлись мы на ночном рынке, хотя его
творчество я знал уже несколько лет по записям. Большой неожиданностью стала
встреча с автором любимой музыки в нашей «дыре мира». Сидим мы с Шани, хлебаем
борщ-пюре, что непальский повар сварил, которому плохо объяснили, как это
русское кулинарное достояние варганить. Ожидаем второе под названием «Свинина
по-иудейски». Зачем Вася его так назвал - не понятно, готовится из говядины,
выращенной по стандартам халяль. Ну, так в меню записано. Подсаживается
Лёха-шаман. Известный персонаж с медальоном в виде черепа и большим охотничьим
ножом на поясе.

- Харе Кришна, гы-ы – поздоровался он.

- Воистину Акбар, – отвечаю.

Кроме экзотического имиджа, он обладает различными
приёмчиками из шаманского арсенала. Делает неплохой массаж. Теперь к черепу и
ножу прибавилась цепочка. Её Лёха погружает в ноздрю, а вынимает изо рта. На
боку большая кожаная сумка с различными прибамбасами. При всём внешнем
шутовстве, Лёха совсем не так прост. Иногда, неся полную чушь, он внимательно
наблюдает за реакцией слушателя и делает для себя выводы: его клиент или нет.

Посидели, потрендели, он протягивает мне мобильник, в
котором нашёл нужную СМСку:

- Глянь, какую мне феню с Раши прислали, вроде умная
девчонка, лет десять знаю, МГИМО заканчивала. А гламуру, как будто до сих пор
на первом курсе, в высшей школе экономики. Гы-ы…

На экране русским по-белому написано: «Лёша, нужен дом. На
пляже. С евроремонтом, бассейном. Поблизости должен быть банк, магазины, рынок,
инфраструктура. Сколько стоит? Целую».

- Ну, нормальные запросы у девочки, – улыбнулся я. – Подыскал
уже?

- Ага. По крайней мере, одному пункту про рынок точно соответствует.
Тут ведь везде рынок в сезон, особенно тряпочный, гы-ы. Банком сам выступлю, бабло
поменяю по гибкому курсу, ещё у меня во дворе бетонное корыто стоит воду для
полива набирать, за бассейн сойдёт. И евроремонт сделаю, вместо гвоздей для
полотенца приклею крючочки пластмассовые, чем не евроремонт по-индийски? Я уже
написал, что всё нашёл, главное - выманить её сюда, у меня и поживёт… девка - огонь.

- А не боишься, что культурный шок схватит, лечить задолбаешься?

- Фигня, вылечим, ещё не таких пролечивали. Во, кстати, тут скоро
чел один прикольный подойдёт. Хошь, познакомлю?

- Ну, - говорю, – знакомь. После общения с тобой уже ничего не
страшно.

Шани к тому времени закончил трапезу и отчалил готовиться к
выступлению на «Найт маркете» в Арпоре. Действительно подгребает парень. Парень
как парень, за тридцать. Вид загадочный, как у всех тут. Вот, думаю, сейчас
опять начнётся про параллельные реальности, про то, что все мы полубоги,
известная песня. Здесь же у нас через одного то будущее видят, то свои прошлые
жизни просматривают. Познакомились. Андрей. Лёха к тому времени нашёл свободные
уши за соседним столом и перебрался к ним шаманить. Андрей и говорит:

- Ты, я знаю, книги про Гоа пишешь. У меня сюжетов масса для
тебя есть.

- Да так, балуюсь, – отвечаю, а сам думаю: сюжетов-то у меня
хоть отбавляй, времени не хватает и лень в нагрузку. Вот если бы кто изобрёл
машинку такую, чтобы мысли считывала и в компьютер в виде текста закладывала…. А
я бы уж подправлял…

- Скоро такой комп создадут: шлем на голову надел и
продумываешь своё произведение, а он тебе всё это записывает и даже ошибки
исправляет. Все скоро писателями станут, только всё примерно одинаково написано
будет, машина-то дура, по программе работает, а «у каждого Абрама своя
программа», индивидуальная… так, кажется, говорится?

Меня, конечно, удивило это малость. Ну, думаю, телепат или
съел чего-нибудь для расширения сознания. Тут такое случается, на всё внимания
обращать…

- Лихо, как мысли читать научился?

- А я не учился, – отвечает. – Мы с тобой об этом уже
говорили…

- ?

- Вернее, с твоей точки зрения ещё будем говорить.

Тут я понимаю, что странность его немного страннее, чем у
других и чем на первый взгляд кажется. Нет, думаю, и не таких копперфильдов
видали. Пол Гоа в своей реальности живёт, но этот как-то аргументированно, что
ли.

– В основном, люди живут в привычном для вас временном
векторе, то есть из прошлого в будущее. Но происходят явления, которые этот
вектор нарушают, и появляются люди, опять же, с точки зрения вашего течения
времени эти люди ещё только родятся, которые живут наоборот, из будущего в
прошлое. Но нас очень мало, я только про двоих знаю, один в России, другой в
Америке. И оба по психушкам лежат. Они пытались об этом миру поведать.

У меня в голове что-то сразу знакомое шевельнулось. Точно,
братья Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу». Там директор института существовал
в двух лицах одновременно, причём один из близнецов жил как мы, а второй ему
навстречу во времени. Только я попытался открыть рот, чтобы ему напомнить о
классике советской литературы, как он перебил меня:

- Не надо опять о своем Стругацком, ты мне об этом уже
завтра рассказывал, и послезавтра, и через неделю. Не читал я эту книгу.

- Ну, во-первых, Стругацкие это братья, их двое было, – механически
ответил я, обдумывая тем временем его слова. – У меня полное собрание
сочинений, правда, в Москве оставил. А так бы дал почитать…

То, что он сказал, звучало странно, но при этом искренне. И
совершенно не противоречило логике, если вдуматься. За одним исключением, что
всего этого быть не могло по определению, потому что просто не могло быть
никогда. Убедительность сквозила даже не в его словах, а в том, как он опережал
мои мысли, как будто и впрямь мы с ним не первый раз общаемся. Но ведь должен
же здесь в чём-то быть подвох.

- Так вот. Для меня это всё в прошлом, а для вас в будущем,
земная наука достигла такого уровня, что посчитала себя вправе пытаться
поэкспериментировать с некоторыми вещами, которые лучше не трогать, в том числе
и со временем. Человек суёт нос, вооружившись примитивной наукой, куда не
следует, так сказать, в божественную иерархию. И такие вмешательства не всегда
проходят даром. Так произошло три десятилетия назад, тогда я и родился, вернее,
для тебя произойдёт ещё только.

- Так это что же, я твоё рождение увижу?

- Теоретически можешь, теперь модно при родах присутствовать,
- он улыбнулся. – А ты не помнишь, не встречался тебе в детстве старичок,
похожий на меня?

- Стоп, – нашёл я тонкое место. – Если мы с тобой живём
навстречу друг другу, то слова, которые я произношу, ты должен слышать
наоборот, начиная с последней буквы, логично? Следовательно, у тебя в голове
будет слышаться белиберда, и ты ни хрена не должен понимать.

- Правильно, так оно и есть, только со временем начинаешь
всё переводить в голове. Как со зрением, новорожденные видят всё вверх ногами,
потом мозг перестраивает картинку.

- А как же я тебя понимаю, ты что, для меня произносишь
слова задом наперёд?

- Точно.

Во, блин, не прошёл «кручёный пас», на всё у него логичное
объяснение.

Мы помолчали.

- Тогда ты являешься очень ценным кадром, – первым заговорил
я после паузы. – Наверное, любые правительства, разведки, институты там разные
аналитические готовы тебе любые бабки заплатить. Ты ведь наше будущее хорошо
знаешь, пережил его. Там номера билетиков лотерейных или чьи акции на бирже
прикупить.

- Да, но я не буду к ним обращаться, двое моих коллег уже
отдыхают в больничке. А когда доктора чухнутся, что они нормальные, на них
опыты ставить начнут. Хотя да, какие же мы нормальные? – усмехнулся он.

- А, вот и нестыковка, – осенило меня. –Если они уже
пережили тот момент, когда в больничке проснулись, то значит, могут всё
исправить и не делать того, чтобы в эту больничку попасть?

- Ты всё воспринимаешь с высоты логики, продиктованной
течением своего времени. А на самом деле всё гораздо сложнее. Скоро произойдут
события, которые и произведут этот парадокс. Возникнет конфликт положительного
и отрицательного напряжения во временном поле. Будет безумный хаос, потом всё
уляжется, и вроде будет как прежде. За исключением продукта этого хаоса, то
есть меня и моих коллег. Но возмущения в поле периодически возникают, и ещё
неясно, чем это всё для вас закончится. Я тогда уже не родился. Эти явления
начались с первых ядерных испытаний. А через несколько лет будут написаны кучи трудов
на тему, я их много читал. Но я не ученый и не всё понимаю. Те последствия,
которые видел, не очень приятные, ты на них ещё наглядишься.

- Расскажешь?

- Не всё, кое-что открою, но вдаваться в подробности не
буду, ты сам много чего в своих книжках опишешь, кстати, я их все прочитал, там
сюжетов, мною поведанных, достаточно.

- Вообще-то у меня пока только три вышли. А что, много накропаю?

- Достаточно, причём в различных жанрах, от
полупорнографического романа и вплоть до фантастики. Кино по одной снимут. Так
что работы у тебя до конца жизни хватит.

Мне, конечно, приятно было такое услышать, и в этом я готов
был поверить ему безоговорочно. Но в остальном… тут меня опять осенило. А как
же он двигается тогда, ведь я должен это движение видеть задом наперёд?

- Господи, как я устал объяснять тебе детали и особенности происходящего
во временном поле, – опять он опередил мою мысль. – Время - это такая штука
замороченная, что лучше не соваться в неё. Когда два временных вектора, идущих
друг другу навстречу соприкасаются, между ними возникают напряжения и
возмущения, что ли. Граница соприкосновения - это как в кино. Помнишь, в кадре едет
машина. А кажется, что колёса вращаются в другую сторону? Плюс эффект, будто мы
сидим по разные стороны экрана. Картинку видим зеркально отражённую. Я сам всё
время над этим голову ломаю. Если разбить действия на эпизоды в доли секунд, то
ты увидишь движение как туда, так и обратно, туда-сюда. Если резко поведёшь
взглядом из стороны в сторону, то, может, и увидишь это подёргивание. Если у
тебя в глазах пикселей хватит…

Он задумался и искоса поглядывал на меня, а я тем временем
пытался незаметно последовать его совету. Незаметно не получилось. Он
улыбнулся.

- Да не стесняйся, ты при мне постоянно это делаешь.

Действительно, при резком переводе взгляда из стороны в
сторону мне показалось, что рука его подёргивалась туда-сюда.

- Всё в мире – взаимодействие энергий,
– продолжил он после паузы. – И время тоже энергия. Со звуком ты прав, это
такой вид, который проходит границу между временными полями без искажений. Если
я произнесу так, как если бы ты был из моего временного направления, то ты
услышишь абракадабру, будто плёнку пустили в обратную сторону.

Он что-то пробормотал, как будто
по-японски.

- Понял, что я сказал? – опять
улыбнулся Андрей. – Не понял. А движение совсем другой вид энергии, он
подвержен коррекции той самой границей. Но иногда, не знаю точно причин, по
которым это происходит, во время запусков ракет в космос, мощных взрывов, извержений
вулканов, в поле что-то происходит. Тогда такое творится… люди, правда, всё на
глюки или религиозные явления списывают.

Мы посидели некоторое время молча, я пытался
переварить сказанное.

- Ну, мне пора, – сказал Андрей. – Тебе
со мной ещё много лет общаться придётся. А вот я тебя уже больше не увижу. Хотя
тебе видней. Ведь моё будущее – твоё прошлое.

Попрощались мы, как родные. Не верить
ему я больше не мог, а верить было бы глупо. «Какая странная штука – ВРЕМЯ.
Действительно, кем буду я в его прошлом и кем станет он в моём? Пожалуй, то
будут уже совсем другие люди. И я, и он, мы есть только сейчас, и только здесь.
А завтра нас не будет. Да и вчера не было. Потому что те, что будут завтра и
вчера, уже совсем другие люди. Или ещё другие? Так и с ума сойти можно».

Выйдя через чёрный ход из ресторанчика
мы прошли до того места, где оставили мотоциклы. Он оседлал свою «Хонду» и
покатил в сторону главной улицы к пляжу. Я присел на край старинного резервуара
для воды. С одной стороны, мне было грустно, что этот парень продолжит свою
жизнь уже без меня, с другой - зарождалось предвкушение, что в ближайшие годы я
много чего от него узнаю и переживу вместе с ним. Как-то стал он мне очень
дорог и близок…

Я уже собирался ехать домой. Время
стремилось к десяти часам вечера, когда благочестивый Гоа отходит ко сну. Народу
вокруг не было, я сидел один. Стояла гудящая, пронзительная тишина. Вдруг, со
стороны, противоположной той, куда уехал мой новый-старый знакомец, послышалось
тарахтение. Из-за угла дома, по тропинке выехала «Хонда», на которой сидел
Андрей. Скутер задним ходом подъехал ко мне, и тот, не слезая, сказал:

- Вот, о чём я тебе и говорил, очень сильное
возмущение в Поле началось, сейчас вообще непонятно, что происходить будет,
векторы времени взбесились, похоже, эти умники включили свой долбанный
коллайдер в Альпах. Дай мне сигарету.

Я протянул ему пачку, ничего не понимая.


- На самом деле, завтра я об этом уже слышал,
но не знал, что всё так серьёзно будет, – он примолк, закуривая. - Тогда
последнее на прощание. И расстанемся. Запоминай. Сначала не хотел тебя
посвящать. Скоро родится девочка, её назовут Ирой. Через тридцать лет ты будешь
ну очень активным старикашкой. У тебя случится с ней роман. Эта девушка станет
впоследствии моей матерью, а ты, собственно говоря, отец. При родах моих не поприсутствуешь.
Но о рождении сообщат. А подрасту, общаться будем. Удачи тебе со мной в будущем-прошлом,
папуля.

⁣Дочери.
Моя дочь. Мое солнце. Мое продолжение.
Беспокойна, активна как речки движение.
Бесконечно красива, наверное, как каждая дочь для мамы.
Как же много в тебе протеста, отрицания, гнева, драмы.
Поверь, я, как и ты, проходила все это тоже.
Ты мне говоришь по секрету на ушко, а у меня дрожь по коже.
Потому что помню, знаю, и не верится, что это уже не я, а ты.
Те же переживания, вопросы, слезы, сожженные навсегда мосты.
Знаешь, дочь, критика людей -
это почти всегда зависть.
И только самым пустым всегда есть, что в твои слова вставить.
Не обижайся, не игнорируй.
Обида - это всегда выбор.
Внутри будь тверда как камень,
но снаружи легка
и полна изгибов.
Лишних людей не было,
и не будет в твоей жизни.
Каждый из них сделает тебя лучше,
Верь мне, И даже враг ненавистный.
Каждый из них покажет тебе,
как в зеркале,
Тебя.
Ты получишь от них свои же эмоции,
Поэтому живи, любя.
Дружи бескорыстно,
сначала научись быть счастливой одной.
Никто не скрасит твою жизнь, если тебе плохо
самой с собой.
Если выбрала цель, иди так,
Как удобно только тебе.
Даже если придется идти
по не вытоптанной никем тропе.
Помни, что любовь - это не про людей, а про твой избыток.
И стерпится - слюбится - это ложь
поколений, выдуманный пережиток.
И знаешь, если вдруг ты споткнешься в пути или устанешь бежать.
То просто приходи ко мне, дочь.
Я буду ждать.


Чувствуй.
И не говори, что ты не можешь, что это чуждо.
Что тебе и так комфортно в темноте зимних оконных дыр.
Чувствуй.
Взбереди неповоротливое сердце,
Пусть будет непривычно и больно, и будет не только внутрь, но ещё вдоль и вширь.
Чувствуй.
Отвлеклись от экрана, от денег, от пересчитывается цифр и ярких витрин.
Чувствуй.
Вдохни, послушай, дотронься. Вспомни, что жизнь течет повсюду и ты существуешь здесь не один.
Выйди.
Выйди за рамки на миг, обойди привычный сценарий,
Чтобы изучить другую реальность, в которую иначе не попасть.
Выйди.
Выйди из себя, из ситуации, из комнаты.
И прочувствуй пульса тревожного страсть.
Вспомни!
Как ты учился говорить, ходить и смеяться,
Как твою душу впервые разбили на крошечные звонкие куски.
Вспомни!
Как непередаваемо билось сердце,
А грудь сжимало от безысходности и тоски.
Чувствуй.
Не позволяй людям, страху и времени
Закатать тебя в идеально круглый каменный шар.
Просто чувствуй.
Что можешь. Как можешь.
Чувствуй себя.
И держи удар.

Вечное лето.
Опять отложу пять минут до звонка,
Чтоб немного поспать до рассвета.
Ты беги, только гольфы чуть чуть подтяни,
Не ругались чтоб вновь за обедом.
Кофе чай, что-то быстро, чтоб утро свое
Разукрасить искусственным светом.
Ароматная каша. И снова мое
Бесконечное светлое лето..
И вертится крутится шарик земной,
Добавляя в мой опыт морщины.
Но только вчера папа с леса принес
Нашу ёлку. Сквозь свет тёмно-синий.
Два кольца, две судьбы, две
души-малыши,
Первый раз - и набело сразу.
Баю-бай, засыпай, никуда не спеши,
Будет все у тебя, но не сразу.
Четвертый десяток. И вдруг все стихи
Стали глубже, понятней, грустнее.
Беги в школу, ты знаешь, вся жизнь
впереди.
И завтра все будет виднее.
Опять отложу пять минут до звонка,
Чтоб немного поспать до рассвета.
Все был сон. Пролетевший за 10 минут.
Гольфы. Детство.
И вечное лето.

...
Говорят, я слова подбираю точно.
Что они бьют по сердцу и жалят душу.
Но только не я собираю фразы.
Я слишком ничтожна.
И часто трушу.
Слова подбирает весенний ветер,
Что утром, как юность, играет с лучами.
Строчки рисует вчерашний вечер.
Что пахнет студенчеством.
И поездами.
И расстояния бесконечные
До деревни родительской и обратно.
Где все было такое чужое, но теплое.
И пахло уютом
Невероятно.
Библиотечные книги пыльные.
Письма бумажные, феньки из бисера...
Это жизнь пишет строчки, вторую за первой.
Она сочиняет.
А я лишь записываю...