⁣Древнее предание


– Давай с тобой поговорим пока
О той реке, которую осталось
Нам переплыть, – она не широка.
Подумаешь, река – такая малость.
Но это не обычная река.

Там мчится колесница от дверей,
И лев с быком, и царственная птица –
По небу тянут звери всё быстрей,
Впряглись в неё, и пот им застит лица.
– Постой, бывают лица у зверей?

– У этих есть. И с тел их пот течёт.
Три зверя – три ручья впадают в реку.
– Ну, переплыть её как, сдать зачёт?
– И лодок нет, и трудно человеку.
– А что река, раз за рекой почёт?

– Почёт и всё, да капли те горят,
Сливаясь, – их огонь не затухает,
И сотни глаз с колёс её глядят.
– Но огненной воды ведь не бывает?
– Там есть. И нет пути уже назад.

– Там надо снять одежду, чтоб войти?
– Что за вопрос? В одежде не пускают.
Одежда – тело. Без него идти.
Тела же с душ заранее снимают.
Там только пустота в твоей горсти.

– А для чего горящая река?
И почему душе такие муки?
Она вообще насколько широка?
Горящая? В горсти? Так, значит, руки
У душ и, значит, ноги тоже есть?

– И есть в душе и зависть, и гордыня,
И раболепство – пища для огня,
Ослиное упрямство и отныне,
Как жир, сгорят в костре святого дня.
– Без этих чувств моя душа – пустыня.

– Но ведь была в тебе и до сих пор
Жива любовь – она, мой друг, бессмертна.
А суть любви – божественный огонь.
Огни сольются, не оставив пепла,
И вот тогда не чувствуешь ты боль.

– Давай с тобой поговорим пока
О той судьбе, которую осталось
Нам пережить – она не широка.
Подумаешь, судьба, такая малость.
Но после – необычная река.




Полёт демона


Звёздное небо чернеющей ночи.
Демон застыл, сквозь миры пролетая.
Мертвая степь перед ним кровоточит.
Бесы той болью бескрайней играют.

Кружатся бесы пред ним в поднебесье,
Звёзды бросают на землю, срывая.
Мир замирает под звёзд этих песни,
Песнями судьбы людей отпевая.

Пишет на черном над миром вчерашним,
Ноготь макая в обилие крови,
Краскою теплой, родной и домашней,
Главный, увенчанный рогом коровьим.

Бесам не спится – ведут хороводы,
Звёзды в букеты с небес собирая.
Нет и не будет покоя народам.
Ключик от дома потерян, от рая.

Даже Всевышний устал коромысло
Мира тащить на себе, и природа
Тщетно влачится без цели и смысла.
Века не хватит исправить, ни года.

Звёздное небо украинской ночи.
Демон летит, злая степь кровоточит.




Услышать песню


Услышать песню, у которой все слова
Ещё не сложены, не втиснуты в куплеты
И нет мелодии – все в крик один одеты,
Как изогнулась за стрелою тетива.

Вот с этой точки начинается отсчёт
Грядущих войн, грядущих дней, любви и славы.
Там время впишет в повесть лет и наши главы,
И поиграет с нами время в «чёт/нечёт».

А этот лучник... Он давно лежит – убит –
Среди таких же, остывающих, не пленных,
Не виноватых, не доживших, убиенных,
Стрела которого вдоль времени летит.

И опускается на поле боя ночь,
Снимая с всадников разбитые доспехи.
И кровь течёт сквозь повесть лет: страницы, вехи,
И тают стоны боя, уплывая прочь.

Откинув прядь волос и пот стерев со лба,
Зажав меж пальцами старинный гриф от скрипки,
Поэт придворный, мастер од, творец улыбки,
Сражён стрелой, падёт – вот странная судьба.

Услышать песню, у которой все слова
Ещё не сложены в куплеты и не спеты.
Преданий древности кровавые рассветы
И наших жизней золотые вечера.




Законы иных миров


Есть будущий мир, нам его не понять,
Желания там наизнанку.
И каждый стремиться не брать, а давать
Всю жизнь, встав с утра, спозаранку.

Там ищут, кого накормить и помочь
И днём, и в ненастную полночь,
Там зонт отдают свой, коль падает дождь,
И бросится каждый на помощь.

А если там тонет какой-то чудак,
Случаются в жизни несчастья,
То тысячи рук, просто полный бардак, –
Утонешь от выбора счастья.

Там центр медицинский, сдать лишнюю кровь,
Штурмуют, что эту Бастилию.
Там жизнь отдают за простую любовь.
Ах, если бы всех нас впустили!

Я был там во сне, и ни дождь, и ни снег,
И мне удивлялся прохожий,
Ведь как это трудно – дарить, пусть во сне,
Ведь я не умею любить и во сне,
На местных людей не похожий.




Сегодня время перемен


Что я могу? Всё канет в прах,
Воспрянет племя молодое.
Сегодня Бог на площадях,
И время движется другое.

Другое, что забудет нас.
Объятья рук, увы, не вечны.
Я слышал гром, настанет час,
И все погибнут, кто беспечны.

Беспечен не был я, но вот
Не докопался до причины.
А время знай себе идёт,
Рисуя на челе морщины.

Морщины выдают мечты,
Что не укроешь и не спрячешь, –
На лбы натянуты, на рты.
И каждый знает, что ты значишь.

И если всех расставить нас
За другом друг в широком поле,
То восклицательный я знак
И стану места удостоен

Последнего, а что за мной?
Наверно пропасть бесконечна.
Ни мир несу вам, ни покой,
Но только бой и вера вечны.

А что за мной? Всё канет в прах.
И не рождённый и рождённый.
Сегодня Бог на площадях!
Дух перемен непобеждённый.

Всевышний требует измен
Желаньям славы и наживы.
Сегодня время перемен.
Храни вас Бог, пока вы живы!




Горящая спичка


Обесточь, «обесчесть», погаси во мне сгусток огня,
Этот ада глоток, эту боль, как залить равнодушием?
Этот страх по ночам, этот зверь, что в течение дня,
Он не кровь мою пьёт, но терзает и мучает душу.

А она мне дана, как последняя в жизни любовь,
Как надежда на счастье, как нить, что выводит к истоку.
Мне вручили её, как подарок, и вместе с тобой,
Но на время, а время идёт торопливо жестоко.

Нам дают только то, что мы сможем поднять, унести.
Я не жалуюсь, нет, на тяжёлую ношу, шагая,
Но надеюсь понять, что не сбился с прямого пути,
А мой крошечный ад – он прелюдия вечного рая.

А ещё была ночь, была радость святого огня,
Что нам души поджёг, разбудив ненасытного зверя.
Он огонь её пьёт и терзает, и мучит меня
Страхом жуткой, ужасной, великой, вселенской потери.

Тот огонь, разбудивший любовь, пусть вдоль спички горит,
Та любовь, пусть летит через тучи обратно к истоку
И пусть песней разбудит ту вечность, что может, но спит,
Победить это время, что так откровенно жестоко.

⁣Верующих людей много


Верующих людей много. Каждый из живущих на Земле людей, сталкиваясь с вечностью, замирает на мгновение от ощущения пропасти одиночества и сиротства, каждый. Каждый пытается ответить себе на вопрос: "Для чего это всё надо, кому нужна моя жизнь?" Кто-то начинает (или продолжает) пить, кто-то уходит в церковь искать Бога, но большинство из нас спешат заполнить пустоту потерь хоть чем-нибудь; женятся, рожают детей, меняют место работы, жизни... Раньше верили в святость власти царской, потом в святость коммунистического будущего, и теперь каждый ищет для себя что-то своё. Люди всегда искали опору в жизни и находили её в вере.
Люди строили храмы и возводили жертвенники, и чем богаче и выше, тем больше замирали сердца и захватывал дух. И, глядя на это, удивлялась вечность и удалялась от праздника жизни к себе назад в опилки и стружки коморки Папы Карло и успокаивалась здесь среди деревянных кукол: выструганных, выстраданных и готовых к продаже.
Там за дешёвой картиной, нарисованной на куске холста, незаметна для глаза, закрыта на замок, золотой ключ от которого был спрятан надёжно в воровском кармане, ждала старая дверь – старая, как сама планета Земля, сотворённая в не помню какой день Творения.
Вот и он скользил вдоль жизни, пока не пришло время заглянуть в чертоги вечности. Матушка его заболела. Заболела она болезнью тяжёлой, смертельной. Была она медиком и знала, что с ней. И все вокруг знали и благодарили за каждый новый день, пока они ещё вместе. Кого благодарили – да, наверное, ту же вечность.
После второй безуспешной операции мать сказала ему: "Сынок, прости меня, если я с собой что-нибудь сделаю. Мне очень плохо." Он побежал в кабинет хирурга и передал слова матери. По лицу врача пробежала тень улыбки: "Не надо беспокоиться, друг, больные этой болезнью никогда не торопятся умереть, они надеются до последнего вздоха, надеются на чудо. Я могу тебе рассказать точно всё, что будет с вами, только без дат. Даты ты проставишь потом сам. И вот ещё, когда всё будет позади, вы вдруг поймёте, что вам стало сразу легко. Ты только не обижайся на меня за эти слова. Это будет."
Он шёл домой и молился, и просил чуда. Мир его рушился перед глазами и он требовал вернуть всё назад. И вдруг неожиданно услышал голос. Голос был слаб, но ясен: "Не надо просить. Незачем. Суд свершился." Этот голос, этот ответ на его просьбу стал первым контактом его с вечностью. Он ещё ничего не понял тогда, получив первый ответ оттуда на зов разбитого сердца. Через полгода мама умерла, и он проставил даты. Нет, легче не стало, врач был не прав. Только эта связь их уже не прерывалась.

Не верю в Россию, не верю в мессию,
Но только в молитву разбитого сердца.
И жду я и чую огромную силу,
Как мот миллион ожидает в наследство.

Да, что миллион, ведь её не считают,
Её невозможно измерить деньгами,
Ни взрывом вселенных от края до края,
Но только лишь воем и горя слезами.

Слезаем устало с подножки вселенной
Прошедшего века уставшие дети.
– Ты ждёшь, что скажу я тебе откровенно?
Я чую Всевышнего волю на свете,

Как каплю варенья на ломтике хлеба,
Стакан после холода крепкого чая.
– Откуда? Никто там из нас ещё не был!
– Я был там. Я с вами смертельно скучаю.

Кто верит в Россию, кто жаждет мессию,
Кто мысли лелеет о счастье наследства.
Я знаю и чую огромную силу
Молитвы разбитого вдребезги сердца.

* * *

А мать ему после этого не снилась, не снилась больше тридцати лет. И только, когда он выполнил очередной приказ вечности, он увидел её во сне. "Подойди ко мне сынок, обними меня..." – она была счастлива.

Верующих людей много, постигающих мало.
____________________________________________


Он не умел летать


– Ты знаешь, я ведь летаю ночами. Это так здорово оторваться от пола и не чувствовать больше притяжения Земли. Я летаю из комнаты в комнату над тобой, над детьми – вы все спите. Я, кажется, уже скоро научусь даже днём освобождаться и взлетать в небо.
Он женился недавно, несколько лет тому назад. Это был его второй брак. Первая его жена не умела летать.
– Почему ты смеёшься? Ты мне не веришь? Ты всё время надо мной подшучиваешь. Я уже привыкла, но иногда это уже слишком.
– Знаешь, ещё лет так двести тому назад тебя бы сожгли на костре вместе с нашей щёткой, которой ты так любишь подметать дом. Ничего себе – летать ночами!
– Так и знала, что ты мне не веришь. Я больше тебе ничего не расскажу, ничегошеньки!
– Да ладно, все поэты летают. Просто на разных высотах. Один выше, другой ниже...
– Вот ты опять смеёшься. Завидуешь, да?
Она писала прекрасные стихи. Они познакомились среди стихов и поэтов. Они так нуждались тогда друг в друге. Она полюбила его первой, бросившись в это чувство «вниз головой». Он входил в свою любовь медленно, не торопясь, осторожно. А потом всё вокруг него завертелось быстрее и быстрее в торжественном водовороте событий. Старый берег исчез из души, а новый стремительно приближался.
Он не умел летать, да и плавал не очень...

Когда он только начал писать стихи, ему нужна была чья-то поддержка, помощь. Он не знал, что с ним происходит. Откуда приходят неожиданные мысли? Почему вдруг с ним это случается?
Однажды вечером, когда все люди уже давно спят, и он заснул сидя в кресле, ему приснился сон. Он летел. Он летел над бескрайней ночной пустыней. В небе сияли звёзды, а их тусклый свет не мог осветить детали рельефа над которыми он пролетал. Всё вокруг было раскрашено в тёмно-коричневый цвет безлюдного холодного космоса. Но за его спиной кто-то был. Этот кто-то нёс его в своих руках, как пушинку. Посмотреть на него не получалось – у него же самого не было шеи. Голова вросла в плечи и не двигалась. Устав от нескольких попыток изменить положение тела и от скуки пейзажа он сомкнул глаза.
Через некоторое время он вновь очнулся. Теперь вокруг него был уже освещённый длинный коридор по сторонам которого располагались двери. Существо, принёсшее его в это место, остановилось рядом с одной дверью и подтолкнуло его вперёд. Двери распахнулись, его заставили сделать шаг внутрь.
Ничего интересного. Заставленная разной мягкой мебелью огромная комната, громадным залом мебельного магазина, возникла перед ним. Из глубины комнаты навстречу ему двигался, с трудом пробираясь между креслами и диванами, человек. На нём был был одет костюм-тройка времён начала двадцатого века: аккуратный, выглаженный, чистый.
Человек с интересом оглядывал его. И вдруг поднял свою руку с указательным пальцем и спросил у того, кто его принёс: «Этот?!»
– Этот! – прозвучал за его спиной глухой и властный голос.
– Что ж, посмотрим, – сказал человек в тройке и вдруг прыгнул спиной назад прямо в объятия мягкого кресла. Аудиенция закончилась.

Кто-то за его спиной схватил его своими могучими руками и они понеслись вместе в обратный путь. Скоро под ними возникнет снова пустынный коричневый пейзаж, а потом взойдёт Солнце и он проснётся. И он ещё много, много лет будет мучиться вопросом, как звали того человека из заставленной мебелью комнаты, стихи которого он так усердно записывает в свой чат под своим именем. С тех пор он уже никогда не возражал против плагиата.
Летать он так никогда и не научился. А жене своей он не завидовал, он просто был за неё рад.
Он не умел летать.

⁣У моря твои глаза
Лещук Юлия
Вологодская область город Череповец

Морские души похожи на гоголевских «мертвецов»: съёжившиеся, мрачноватые.
Морские волны, словно стадо кучерявых барашков, - мраморные, жёлто-зелёные, изумрудные, с привкусом солёного пота, огибают серые камни, надменно выпячивают свои округлые бока. Солнце рассекает тучи упругими лучами; лучи вонзаются в воду: муть, тёмно-зелёные водоросли - всё становится безликим, туманным, будто и не было никогда этого подводного мира.
- Горячая кукуруза, минералка, морская вода!
Зазывала не боится предлагать «пир на весь мир». Морская вода стала классикой: пьешь и чувствуешь счастье.
Я беру немного воды. Горечь и отвращение.
- Подделка? – интересуюсь я.
- Что вы! Чистая морская вода из глубины морских душ.
Сплевываю. Мне совсем не нравится такое. Может, я не понимаю чего-то?
- Пейте медленно и почувствуете благодать, - заверяет продавец.



***


Мне 25. Сухие губы, волосы мышиного цвета, картавые согласные и неулыбчивый взгляд.
- Работа в школе - это не работа! То ли дело банк. Там деньги! - кричит отец.
А я сижу и думаю: что школа, что банк - одно и то же, всё та же несвобода и шаткость социального положения. Школа для учиталя, что зона для сидельца: шаг вправо, шаг влево - расстрел. Сидишь за старым потёртым столом и смотришь на лупоглазых школяров: «А ведь и я когда-то такой была. Сидела и причмокивала: учитель, наверное, работает за еду».
- Екатерина Павловна, а сколько вы зарабатываете?
- Почему интересуешься, Полина?
- Да так. Мама моя получает хорошо, хочу сравнить зарплату.
Девочка не краснеет, не смеётся, сверлит ледяным взглядом насквозь: не по себе, а я спряталась за густой чёлкой, смотрю в пол. Школьники любят задавать неудобные вопросы: а как вы учились? есть муж? наверное, живёте в коммуналке? Каждый раз удивляешься их смелости и наивности.
У русоведов четыре тетради для проверки, у учителя физкультуры, пожалуй, только журнал для оценок: тычешь пальцем в робкие линии и пытаешься оценить работу, где «ж» - это «ы», а прыжок через коня - морфемный разбор.
- Екатерина Павловна, вам к директору, - зычным голосом оттарабанила завуч.
Ага. Ждут милые в кабинете, вдвоём: завуч в красной юбке до пола и серебристой короткой кофте, напротив стоит директор, разукрашенная от каблуков до макушки. Классный журнал, белый, с тонкими шершавыми страницами, немного помятый, лежит в стороне. Чувствую, не просто так пригласили.
- Вы понимаете, что классный журнал - это финансовый документ?- строго отчеканила директор. - Вы отвечаете за него! Журнал - всему голова. У вас не журнал, а сборник потрёпанных рассказов. Где дисциплина?!
- Но я ... всегд..да счи-и-тала, что журнал - это документ, но только не финансовый, - заикаясь, ответила я.
- Финансовый, - твёрдо произнесла завуч. - Это финансовый документ.



***



Окна учительской пыльные, серые и слегка сутулые, будто это были и не окна, а озиравшиеся по сторонам ребятишки-пятиклассники: у кого бы списать сегодня?
На белом подоконнике с облупившейся краской стояла стеклянная ваза, пустая, одинокая, с небольшим сколом посередине узкого горлышка.
Я сижу спиной к двери, пытаюсь проверить тетради.
- Да, надо сказать нашей Екатерине Павловне, что с завтрашнего дня она переходит на домашнее обучение. Заявление и другие документы уже готовы. Спроси у секретаря ещё.
- Да. Всё передам, Татьяна Дмитриевна.
Слышу голоса за соседней стеной: то зычные, звонкие, с лёгким хрипом и надрывом, переходят они в полушёпот, видимо, для пущей важности имитируется таинственность принимаемого решения.
Стук в дверь учительской.
- А, Екатерина Павловна, это мы к вам, с деловым предложением, - браво произнесла завуч по учебно-воспитательной работе.
- Да, слушаю вас.
- Мы хотели сказать вам, что с завтрашнего дня вы переходите на домашнее обучение, то есть будете работать с надомниками. К сожалению, вы не справлятесь со своими прямыми обязанности (много нареканий со стороны родителей, а их мнение для нас очень важно, дети вас не слушаются, журнал, а вы помните, что это финансовый документ, вы неправильно оформляете). Видите, причины веские, поэтому просим подойти за договором.
Завуч стояла рядом с окном, волосы её переливались то рыжими, то светло-коричневыми оттенками, а я сидела в позе бурундука, робко смотрела то на дверь, то на потолок, то на завуча.
- Да. Хорошо. Подойду за подписью, - тихо согласилась я.
Хорошо, что хоть что-то ответила, сил на разговоры не было совершенно. Да. Дети, правда, меня не слушались (а кому интересна хрупкая, с тонкими ножками-цаплями учительница?) К тому же, родители слушали детей (те, по всей вероятности, рассказывали им школьные «байки» про «сложную» школьную жизнь, про учительницу с другой планеты, а они, конечно, мотали на ус (ещё бы не мотать, сейчас по любому поводу бегут к директору).
Директор! Да. Завтра иду за новой жизнью в кабинет властелина «мёртвых душ».

***



Морская вода стала атрибутом необычной жизни: её можно налить в маленькую стеклянную банку и предаться воспоминаниям. Вот мать идёт в магазин за молоком, а отец едет на вишнёвой девятке и машет ей рукой. Нравилось ли это матери? Думаю, нет. А рядом бежим мы с сестрой, машем льняными узорчатыми платками вслед уезжающей «колымаге». В 90-ые годы девятка была в чести, колымагой называли мы её в шутку, чтобы жить было веселее.
Блуза морского цвета, давно выцветшая, местами потёртая, лежала в углу маленькой комнаты; будничное пространство визуализировало дисгармоничные углы старого покосившегося стола, раскрашивало окна в ослепительно белые цвета. Мама сидела на маленькой табуретке, чистила красно-жёлтое яблоко и приговаривала:
- Опять отец поехал куролесить. Знала бы я, то...
Не успела мать договорить, как в дверь позвонили.
- Здравствуйте! Вода из самых глубин морских душ. Попробуйте! Не пожалеете...
Человек в бирюзовом костюме протягивал пластиковую бутылку. Мать резко закрыла дверь.
- Ещё чего! Кать, слышишь, этот, как его, водовед, морскую воду предлагает, а у нас этой воды целое море.
Мать засмеялась. Её глаза были похожи на узкие щёлочки только что приоткрывшихся дверей. Глаза эти отливали цветом моря: голубые, изумрудные, бело-синие, напоминали они волны, разбушевавшиеся на песчаном берегу.
Отца всё не было дома: солнце уже превратилось в сморщенную хурму, деревья шептались друг с другом о новом дне, а ветер то и дело завывал грустную песню: «Кабы солнышко взошло, кабы месяц убежал, превратилось бы в руно всё, о чём давно мечтал...»




***



Бело-жёлтые кирпичные стены здания банка были похожи на толстые пшеничные булки: солнечные зайчики плясали по стенам, окнам, железным решёткам. Всё это «соцветие» создавало впечатление весьма положительное, казалось, что ты находишься в каком-то укромном месте, где солнечно и тепло.
- Так, фото, анкета, тест. Тест важен, он ответит на многие наши и, конечно, ваши вопросы.
Дама, отбирающая людей на работу, сидела в неподвижной позе. Глаза её сверлили нас, а мы сверлили, пожалуй, только пол, на котором ползали полудохлые мухи.
- Сразу видно, что сдерёт три шкуры, - Света шепнула мне на ухо так, что я немного покачнулась в сторону.
- О результатах мы вам сообщим, - сказала «банкирша».
Мне же говорить хотелось меньше всего (усталость от собеседования дала о себе знать спустя 20 минут). Света подтянула капроновые колготки и достала минералку:
- Будешь?
- Нет. Спасибо.
Поговорив о том о сём, мы разбрелись по разным углам пёстрой улицы.

В 22 года мечтаешь о стабильной, высокооплачиваемой работе, представляешь себя могущественным банкиром, который разъезжает на Мерседесе. Я же об этом не думала ни-ког-да. Подала документы за компанию, может быть, повезёт.
Через пару дней мне позвонили.
- Здравствуйте, Екатерина Павловна, вас беспокоит отделение банка. Вы прошли собеседование, приглашаем на работу.
Конечно, я была очень удивлена подобному «развороту» событий. Меня, без экономического образования и весомого опыта, пригласили в банк. Я же филолог. Интересно, а Свету взяли?
- Алло, Света, как дела? Меня пригласили в банк, представляешь?
- А мне так никто и не позвонил...
Повисла неловкая пауза. Пауза эта длилась около 15 секунд. Я уже успела забыть и о работе, и о том, где нахожусь, пока в трубку не сказали:
- Ты здесь? Ау!
- Здесь, здесь. Света, я, правда, не понимаю, почему тебя не пригласили. И образование у тебя финансиста, и опыт работы есть...
-Да. Всё понятно.
Света положила трубку. Послышались минорные гудки, гудки протяжные, зычные. Я вслушивалась в тишину телефонной трубки: немота, скрывающая плавные звуки робкой пантомимы, шуршала, гудела, плавно перетекала из пластиковой «коробки» в туманное марево комнатного пространства.
Как так? Почему я, а не Света? По-че-му?



***




Отец не любил море. Тревожное, с покатыми плечами, похожими на толстых божков, оно казалось ему чем-то чужим, выспренным. В общем-то это и понятно: родился на Севере, вырос среди карликовых берёз и любил северную природу. Мать же, наоборот, привлекала морская стихия (даже имя струилось морским и холодным - Марина). Коричнево-грязный песок раскалялся докрасна, вспыхивал огненным клубком, становился похожим на дракона, на зелёно-изумрудную ящерицу с высунутым языком. Камешки, ракушки, мутно-серая вода - всё слилось в монохромную картину.
- Марина, а где дети? - спросил отец.
- Не знаю.
Стеклянные глаза матери смотрели в одну точку, напряжённая поза показывала некоторое безразличие.
- Катька, наверное, гуляет где-то, а Анька ушла к бабушке, - буркнула мать.
Отец побагровел. На рябоватом лице выступил мелкий пот, глаза округлились, он остервенело сказал:
- Врёшь!
Он поднялся с насиженного места (матрас, на котором они сидели, осунулся и стал похож на рыхлую землю).
Мать осталась сидеть в гордом одиночестве до самого заката солнца.
Глаза цвета моря смотрели в бездонную гладь воды: не было ни кучерявых барашков, ни изумрудных лодочек, сделаных местными ребятишками, ни тепла солнечного света. Лишь аукалось звучное:
- Марина!

⁣ГАГАРИН И ЯШКА

Привлеченный громкими выстрелами, Яшка высунул нос из-за кустов.
Затем показались короткие лапы и, вслед за ними выползло косматое
неказистое туловище.
Пес доверчиво приблизился к человеку, обнюхал штанину и лизнул в
руку. Ничем съедобным от пришельца не пахло. Незнакомый и неприятный
привкус пороха и оружейной смазки.
- А ну, пшел отсюда, блохастый, - вскричал человек, пнул щенка ногой как
можно дальше и взвел курок.
- Яшка! Назад! Беги! – внезапно донесся крик маленького хозяина,
бежавшего на выручку. Пес попытался ретироваться обратно в спасительные
заросли золотых шаров.
Но было поздно... Визг раненой собаки и истошный вопль стрелявшего
слились воедино.
В тоже мгновение восьмилетний Саня Загордан повис на руке
работника саннадзора и зубами впился в запястье. Челюсти сомкнулись
мертвой хваткой, и рот наполнился горечью чужой соленой крови.
На крик взвывшего от боли стрелка из стоявшей неподалеку машины
примчался шофер-напарник. Он с трудом оторвал и отшвырнул мальчишку в
сторону.
- Ты как, бедолага?
- Сухожилие... щенок... бешеный прокусил. Чуть до кости не добрался, -
проревел стрелявший. – Ну, погоди, тварь! Щас я тебя…, - он еще раз
прицелился в то место, откуда раздавался протяжный стон раненой собаки.
Саня опрометью бросился в кусты и закрыл собой тело бившегося в
конвульсиях Яшки.
- Эй, пацан! Убирайся, - взревел напарник. - Мы должны дворняжку добить,
чтобы не мучилась, и вывезти труп.
Саня не сдвинулся с места, яростно сжимая кулаки.
- Таковы правила. Понимаешь? Мы ведь делаем свое дело. Понимаешь?
Уходи! Уходи по-хорошему. Иначе…
- Это моя! Моя собака. То есть наша. Всего нашего гагаринского дома. Она,
то есть он..., он не бродячий и вовсе не бешеный. А очень умный. Мы его в
космонавты готовим.
- Он может и «небешеный», а вот ты, гаденыш, кусаться-то горазд... Вылезай,
а то вместе на небеса со своим щенком отправитесь, - злобно хохотнул
стрелок.
Саня сжался в комок от страха, прижимаясь плотнее к Яшке, ожидая
второго выстрела и чувствуя еще сильнее дрожь раненой собаки.
- Ничего, Яшенька, терпи, терпи... Может, этот зверюга не посмеет... нас
тронуть.
- Ладно, пошли, - послышался уже вдалеке голос второго напарника. - Такого
на испуг не возьмешь. Парнишка, вишь, прямо-таки сам взбесился. Такой не

2
отступит. Не будешь же ты в упор обоих расстреливать. Не упрямься… А пес
все равно сдохнет. Давай, давай садись в машину. Тебе теперь самому
медицинская помощь нужна.
Когда все стихло, Саня с опаской выбрался из укрытия и осторожно
выволок по земле истекающего кровью пса. Потом взял на руки раненого и
побрел к подъезду. Ступал медленно, согнувшись в три погибели под
тяжестью страшной ноши и выверяя каждый шаг. Длинный багряный след
тянулся следом.
- Что, случилось, Саня? Ты ранен? - неожиданно, откуда-то не то сверху, не
то сзади, долетел приглушенный голос Гагарина.
- Не я, Ю-юрий А-алексеевич, - всхлипнул в ответ мальчишка, не
обернувшись, - Яшку нашего подстрелили.
- Яшку?! Нашего Яшку?!
- Да!
- Стой! Ты куда? Его же надо в ветеринарку! Давай ко мне в машину!
Быстро!
- Не довезем, он совсем обессилел, едва дышит. А там его могут усыпить.
Скажут, бездомный.
- Мдаа… Ситуация... И что тогда делать?
- Я его лучше на площадке между четвертым и пятым этажом размещу.
Рядом с моей квартирой. Буду спускаться и сам за ним ухаживать.
- И рядом с моей, между прочим. Тут ведь одинаково, что снизу, что сверху.
- Ага..., будет под двойным присмотром. В гагаринский подъезд не
посмеют…
- Может, ты и прав, Саня. Так Яшка в безопасности будет. И его никто не
тронет. Выходим. Выходим. Только не плачь.
Мальчик тяжело шаг за шагом поднимался по лестнице. Гагарин шел за
ним по пятам.
- Давай помогу.
- Нет, не надо Яшку лишний раз трогать. И форму летную испачкаете. Лучше
одеялко старенькое или какую-нибудь подстилку принесите.
- Слушаюсь. Только дальше, брат, извини, но командовать буду я. Ты,
конечно, парень геройский, но должен взрослых слушать и делать то, что я
скажу.
Они вдвоем бережно положили Яшку на белую, сложенную в
несколько раз простыню, которая тут же стала алой.
- Плохо дело, брат, - прошептал Гагарин. - Надо нашего доктора, Виктора
Ивановича, позвать, иначе раненый до утра не доживет…

***

Я открыла дверь на требовательный звонок в дверь и обомлела. На
пороге стоял Юрий Алексеевич с непривычно каменным, словно
искаженным гримасой боли лицом. Никогда я еще не видела моего

3
улыбчивого и приветливого соседа таким. Из-за спины космонавта
выглядывал зареванный Саня, с пятого этажа. Рубашка - в пятнах крови,
перепачканные волосы - дыбом.
- Отец дома?! У нас беда, зови скорее! - наперебой закричали они.
- Дома, дома… Только-только вернулся, сейчас, сейчас... А что стряслось?
- Зови, тебе говорят!
- Паап!!! Паап!!! Иди скорее!!! С аптечкой и медицинскими инструментами!
- Та-ак…Пуля прошла на вылет… по касательной. Жизненно важные органы
не задеты. Кровопотеря, конечно, большая, но ничего оклемается.
Успокойтесь.
Отец обработал рану, сделал перевязку и два каких-то укола. Мы трое
следили за каждым движением, затаив дыхание.
- А теперь все по домам. Поздно уже. Вашему Яшке сейчас покой нужен.
Но мы по-прежнему стояли, как парализованные.
- Вы что, не слышите? И давай-ка, Юра…, Юрий Алексеевич… я вам
давление померю и валерьянки накапаю.
- Я в порядке…
- На вас…, на тебе лица нет, - добавил отец, понизив голос. - После
сегодняшних полетов отдохнуть нужно. А тут такой стресс... Иначе к
завтрашним испытаниям не допущу. Понятно? Ты, конечно, парень
геройский. Но здесь и сейчас командую я!
И мы разошлись по своим квартирам. Саня отправился к себе - на
пятый, а мы спустились - на наш четвертый.
- Юра, куда! – ухватил папа Гагарина за рукав. - Поедем, пойдем... Твое
здоровье прежде всего.
- Да я - ничего. Правда-правда, Виктор Иванович...
- Пойдем, пойдем. Что ты, как маленький. Я же уколов, делать не буду. И
Яшка, между прочим, их стойко перенес. Молодчина.
- Я тоже, если надо... Вы же знаете. Но мне и вправду лучше.
- Пойдем, пойдем. С давлением шутки плохи. Лишний контроль не
помешает. Если чуть выше нормы, то немного успокоительного - и все.
Часа через два, когда домашние улеглись спать, я прокралась на
лестницу – проведать Яшку. Пес беспокойно поскуливал во сне. Рядом на
ступеньках клевал носом Гагарин. Заслышав мои шаги, встрепенулся и
открыл глаза.
- Ты что не спишь, Лида? Ночь-полночь. Иди домой.
- А вы?
- Со мной все в порядке. А вот он... Дышит пока тяжело... Но наш Яшка
живучий. Все обойдется. Я тут еще немного посижу, покемарю и тоже скоро
пойду. Завтра рано вставать на службу. А тебе, между прочим, - в школу. Так
что иди - ложись.
***

4

Утром я застала его сидящим на корточках возле Яшки.
- Вы что, всю ночь здесь продежурили, Юрий Алексеевич?
- Нет. Врать не буду. После отцовской валерьянки спал как убитый. Ну...
разве что… вставал пару раз на раненого посмотреть... и брюки погладить.
Гагарин выглядел бодрым и свежим. Как всегда, в отутюженной форме
и отполированных до блеска ботинках. Но главное... он был прежним... и
снова улыбался. А его глаза сияли.
- Нос холодный. Значит, все в порядке, - по-армейски отчеканил летчик-
космонавт. - Ну что, пошли? А то я на аэродром опоздаю. У-у-у ... Портфель
у тебя какой громадный. Кирпичи, что ли, в нем носишь? До школы сама
дотащишь?
- Донесу, донесу, дядя Ю…, Юрий Алексеевич. Вот только завтрак свой
Яшке оставлю. Сразу легче станет.
К концу дня завтраков, обедов и ужинов у «постели» раненого уже
была полна чуть не вся лестница. Ступеньки от пятого до третьего этажа
были заставлены блюдечками, мисочками, тарелочками с едой, которую
понатащили дети из нашего и соседних домов.
Вечером Гагарин взлетел на свой этаж, перепрыгивая через горы котлет
и куриных ножек. На ступеньках, где еще можно было пристроиться, сидели,
а на перилах - висели гроздьями ребята с нашего двора, пришедшие
поддержать всеобщего любимца Яшку.
- Ну-ка, расступитесь, расступитесь, дайте к нашему пострадавшему
подойти..., - весело произнес космонавт, перелезая через чью-то голову.
- И что это за ресторан вы тут устроили? Пройти невозможно. Здесь на
двадцать собак хватит, - продолжил он уже строго.
- Немедленно лишнее убрать. Иначе все испортится. Весь подъезд
тухлятиной пропахнет. А ко мне ведь после полета люди ходят, по-прежнему
целыми толпами. Неудобно. И потом… у посетителей крыльев нет, им тоже
как-то передвигаться через все эти продуктовые залежи нужно. Все – на
помойку! Ясно?
Мы принялись обиженно греметь посудой. Хотели же как
лучше…раненого подкормить.
- А теперь... ступайте. Проведали - и ступайте, ступайте отсюда. Яшке
больше спать нужно. А Вы тут галдите, как саранча...
Все разом затихли.
- И вот еще что… Пеленки или тряпки какие-то…, только чистые, принесите
- грязную простыню надо сменить. И лестницу нужно вымыть. Натоптали,
свинтусы. Чистота и гигиена - прежде всего. Нечего просто так глазеть, раз
уж пришли. Ответственным назначаю Саню.
- Слушаюсь!
- А с завтрашнего дня составьте график посещений. Я проверю. Порядок
надо соблюдать.

5

***

Яшка пролежал без движения почти две недели. Мы дежурили
попеременно и кормили его с рук. От обильной еды (ее все равно несли и
несли... в неимоверных количествах), он раздобрел и вскоре стал похож на
надутый шар, поросший длинной шерстью.
После такого усиленного питания пес быстро пошел на поправку. Днем
начал потихоньку, прихрамывая, гулять во дворе. После плотного завтрака
он неуклюже сползал по ступенькам вниз, суетливо переступая лапами.
Однако вечером всегда возвращался в подъезд на ночлег на свое, теперь уже
привычное законное место. Упорно карабкался вверх на площадку пятого
этажа, будто тренировался. Поскуливая и преодолевая боль, все еще дающую
о себе знать.
Но однажды утром случилось непредвиденное... Мы обнаружили на
подстилке трех новорожденных щенков. И Яшка, как кошка, старательно
вылизывал пушистые комочки языком.
Мохнатый шар сдулся… К огорчению мальчишек, он оказался не
Яшкой, а Машкой...
- Ну что, Яков, - больше всех смеялся Гагарин, - ты теперь кормящий отец...,
и не быть тебе космонавтом, пока детей не вырастишь.
Переименовывать собаку не стали. Для ребят она так навсегда и
осталась Яшкой. А взрослые - с легкой руки Гагарина – с усмешкой прозвали
ощенившуюся мамашу «отец Яков».
Словно оправдывая новую громкую кличку, дворовый пес вдруг стал
вальяжным и степенным. Он больше не бегал игриво по кустам, а чинно
прогуливался вокруг дома, поджидая Гагарина, которого, видимо, считал
крестным отцом и спасителем.
Когда Юрий Алексеевич, возвращаясь со службы, устало присаживался
на скамейке возле подъезда, Яшка возникал ниоткуда и умащивался рядом,
преданно заглядывая космонавту в глаза. Гагарин трепал собаку по
кудлатому загривку, тихо приговаривая:
- Яков, Яков.

⁣Ветки и тени



Обучаясь в Сыктывкарском университете, я стал посещать
студенческий педагогический клуб «София». Помимо еженедельных занятий мы раз в
квартал, иногда чаще, выезжали на тренинговые семинары с сельской молодёжью, а
летом становились дружным педотрядом своего собственного летнего лагеря.
Однажды нашему руководителю Станиславу Александровичу пришла идея провести
туристический лагерь для смешанного контингента из «благополучных» и так
называемых «трудных» подростков. Местом проведения была выбрана туристическая
база деревни Семуково Усть-Вымского района. Одним из непростых элементов
программы стал пятнадцатикилометровый поход по территории Чернамского заказника
в заброшенное спецпоселение Нюмлод. Только вот для нас этот поход оказался
гораздо длиннее и драматичнее, чем планировалось.



- Таак! – наш почти черный от загара и от этого больше
похожий на татарина, чем на коми, юный проводник Серёга был явно расстроен. Мы
стояли на очередном лесном распутье, но даже мне оно казалось смутно знакомым.
– Нас явно леший по кругу водит.

Услышать такое от проводника на второй час пешего ходу
по пересечённой местности как-то тяжело и неловко. Думаешь сразу много плохого
про этого человека. Тем более – какого лешего!?

- Мы что, заблудились? – осторожно спросил я.

- Да мы уже в третий раз здесь проходим! А дорога-то
должна быть одна! Признавайтесь, кто и что в Нюмлоде взял!

- Ну, я взяла… - неожиданно для всех раздался робкий голос
Надежды, старшей из туристской партии. – Я серёжку там золотую нашла, вот! – и
она показала на протянутой ладони ярко блеснувшую жёлтым довольно увесистую металлическую
серьгу в форме ромашки. – Думала, брошь из неё можно сделать…

- Ты что! – Серёга осмотрел её яростным взглядом с ног
до головы. – Да ты!.. Да я!.. Здесь и оставь! – сплюнул под ноги и отошел к
краю дороги парень. – По визиркам пойдём, - сказал он мне вполголоса, -
глядишь, доберёмся затемно да избушки…

И по его тону я понял, что путь нам предстоит
непростой и неблизкий…



- О, ето куропатка кричит!.. Не, тотшно она!.. А ето
вот заяц следы оставил!

- Откуда ты всё это знаешь? – подивился я на
двенадцатилетнего худого белобрысого Андрея. Меня несколько удивляла бледность
его кожи, загар явно её не брал. Да, каких только кровей не встретишь в
республике! Паренёк чесал по болотным мшарам бок о бок со мной, как будто и не
было за спиной тридцатикилометрового марш-броска, в основном, по лесным
запущенным визиркам.

- Я всё про лес знаю! Я охотник. Меня папа всему
научил. А его – дед, - говорил Андрей на русском с жёстким коми акцентом и
даже, как иностранец, с некоторым трудом.

За последние километры я узнал о ребятах больше, чем
за несколько дней совместной жизни в помещениях турбазы. Это был мой третий и ещё
далеко не последний собеседник за сегодня. Кроме как своими ушами и словами
ничем их натруженным ногам и спинам я помочь не мог. А ещё разговоры очень пригодились,
чтобы преодолеть панику, когда мы поняли, что заблудились…

- Ты с какого района? – поинтересовался я у Андрея.

- Из Ижомсково. У нас там охотников много, - с
гордостью ответил тот. – Вот был бы я месный, дак ни за што б не заблудился!
Можно по сонцу…, - он посмотрел на беспросветное хмурое небо, - …или по дереву, где север, узнать!

– Это по мху, что ли?

Андрей снисходительно улыбнулся:

- По веткам! - он указал на ближайшее дерево. – Где
меньше, тамо и север. А мох-то, он – ето, везде растёт…

Так за разговорами наша группа, наконец, вышла к знакомой
лесной избушке в месте с непонятным названием «Торкамаяг". Отсюда даже я
уже мог попробовать найти дорогу. Мы с моей напарницей Аней вздохнули с
облегчением. С самого начала лагеря ребята были разведены на две половины.
Работу в одной возглавил руководитель нашего педотряда, а ответственность за
другой он возложил на нас. Сами ещё «зелёные» студенты, мы получали свой первый
опыт ответственности за детей.

- Аня, вы пока воду кипятите и картошку чистите, а я
пойду за грибами схожу, - и, получив в ответ лишь усталый кивок, я отправился проверить
ближайший бор.

В прошлый раз, когда мы здесь проходили, ступить было
некуда от боровиков, а сейчас, вот странно, грибов совсем не было. Я уныло
пошатался по лесу, уже безнадёжно посматривая на ягель и с мыслями о том, чем в
отсутствии грибов будем кормить детей, вернулся к избушке. Там было неспокойно.

- Андрей! А-андре-е-ей! Лёша, ты не видел Андрея?! –
Аня была явно в панике.

- Нет. Что случилось?

Оказалось, что Андрея нет на стоянке с тех пор, как я
ушёл. Докричаться до него так и не смогли. Состояние Ани быстро передалось и
мне: время вечернее, мы посреди тайги, сами ещё недавно видели медвежьи следы,
у нас помимо пропавшего ещё двадцать детей, связи нет…

- Надо вызывать спасателей! – Аня уже забыла, что для
этого проводник должен бросить нас посреди леса одних и отправляться в ночной
лес на прогулку до ближайшего села.

- Аня, не паникуй. Андрей сам говорил, что умеет
ориентироваться в лесу. Предлагаю разделиться по двойкам, тройкам, прогуляться
по лесным дорогам и покричать до темноты. Глядишь, услышит. Ночью делать ничего
не будем, а утром продолжим поиски. Завтра возвращаемся всей группой, как по
плану. Все должны отдохнуть. Андрей ночью тоже по лесу бродить не будет, найдёт
место, где переночевать. – Я говорил это уверенным голосом, а у самого холодный
пот по спине тёк.

Аня побоялась отпускать от избы кого-то из детей, но
сами мы и наш проводник пошли выкрикивать Андрея по лесу. Белые ночи давно
миновали, с заходом солнца на бор быстро опускалась настоящая августовская
тьма. Продолжать поиски по темноте было бессмысленно и опасно – мы могли и сами
заблудиться в переплетении местных лесных дорог. Той ночью мы долго не могли
заснуть, но усталость от дневного перехода взяла своё.

- Андрей вернулся!!! – чей-то возбуждённый весёлый
голос быстро вынул меня из сна. Я продрал глаза и увидел, что в избушке уже
многие встали. Посмотрел на часы – пол-седьмого утра.

- Андрей вернулся!!! – крик повторился почти с той же
интонацией. Я вышел из избы и почти сразу его увидел. Он был ещё бледнее
обычного и его заметно колотило. Но в остальном парень был цел и невредим.

- Как ты? С тобой всё в порядке? – он едва кивнул. Аня
уже была рядом. По лицу было видно, что её переполняют эмоции, но вслух она
лишь предложила Андрею выпить горячего чаю, чтобы согреться.

Видно было, что у парня сильнейший стресс. Он двигался
вяло, будто в замедленной съёмке. Я решил поговорить с ним о том, что
произошло. И вот что поведал мне двенадцатилетний охотник.

Как только мы пришли, Андрей решил, как и я,
отправиться за грибами. Правда, никого об этом не предупредил – а зачем,
недалеко же! В отличие от меня он не стал искать добычу по бору. За избушкой
пробегал небольшой ручеёк, окаймлённый с обеих сторон зелеными полосами густого
подлеска. Его-то и решил проверить на наличие грибов наш юный добытчик. Он перешёл
ручей по мосту и пошёл вдоль его левого берега. А что, ручей – надёжный
ориентир! Только вот уже через двадцать метров обнаружил, что не слышит звуков
от лагерной стоянки, а когда повернул обратно, то и ручья не смог найти. Как
получилось, сам не знает, но выбрал он в тот момент абсолютно противоположное
направление и стал уходить от стоянки всё дальше. В итоге оказался в болоте,
пересёк его и вышел, наконец, на картофельные грядки ближайшего села.

- Но это же в двадцати километрах отсюда по прямой!
Как ты там оказался? – удивился я.

Андрей и сам не знал, как он там очутился. Но принял
решение вернуться к нам на стоянку, хотя понимал, что ночь застанет его в лесу.

- И как ты в лесу ночевал? – спросил я, поражённый его
решением.

- Ну ето, на дереве сидел. Я тогда дорогу-то ужо
нашёл, но решил, что утром пойду. Выбрал сосну с толстыми широкими ветками.
Забрался туда. Только вот не спал совсем… - парень несколько замялся, – с лесным
всю ночь разговаривал…

- С кем?! – оторопел я.

- Ну с етим, с лешим… - ещё тише проговорил Андрюха
дрожащими губами. – Он совсем рядом со мной, ну как вы сейчас, сидел…

- И как он выглядел? – тупо спросил я.

- Ну, ветки там всякие, тени… Очень высокий, как
дерево… Мы с ним долго разговаривали…

«Что же он тебе такого сказал?…», - глядя на бледного
перепуганного насмерть парня подумал я, но вслух ничего не произнёс. Долго я
мурыжить его не стал, он итак на лавке еле сидел. Отправили на боковую.

Говорят, нельзя в лесу хвастаться, что лес знаешь, и удачей
своей охотничьей да добычей похваляться тоже нельзя. Кто спросит, отшутись, скажи,
что совсем мало добыл. Или промолчи.

⁣Бой с тенью



Мы воюем, неравные, сами с собой.

Каждой толикой, сердца биением

Выходим на встречу под лай и вой

Со своей красноглазой хвостатой
тенью.

А она хитроватая, злобно
сощурившись,

Зная слабость, противно шипит про
отчаяние,

Про глупость надежд и пустую
жизнь,

Про лопатку для самокопания.

Споткнулись – и сразу искать
виноватого!

Крайний нам нужен, киваем на
общество –

Лишь себя некрасиво кривого,
горбатого

Видеть как-то совсем не хочется.

И опущены руки, в грязь лицом

Совесть опущена - проще так.

Незаметно становишься подлецом.

Только бьётся вопрос: кто хохочет
там?

Бой проигран. Что ж, может быть,
только бой?

На арену под лай и вой

Нас по-прежнему жаждет и алчет
война

С красноглазым

хвостатым

собой.



Если дождик



Ходит по полю туман,

Белый и матёрый.

Дочка с папою сплетают

Мысли-разговоры.

- Папа, папа! А туман -

Это дождик ведь?

- Это тучки чешут брюшки

О земную твердь...

- Папа, дождик - это плачет

Кто-то в облаках?

- Это, дочка, просто тучки

Ходят на руках!



Две половинки



Жизнь нарастяг. Говоришь
мне - "Пойдем, погуляем?!", -

А сама уже так завоздушилась,

Что команда в аврал, через шканты стравляю!

Что же парусу нашему занедужилось?

Знаю, тебя потянуло за стаями... Вот дернуло.

Якорной цепью обмотан в единое

Застонал твой корабль, капитан и матрос,

Не давая тебе покидать середины,

Словно камень, я якорем в землю врос.



Жизнь нарастяг. Это просто предательство! -

Океан впереди превратился в зыбучую грязь.

То ли сутолока, то ли стяжательство -

Курс не верен, и мель подо мной раздалась.

И завяз. Только ты вдруг мне тянешь руку,

Словно луч – белопёрую, так невесомо мне данную.

Я за ней поднимаюсь глазами вверх

И тянусь за тобой в середину, в ту самую,

Ту одну - золотую для нас для всех.



Ёжики



На променаде, чтоб услышали, кричи!

Здесь мельтешенье света, цвета, звука,

Здесь очень просто потерять друг друга,

А где-то рядом – ёжики в ночи…

Все по своим жукам –

Ни суеты тебе, ни спешки.

Лишь топот лёгкой перебежки

И снова ночь стекает по листам…

Мы были там! Наивные пришельцы

В угаре праздной отпускной поры,

С дарами никому не нужной мишуры…

Но космос ждал

и ёжиком протопал рядом с сердцем.
line-break">




Птицы прилетели



Переждав метели,

Крыльев не жалели –

К дому своему

Сколько дней летели мы?

Сколько бед терпели мы?

Ведомо кому?



Только рубят новый

Сруб да гроб сосновый,

Новый табурет.

Может, плохо пели мы?

Птицы прилетели…

А деревьев нет.



* * *



Шел
лес,

Роняя
листья –

Шелест!
Шум!

Шагали
дерева

Нагие

Наобум.



От
камня

И до
пня –

Всё в
доме дня

Намедни

Покидали,

Уходя.



И
зеленое обратилось медью,

Взобралось
на ветлу,

Да на
каждую ветку –

Редко
да едко –

Метку!



А потом
лег, как смог,

Ледок,

И
лекарь Бог

(Такова
участь Бога)

Бросил
якорек

В –
Одиноко…



Мёд



Когда-то я был землёю

И произошёл травой,

И медленно надо мною

Вращался шатёр голубой.



Мой шаг - это лист зелёный,

Мой опыт - опавший лист,

Святою водой солёной

Во мне поднималась жизнь.



И жизни глоток от жажды

Зачем-то спасал и вёл

Куда-то... И вот однажды

Исполнился и расцвёл!



Здесь всякий крылатый знает,

Что каждый цветок умрёт.

Ну а пока я не таю,

Я источаю мёд.



Ветер шепчет,
что всё ещё будет,

Будет завязь
и будет плод,

Что в
пламенном хороводе

Снова трава
взойдёт.



И с радостью
ввысь возносится

Мой небесам
ответ –

Пейте, пейте
живое солнце!

Я возвращаю
свет!



Седьмое небо



Я видел семь небес. Их тучные обводы

Вздымались предо мной, как водные валы.

И меж валов плыла, полна свободы,

Фигура, раздвигавшая миры.



И замедлялся бег, миров вращенье,

Биенье сердца, умалялся вдох.

Я, словно кубок, полн благоговенья

И слышу отовсюду: "С нами Бог!"



Седьмое небо видел под фигурой.

Такое близкое! Оно во мне дрожит

Землёю, деревом, листом и бурей,

И каждый вдох ему принадлежит.



Я шаг, я ткань, я материал ступени,

Я голос, инструмент в руках писца,

Я есть творец и божие творенье,

Гармония начала и конца.



Какая в том беда, что телу несть болезни?

Пусть прах душе не порождает страх!

Не страшен бездны глас, и меч найдётся, если

Седьмое небо нас качает на крылах!

Монопьеса Елены Коллеговой "Соловей НКВД" о трагичексой судьбе знаменитой русской певицы Надежды Плевицкой. Читает заслуженная артистка Астраханской области Екатерина Cпирина. #Левитанский #драматургия #соловейнквд #еленаколлегова #екатеринаспирина #монопьеса

Соловей НКВД (монопьеса для актрисы).

⁣Действующие лица:

Плевицкая – Надежда Васильевна (29. 01.1884, д. Винниково, Курская губерния – 1.10.1940, Ренн, Франция), знаменитая русская певица и агент советской разведки.

Франция.1940 год. Женская каторжная тюрьма. г. Ренн.

Плевицкая ходит по камере, держа в руках карандаш и блокнот, изредка делая пометки.


ПЛЕВИЦКАЯ. 14 декабря 1938 года в Парижском Дворце Правосудия прокурор вынес приговор мне, Надежде Плевицкой: двадцать лет каторжных работ за похищение генерала Миллера… которого я не совершала.

Процесс был громким, длился четырнадцать месяцев. Его освящали во всех газетах мира. Скандал был неслыханный! 22 сентября 1937 года в центре Парижа, генерала Миллера, главу Русского общевоинского союза похитили средь бела дня. И с тех пор его никто не видел.

Мой муж, генерал Скоблин, которого обвинили в похищении генерала Миллера, исчез. Его неизвестные помощники тоже. Судить оказалось некого.

За неимением другой подходящей кандидатуры, перед судом предстала я. Меня привлекли к ответственности за то, что как верная жена, была сообщницей мужа и знала о его планах.

До процесса мой адвокат говорил, что меня не осудят, что французское правосудие очень гуманно к женщине – перед судом предстанет мой муж, а я пойду, как свидетельница. На деле оказалось иначе.

Теперь ясно вижу, что лукавая жизнь угораздила меня прыгать необычайно: из деревни в монастырь, из монастыря в шантан, из шантана – в Царское село перед светлые очи Государя Николая II.

А сейчас, после стольких лет славы и успеха, я – знаменитая русская певица стала каторжанкой № 9202 женской тюрьмы города Ренна. Сижу с воровками, наркоманками и убийцами.

Сегодня, гуляя в тюремном дворе, я слышала, как одна воровка обсуждала с другой местные новости: в тюрьму прибыла женщина, убившая трёх человек и за это она получила два года тюрьмы. Я думала, вот она европейская мораль, двойные стандарты, француженка за убийство троих получила два года тюрьмы, а я получила двадцать
лет каторги только потому, что являюсь бесправной русской эмигранткой!

Мой адвокат не теряет надежды, написал кассационное письмо, но суд его отклонил. И в моём прошении о помиловании, обращённое к президенту Франции, также было отказано.

Мой адвокат не теряет надежды, оставил блокнот с карандашом, просил записывать всё, что я вспомню, любые подробности, даже самые незначительные, чтобы найтиоснование для пересмотра дела.

Факты, факты… Вот вам факты.

На суде меня обвиняли в том, что у меня было много мужей и любовников, что я была слишком порочной, что именно я была «злым гением» своего мужа-генерала Николая Скоблина. Господи! Ты же знаешь, я всегда была верной женой. Так меня воспитали мои набожные родители-крестьяне. Ведь блуд в деревне считался большим позором.

Я рано познала всенародное признание. А женщине – певице моего уровня, соответствовать очень сложно. Ни каждый мужчина справится с бременем славы своей жены.

Первым моим мужем был польский танцовщик Эдмунд Плевицкий, мы с ним встретились в балетной труппе Штейна. Он был очень элегантен и галантен, красиво ухаживал, но я чести своей женской не забывала. Как только моя матушка дала разрешение на брак, мы поженились, и я взяла фамилию мужа. Так девятнадцатилетняя Надя
Винникова стала Надеждой Плевицкой.

Первые годы были очень счастливыми, мы выступали с мужем на одной сцене вместе. Но всё изменилось в один миг, когда на мой концерт пришёл знаменитый оперный певец Леонид Собинов послушать меня, а потом пригласил выступить вместе с ним на благотворительном концерте. Успех был настолько ошеломительным, что после этого на меня посыпались новые контракты и вскоре я уже выступала в Царском селе перед царём Николаем II.

Да, он любил слушать, как я пою русские народные песни, называл меня «курским соловьём», а журналисты окрестили меня «царёвой любимицей».
Так в одночасье я стала модной знаменитостью и самой высокооплачиваемой певицей России. Однако первый брак мой оказался несчастливым. Вот она обратная сторона успеха! Эдмунд вместе со мной на сцене уже не выступал, даже на мои концерты не сопровождал и вскоре вообще прекратил творческую деятельность.

Зачем мужу зарабатывать, когда он всё равно не сможет заработать больше, чем жена? Зачем мужу видеть успех жены, когда он сам не сможет повторить такой успех?

Кто из артистов это выдержит? Я не встречала ни одного.

Эдмунд нашёл себя в другом: он стал играть в рулетку и карты. Много играл и большей частью проигрывал.
Я терпеливо оплачивала все его долги и содержала его. Мы отдалились, детей у нас не было.

Господи! Я так хотела ребёнка! Клянусь, ради него, я бы сохранила наш брак. Но ты мне его не дал! Я стала размышлять почему и решила, что виной всему ложь, в котороймы живём с мужем.

У меня было всё: слава, богатство, поклонники, но не было любви. А мне ещё не было и тридцати. Я была молода, хотела любить и быть любимой.

Господи, разве можно за это обвинять женщину, как это сделали присяжные на суде?..

Благодаря личному покровительству государя стало модным ангажировать меня на всевозможные
светские рауты.

Однажды я получила приглашение от великой княгини Ольги Александровны приехать к ней во дворец и встретила там того, кто должен был стать моим вторым мужем – молодого красавца-поручика кирасирского Её Величества полка, кузена великой княгини, Владимира Антоновича Шангина. Я влюбилась, и он ответил взаимностью.

В глазах света это был мезальянс: аристократ-офицер и дочь крестьян из Курской губернии, хотя знаменитая, богатая, да, к тому же ещё замужняя.

В те времена развод не считался серьёзным нарушением приличий, в высшем свете уже разводились, но браки между офицерами и певичками были запрещены. Нарушивших этот запрет офицеров тотчас же отправляли в отставку. Однако Шангина это не смутило, он хотел жениться на мне. Его не отправили в отставку только потому, что мой развод и разрешение на новый брак лично благословил Николай II.

Но накануне нашей свадьбы летом 1914 года грянула Первая мировая война. Поручик Шангин отправился на фронт, а я не могла сидеть и ждать его в неизвестности. Хотя официально ещё не была его супругой, я, как верная жена, отправилась вслед за будущим мужем на фронт, сестрой милосердия, в составе 73–й пехотной дивизии, в которой он служил.

Удивлялась, как легко я переносила все тяготы войны. Любовь меня окрыляла. Я терпела всё: холод, голод, грязь, отсутствие удобств и средств гигиены.

Мне приходилось отстаивать своё право находиться на линии фронта. Меня, знаменитую певицу, хотели отправить в тыл, но я не могла жить без Володи. Я была единственной женщиной на передовой, и даже не подозревала, что о моём подвиге во имя любви слагались легенды.

Я просто знала, что жена должна быть рядом с мужем всегда и везде. Помогала раненым, чем могла, перевязывала, успокаивала, писала за них письма родным, устраивала маленькие праздники и пела…

В январе 1915 года мой жених погиб в Восточной Пруссии. Так я стала вдовой, ещё не будучи женой. А меня в бессознательном состоянии вывезли с линии фронта. Мы чуть не оказались в плену у немцев.

Рассудок мой не выдержал и меня уговорили полечиться в дорогой психиатрической клинике для благозвучия называемой «водолечебницей». Докторам удалось подлечить мои нервы, но исцелить душу было не в их силах. После перенесённых ужасов войны привыкнуть к мирной жизни было трудно.

Мой импресарио предлагал мне новые контракты, говорил, что в концертном турне я забуду постигшие меня утраты, что мне станет легче. Легче мне не стало, но я снова принялась гастролировать.
Жизнь только начала налаживаться, но случились новые беды.

В начале 1917 года произошла Февральская Революция… В марте было объявлено об отречении Николая II от престола. К власти пришло Временное правительство… Затем грянула Октябрьская Революция...Потом началась Гражданская война...

Я ничего не понимала в происходящем. Всегда говорила: «Я – артистка, вне политики, я пою для всех. Меня не убьют». Самонадеянно верила, что меня такую знаменитую певицу никто не посмеет тронуть.

Но, как и все граждане нашей страны, попала в кровавый водоворот событий, из которого каждый выбирался как мог.

Тогда же, в Москве, я встретила Леонида Собинова, он сказал мне: «Надежда Васильевна, раз закрыта казённая сцена, езжайте за границу. Время бежит, а голос – хрупкий инструмент и не долговечный, спасайте его». Я его не послушала, хотела жить в России. Я так гордилась своей страной, такой огромной, великой державой. А что с ней стало? Во что превратило её налетевшее чёрное вороньё?

Я была в растерянности и не знала, как жить. Без пения свою жизнь не представляла, но кому петь? И главное – что петь?
Я уехала на родину в Курск, чтобы переждать ситуацию в спокойной обстановке. Курск вскоре заняли большевики. Мне поступило предложение выступить перед красноармейцами.

Я была в руках красных, на их территории. Как я могла отказаться петь для них? Отказаться и героически умереть? Во имя чего? Когда мои песни, мой талант были всегда для всех. Не делила я людей ни на партии, ни
на расы, ибо песни все слушают и все любят!

На суде меня обвиняли, что я ещё тогда, в тот страшный период, продалась Советам и пела для красных. Они на афишах печатали «наша красная матушка Надежда Плевицкая». Никому я не продавалась, просто была молодой женщиной, запутавшейся в происходящем. Кто втом хаосе мог разобраться? Власть постоянно менялась!

Красные – белые! Белые – красные! Кто свой? Кто чужой? Если все мы русские!

Наступили голод, разруха, противоречивые известия шли со всех сторон. Нужно было на что-то жить и мой импресарио уговорил меня поехать с гастролями на юг, где ещё были дешёвые продукты.

Так я оказалась в Одессе, в которой власть менялась с калейдоскопической быстротой…

Как я выжила в тех условиях? Да так, что не хочется вспоминать.

Однажды, когда в Одессе, ко власти вновь пришли красные, после моего выступления, мы с моим импресарио вышли из клуба. К нам подошёл революционный матрос Шульга, заместитель самого Домбровского, коменданта Одессы, направил револьвер на импресарио и сказал: «Она идёт со мной», – и взял меня под руку.

Что мне оставалось делать? Я пошла. Импресарио был перепуган до смерти и сбежал.

Когда мы пришли к Шульге, он, играючи, направил на меня револьвер и сказал: «Теперь ты будешь моей женой. Раздевайся.» Такого унижения я не испытывала до этого ни разу. Я стала вещью, модной вещью, обладанием которой можно было хвалиться, как трофеем.

Он мной и хвастался – перед всеми своими товарищами, что это певица-буржуйка, которая пела перед самим царём, теперь живёт с ним.

Кто меня мог от него защитить? Только такие же! Он был страшным человеком. Я это знала, но хотела жить. Шульга меня отводил на выступления и после окончания приводил обратно домой. Как-то раз он отсутствовал трое суток, вернулся в совершенно возбуждённом состоянии, грязный, его одежда была в каких-то бурых пятнах. Не сразу поняла, что это. Он мне сказал, что был с товарищами на деле и они в расход пустили сто белогвардейцев за одного убитого чекиста. Приказал снять с него сапоги и отмыть. От
сапог шёл такой сладкий запах запёкшейся крови, что меня чуть не вырвало. Я изменилась в лице. Шульга спросил меня: «Тебе, что, жалко своих? Я смотрю в тебе ещё буржуйская кровь играет. Ты не думай, если ты со мной… Если что – мы и тебя к стенке поставим. Гнида!».

Страх парализовал меня. Беспрекословно стянула с него кровавую обувь. Шульга сразу уснул, а я выбежала во двор к колодцу, чтобы вымыть сапоги. Посмотрела на свои руки, они были в крови, отшвырнула сапоги подальше и стала отмывать руки в ведре из колодца. Приведя себя в порядок, с тоской посмотрела на дом Шульги и решилась! Бросилась бежать в чём была…
Удрав из Одессы, я встретила молодого красного комиссара Юрия Левицкого, своего довоенного поклонника. Я не спрашивала его по какой причине бывший поручик перешёл к красным и стал их командиром. Мне нужна была защита и опора в это смутное и непростое время, хотя бы на какой-то срок, чтобы прийти в себя от потрясений. Мы поженились.

Потом мы оказались на территории белых, Левицкий перешёл на их сторону, сохранив чин поручика и был включён в состав Корниловской ударной дивизии. Я следовала за вторым мужем всюду. Помогала, как сестра милосердия и пела. Конечно, же я пела, чтобы подбодрить бойцов.

Левицкий поначалу был галантен и учтив. А я простодушно думала, что муж-военный – это гораздо лучше, чем муж-артист, самовлюблённый и ветреный, что на мужа-офицера можно положиться во всём и, если он дал клятву верности перед Богом, она для него не пустой звук.

Как же я ошибалась! Я ему хранила верность, а он завёл себе любовниц. И где он их только находил среди боёв? Я попросила у Левицкого объяснений. Он обозвал меня «деревенщиной» и отказался говорить. Куда делся тот галантный поручик, который вскружил мне голову? Я приняла решение развестись…

Однажды во время боя я оказалась в плену у красных, и в числе других была приговорена к расстрелу. Я уже стояла под прицелом и прощалась с жизнью…

И вдруг, в последний момент, перед расстрельщиками на лихом скакуне появился он! Полковник русской армии Николай Скоблин! Схватил меня, перекинул через седло и ускакал прочь! Коля был храбрым, статным, ниже ростом, моложе на девять лет и… давно влюбленным в меня… Я ответила ему взаимностью…

Ситуация складывалась двусмысленная. Я имела – одного мужа, с которым ещё не развелась, и другого мужа, с которым ещё не обвенчалась. Но шла война…

Лишь только когда с остатками Корниловской дивизии мы покинули Россию и оказались в турецком Галлиполи, я получила развод от Левицкого. И в сентябре 1921 года обвенчалась с Колей.

После того, как мы с мужем получили нансеновские паспорта – международные документы для беженцев без гражданства, мы обосновались во Франции.

Я вновь начала гастролировать благодаря поддержке моего супруга.

Мой третий муж, в отличие от предыдущих, сопровождал меня на всех концертах, куда бы я ни отправлялась, и был кем-то вроде моего импресарио. Его частые отлучки раздражали соратников по Корниловской армии, они считали, что генерал преступно пренебрегает своими обязанностями в ущерб своей карьере в белой армии, которая преобразовалась в РОВС – Русский общевоинский союз.

Естественно, Скоблину завидовали. Офицеры-корниловцы прозвали его «генералом Плевицким», «подкаблучником жены».

Не мог им быть человек в двадцать шесть лет ставший генералом-майором, командующий дивизией, имеющий георгиевский крест и золотое наградное оружие. Уж если кто и был «под каблуком», то это я у мужа, так как обожала его и делала всё, что он хотел.

Именно потому, что была старше мужа, я панически боялась быть брошенной им и соглашалась на любые его авантюры. А как же иначе? Жена должна во всём поддерживать своего мужа. Детей Господь нам не дал, и Коля стал для меня всем.
После моих успешных гастролей в Америке у нас появились деньги. Коля решил заняться бизнесом и вложил их в виноградники на юге Франции. Но в тот год случился неурожай, и мы потеряли всё.

Мои гастроли по странам Европы улучшили наше материальное положение, но не настолько, чтобы покрыть все наши долги. Более того, мы купили в рассрочку на десять лет дом в пригороде Парижа и хорошую машину для Коленьки. Денег катастрофически не хватало…

В один из сентябрьских дней 1930 года у нас на пороге появился бывший сослуживец мужа по Корниловской армии, Пётр Ковальский, с письмом из России от брата Николая.

Мы не догадывались тогда, что Коля давно попал в разработку для вербовки советской разведки. Внимание советского правительства привлёк мой «странный поступок», когда во время моего турне по Америке – деньги от
одного из своих концертов из милосердия я передала советским беспризорникам. Тогда газетчики подняли шумиху: «Плевицкая продалась Советам».

Мой жест милосердия извратили. Все эмигранты отвернулись от нас. А генерала Скоблина в РОВСе отправили в отставку. И хотя впоследствии его восстановили в должности, это подкосило его веру в товарищей…

И, конечно же, решающим фактором для вербовки стало личное знакомство Петра Ковальского с Николаем Скоблиным. Но тогда мы ни о чём не подозревали…

А с радостью встретили своего соотечественника. Пётр Ковальский передал письмо от брата Николая, служившего в органах: «Россия в опасности, иностранцы хотят поделить её между собой. Коля, брат, служили мы с тобой в белой армии, а в общем-то воевали на пользу Англии и Франции. Теперь французы укрывают у себя белых, ещё раз надеясь использовать их против России. Я перешел на сторону Красной армии, о чём не жалею, амнистирован и работаю в органах. 70 % офицеров генерального штаба перешли от белых, создали Красную армию, укрепили её и выгнали из России интервентов. Коля, ты способный офицер. Ты должен работать с нами. Ты нам очень нужен. Любая помощь от меня и нашего правительства гарантирована…»

Письмо содержало то, что о чём мы и так давно догадывались… Белое движение проиграло…

Пётр Ковальский стал часто появляться у нас и, как «змей-искуситель», вести беседы на тему, что как хорошо было бы вам, Надежда Васильевна, с триумфом вернуться на Родину и петь для своей публики, вас там любят и помнят.

Я понимала, что одна не смогу вернуться в Россию, а если с Колей – его расстреляют. Но «змей-искуситель» говорил, что выход есть, если Николай Владимирович обратится в штаб Красной Армии и попросит об амнистии, его простят и разрешат вернуться на Родину, такой ценный кадр нужен стране.

Муж отвечал, что связан присягой и тесной дружбой со своими подчинёнными по Корниловскому полку. Они сочтут его переход к красным, предательством.

Ковальский ловко разбивал все «но», много говорил о том, что патриотизм – это верность Родине, а не группе сограждан, разбросанных по всей Европе, что русский офицер давал присягу не царю, которого нет, а народу, значит, он не нарушает присяги, напротив, следует ей, порывая с врагами народа. И за это Родина поможет с возникшими финансовыми трудностями.

Как я сейчас понимаю, Коля был обманут, ибо не предполагал, на что его толкает Ковальский и на какую страшную организацию он работает. А я, в силу того, что имела лишь три класса церковно-приходской деревенской школы вообще мало что понимала в происходящем.

Коля устал быть только моим импресарио. Он был кадровым военным и всегда хотел служить на благо Родины, а уж как она называлась теперь, не столь важно.

Николаю обещали высокий пост в генштабе Красной Армии, если он выполнит ряд важных поручений в РОВСе.

Генерал Скоблин написал заявление в ЦИК СССР, что раскаивается в своих поступках против трудящихся СССР, просит о персональной амнистии, даровании прав гражданина СССР и поставил свою подпись.

Муж был для меня всем и что скажет он, то нужно делать. Я поставила свою подпись рядом с его. Так мы оказались в ловушке НКВД: Коля выполнял задания спецслужб, а мои гастроли служили для него хорошим прикрытием.

Мне не нужна была политика, а меня в неё втянули. Я, рождённая для песни, для красоты, была вынуждена заниматься жестоким делом. Так «курский соловей» стал «соловьём НКВД».

На суде меня обвиняли, что я знала о похищение генерала Миллера моим мужем с неизвестными сообщниками. Но в том-то и дело, что это было неправдой. Похищение генерала Миллера стало неожиданным для меня.

Я только знала, что 22 сентября 1937 года Коля должен был встретиться с каким-то важным человеком. Я обязана была на время его полуторачасового отсутствия создать ему алиби в модном магазине «Каролина» на авеню Виктора Гюго.

Он привёз меня в магазин и уехал. А я всё это время примеряла платья и делала вид, что муж ждёт меня в машине снаружи. После встречи он должен был приехать, забрать меня из магазина, и мы должны были поехать на вокзал провожать дочь покойного генерала Корнилова.

Но что-то случилось непредвиденное и Коля за мной не заехал. Я взяла такси и в беспокойстве отправилась одна. Лишь спустя пять минут после моего прибытия на вокзал, на перроне, появился, озабоченный чем-то, Коля. Объясняться на виду у всех было опасно. А потом его вызвали в РОВС и предъявили обвинение в похищение генерала Миллера. Миллер, на всякий случай, оставил на столе записку с просьбой немедленно вскрыть её,
если он спустя некоторое время не вернётся обратно.

В записке Миллер указал точное время и место встречи с генералом Скоблиным и двумя немецкими офицерами. Мужу из РОВСа удалось бежать до приезда французской полиции и с тех пор его никто не видел.

Коля, Коля… Куда же ты исчез, Коля?

Вот она, лукавая жизнь моя, трагическая сказка, в которой двадцать лет оглушительного успеха, где-то там, на небесах, приравняли к двадцати годам каторги...

Все обвинение против меня строилось на косвенных уликах. Придя к неопровержимому выводу о причастности моего мужа, генерала Скоблина, к похищению генерала Миллера, следствие оказалось бессильным доказать моё
пособничество.
Но суд поставил вопрос ребром: виновный должен быть наказан по всей строгости французского закона в назидание всем этим наглым русским эмигрантам, осмелившимся на такое злодеяние в центре Парижа средь бела дня.
Чтобы Колю больше не искали и дать ему возможность спастись, я взяла его вину на себя. Для этого достаточно было просто отказаться отвечать на вопросы судьи. И в похищение генерала Миллера обвинили меня. Молчит, значит, виновна. Это её рук дело.

И сразу же нашлись свидетели обвинения. Они кричали на суде: «Плевицкая умная, сильная, всё знала, хорошо жила с мужем, подстрекала его, а он совершил злодеяние по её наущению. Судите её. Пусть гниёт в тюрьме.»

И маховик правосудия закрутился. Суд обвинил меня ещё в одном нераскрытом преступлении: в похищении генерала Кутепова, предшественника Миллера. Виновника же не нашли. Плевицкая молчит. Значит, тоже к этому причастна.

Сразу нашлись доброжелатели, которые подтвердили, что Плевицкая давно работает на Советы, её во время Гражданской войны завербовали, большевики называли её «нашей красной матушкой», она виновна.

Мой адвокат говорил мне, что я потеряла разум, необходимо дать показания против мужа и тогда меня освободят. Как я могла обвинить того, кто мне был дороже всех на свете? Осознавала, что в сложившейся ситуации меня уже ничто не спасёт. Я стала жертвой обстоятельств. Но ведь Колю я ещё спасти могла.

Господи Всемогущий, молю, спаси раба божьего Николая! Я буду и дальше безропотно нести свой крест до конца своих дней! А этим людишкам на суде, обвинявшим меня в преступлениях, которых я не совершала, вот, что могла бы сейчас сказать в своё оправдание: вы не можете осуждать меня за верность мужу. Потому что любить мужа в болезни и в здравии, такого каков он есть, чтобы он не совершил – это не грех, а счастье, которое выпало мне.

Апостол Павел говорил о супругах: «Друг друга тяготы носите». И я несла их столько лет. А сейчас хочется улететь из этой тюрьмы в светлое прошлое и снова быть вместе с Коленькой, и больно – больно думать о нем, о моем счастье, думать и рыдать.

Коля, я верю, ты сейчас в России! Живи, ради меня, живи. Я знаю, что моя жертва не напрасна! А мы обязательно встретимся там, на небесах!

Не плачьте над участью каторжанки № 9202. Но плачьте о себе и о детях ваших. Ибо приходят дни, в которые скажут: «Блаженны неплодные и утробы неродившие».
К счастью, в жизни я знала две радости: радость славы артистической и радость духа, приходящую через страдания. А я к вам вернусь. Я обязательно к вам вернусь со своими песнями.

⁣***

Казалось бы, все хорошо.

И даже можно быть счастливым.

И снегом сад запорошен,

И ветра не страшны порывы.



Но только впереди весна,

Придется снова распускаться.

Пора признать, что не дана

Была тебе способность к счастью.



Ты сам устал из года в год

С моим бороться цветоедом.

Но наливающихся гнет

Плодов твоей спине неведом.



Не знаешь ты про веток дрожь,

Натянутых от урожая.

Ведром дешевле продаешь,

В уме деля и умножая.



А я мечту одну храню:

Как почерневшую от гнева

Воткну в сияющее небо

Засохших веток пятерню.



И снег просыплется в прореху,

И галки прокричат “еще”,

Чтоб стало ясно человеку:

Без счастья будет хорошо.



Продолжение длинной баллады

Соблазнять не смей меня своей свободой (из
Вергилия)



О, ты умен! Тебя мне не смутить моей свободой.

Ты предан Риму более, чем повелитель твой.

Но вот нубиец новый стал хозяину угоден.

И только ждет, чтоб повернулся ты к нему спиной.



Ему не стану про свою свободу тоже

В сеть ловчую сплетать из слов узор.

Лишь подскажу, что на свободе сможет

Он взять в рабыни всех твоих сестер.



Так будет. Ты поймешь, и это примешь должным.

Патрицием стал раб. Кто б и помыслить мог?

Белила правнучки твои втирают в кожу

Лба. Проступает рабское клеймо.



В Спарте



Как детей больных

Убивали в Спарте?

Сажали за парту их

И забивали партой.



Как стариков больных

Убивали в Спарте?

Водили по карте их

И сталкивали с карты.



Как всех остальных

Убивали в Спарте?

Азарт возбуждали в них

И стравливали в азарте.



Как столько больных

Находили в Спарте?

Болен каждый, кто тих,

Кто не бьется за карту.



Встать! Суд истории тихо-

Тихо идет из-под парты.

Историков только слепых

В живых оставляли в Спарте.



Стерва



Да, я соврал о том, что было в прошлом отпуске.

А были ночи до беспамятства вдвоем.

И все звонков твоих повторных пропуски,

Прости, они из-за нее, из-за нее.



А я глядел, глядел в глаза ее бесстыжие.

Таких бесстыжих не бывает наяву.

И бредил: если повезет, и снова выживу,

То с ней порву, на этот раз порву.



Ты к ней меня не отпускала на свидания.

Просила, чтобы возвращался хоть к утру.

Я обещал, но знали оба мы заранее:

Она прикажет – обещания сотру.



Я не люблю тебя – кричу я ей, ты неразборчива.

Но я попробовала, мне не изменяй –

Твердит. Пристала, неотступна. Вечный спор: Чего

Меня никто не любит? Полюби меня!



Уйдет на время, и не думая исправиться.

Я не забуду, как мне бросила "пока".

Знакомиться с поэтами ей нравится,

Кто помоложе. Мне же больше сорока.



Я не люблю ее. Ну сколько можно цацкаться?

Но не могу прогнать ее посметь.

Чего пристала? И коса ее дурацкая.

Такая стерва прицепилась



В день рождения отца



Напрасно ждать итога справедливого.

Что нам за дело до итоговой черты?

Ты выжил в оккупации под Киевом.

Остался светлым после этой черноты.



Пусть сварочное дело инженерное

Едва ли ты по духу выбирал,

Но видел в чертежах еще, наверное,

Огонь, соединяющий металл.



Потом Алтай, строительство без роздыха.

Пока ты полстраны не пересек,

Чтоб девушку свою увидеть в поезде.

А поезд был Москва – Владивосток.



Потом к тебе в Москву съезжались праздновать

Из дальних мест в конце зимы друзья.

Ташкент и Запорожье – ЭСы разные

Соединяла энергетика твоя.



И сварщики ползли с протуберанцами

Своих соединяющих огней,

Тепло и свет давали чтобы станции

По всей железно сваренной стране.



Пришел тот год. В день твоего рождения

Я шел к тебе и молча повторял:

"Отец, я благодарен провидению,

Что ты до этого не дожил февраля."





У памятника Маяковскому



"Я не твой, снеговая уродина."

В.В. Маяковский



А Вы – не такой, не бронзовый.

Пусть снизу кричит орава,

Что стыдно, что струсили просто Вы,

Что Вы не имели права.



И некому Вам пожаловаться,

Хоть народу – целая площадь.

Вот лошадь жалеть – пожалуйста.

Ведь лошадь жалеть им проще.



Поэту, славой оболганному,

Вам было невыносимо,

Что птицами через облако

Слова – все навылет и мимо.



А Вы лежите на Новодевичьем,

Ужасно теперь спокойный.

Зачем же? – мне слышится – Где вы? Чьи? -

Вопросами бьет с колокольни.



Но глухая к стихам уродина

Серыми сыплет снегами.

И поэтам до смерти огромные

Ставит на горло камни.







Я не знал



Нет, я не знал,
как умирают,

Хоть белый надевал
халат,

Рот в рот дышал,
спасал от рая,

И был им рад,
вернувши в ад.



Да, я узнал, как
умирают,

Как улетают в
никуда,

Как нити по одной
теряют,

Что нас держали
без труда.



А света не было в
тоннеле,

Да и тоннеля
самого.

Я в воскрешения не
верю,

Но видел: рядом
одного

За нитку дернули
любовью,

Вернули вниз его,
назад,

Чтоб домотал
земную долю,

А после – пусть
летит в свой ад.



Ты подержи еще
немного,

Не отпускай пока
меня.

И может быть,
тогда у бога

Найдутся лишние
три дня.



Пусть
"незачет" он мне залепит,

Ведь я старался, я
решал.

Поверит в
двоечника лепет

"Как умирают,
я не знал."



Странный попутчик



"Запомни, пожалуйста, кажется, я не успею."

И дальше клекочет слова этот странный попутчик:

"Садится, садится, садится моя батарея.

Как жалко. Чернилами было бы лучше."



Да, лучше б он вовсе стихи не хрипел и не плакал,

Тетрадь не совал для того, чтоб я мог убедиться.

И лучше б не падал, закинувши голову, на пол,

И не собирались вокруг эти бледные лица.



Да, лучше б они не шептали, что пьян, вероятно.

И не повторяли к чему-то "ах, были б чернила!"

А там, где лежал, запекались чернильные пятна.

Но даже на строчку ему бы чернил не хватило.



Все врал он, какая, к чертям, у него батарея?

Он пропил давно телефон. Бедный он, неимущий.

И только забыть не могу и твержу я, дурея:

"Как жалко. Чернилами было бы лучше."



***

Мой подарок тебе не готов.

Я его не достал с облаков.

Не могу дотянуться с земли.

Слишком долго плывут корабли.

Слишком громко стучат поезда.

Все они не туда, не туда.

Ты немного еще подожди.

Я достану его из груди.

Я слетаю за ним и вернусь,

Не успеешь почувствовать грусть.

Я слетаю, и сразу отдам.

Вот: одна душа здесь, одна там.



Понятно



Стало понятно зачем

я попал в этот зал Чайковского

видел в антракте девушка

не спускаясь с балкона

сбивчиво но подробно

пересказывала концерт

и даже немного пропела

кажется соло гобоя

она говорила ты знаешь

быть может что даже лучше

играли они чем когда мы

вместе в последний раз

а когда прошептал капельдинер

девушка тише пожалуйста

она ответила просто

знаете так давно

папа не слышал Моцарта

а этот концерт наш любимый

думаю вы понимаете

нету таких телефонов

⁣ГОЛЫЙ КОРОЛЬ


Ночь…Окна в доме все темные. Спят люди. А у меня депрессия, и ни одной родственной, души, даже для того, чтобы просто посмотреть на неспящее окно и успокоиться – не ты один такой …

Говорят, от депрессии можно вылечиться, если сорок часов не спать. Наверняка чушь. Но, когда доходишь «до ручки», готов на что угодно. А у меня, как раз, та самая «ручка», за которую дернешь, и все – пятый десяток! Кризис среднего возраста, самое депрессивное время.

Вопрос: с чего вдруг?…

Пятнадцать часов уже не сплю. Вообще-то, я «сова», так что, по идее, страдать особо не должен. Может, ближе к утру начнется, так, для этого, и в рецепте сказано - нужно уйти из дома и ходить. На улице морозец, хорошо! Начну замерзать – попрыгаю. Может, мозги на место встанут.

Вот ведь черт, сколько раз смеялся над бабами, когда они заводили своё любимое: «Ах, у меня депрессия!», а теперь сам стал, как баба. Главное дело, с чего? Жил себе, жил, не самый, может быть, успешный человек, но зато не дурак, и талантом бог не обидел. Опять же, бабы любили…, пока в депрессию не впадали. Но это у них свое, женское, мне-то с чего?!

А может, с баб все и пошло? Годами копилось, копилось, а теперь прорвало?

Нет, лет десять назад все они были и девушками, и женщинами, а та, которая теперь «бывшая» - вообще богиней. Я с ней год до свадьбы встречался, все привыкнуть не мог – в дверь позвоню, она откроет – слепну! Внутри все переворачивалось, такая была красавица.

Шесть лет прожили, ни разу толком не поругались. Я шутил, она смеялась, потом перестала, а потом стала раздражаться на все, что прежде считала достоинствами.

Когда уходила, сказала: «Надоело играть в поддавки». Странно, мне казалось, все шесть лет это я в них играл…

Детей она не хотела – беременность, дескать, портит фигуру. Я не возражал, отдал ей эту пешку. В конце концов, портить было что, и не я эту античность создавал. Да и какие наши годы? Еще поумнеем, сменим приоритеты. Мне ведь тоже не сильно хотелось всех этих родительских забот. Творческий зуд одолел. В ту пору каких только планов ни строил, о славе мечтал, что-то там рисовал, писал, пробовал… Картины в голове рождались, как грибы в лесу…

М-да, не надо было жениться.

Как-то гуляли, наткнулись на дерево – ствол словно узлами скручен, по бокам наросты, как морщинистые руки, а центральный выпяченный, гладкий, как живот. И надо всем этим, вроде бы, уродством, цветущая шапка молодых побегов…. Даже Она прониклась. «Ах, - говорит, - какая прелесть! Как необычно!». А я стою и думаю – интересно, наверное, в глазах какого-нибудь кипариса это дерево слова доброго не стоит, а мы любуемся. Зато, человека, такого же корявого, сочтем, пожалуй, уродом… У неё еще спросил: «Будь я таким, ты бы меня любила?». А она плечами пожала, «дурной ты», говорит.

Дома потом картину нарисовал: дерево это, почти без изменений, только в центральный нарост поместил ребенка так, как он лежит в материнской утробе.

Ничего такого в виду не имел. Как понял, так и нарисовал. Но Она расценила иначе. «Намекаешь, - говорит, - хочешь, чтобы я стала похожа на жен твоих приятелей? Не дождешься»… Вот так вот – я ей о любви в самом высоком смысле, а она все о своем.

И, как-то стал замечать, что все у нас разлаживается. У неё свои дела, у меня свои. Даже пустой романчик завел с одной…, никакой. То ли назло жене, то ли себе хотел что-то доказать – не знаю, так и не понял зачем все было. А вскоре и совсем развелись. Она сказала, что жизнь со мной не её уровень. Такой вот шах и мат. Что ж, ради бога. Кто первый доиграл, тому и другой уровень… Встретил её не так давно. Расцвела, ничего не скажешь. Но уже не ослеп. Почему-то шубу запомнил из шкурок таких маленьких печальных зверьков…

Во-от так… В монахи после всего этого, конечно, не пошел, и в депрессию, кстати, не впал. Попсиховал какое-то время – как без этого – самоутвердился за счет пары-тройки женщин, которые, на свою беду, восприняли меня всерьез, а потом заскучал...

То есть, по первости, пока новизна еще будоражила, позволял себе роскошь увлечься. А потом… А-а, что говорить! Стали они все бабами. Какую ни возьми – кипарис… Мне даже друзья больше не завидуют. Переросли. У них давно другой уровень. А у меня вот – депрессия.

Теперь мысли всякие дурные в голову полезли, заболело все… То ли болезни от мыслей, то ли мысли от болезней, поди разберись. В боку где-нибудь кольнет, и все – я уже ни о чем другом думать не могу, кроме как о том, что у меня… Тьфу ты, господи, даже вслух произносить страшно! По врачам не хожу – залечат, вот и ставлю сам себе диагнозы, один хуже другого. Суеверным стал, прямо страсть! На Новый год оказался между двумя Еленами, так, с перепугу, пересел, потому что по Стругацким еще помню – загадать можно что угодно, но сбудется все равно самое заветное. Вот я и подумал, а что если у меня сейчас самое заветное желание сдохнуть и не мучиться…

Нет, это дело требуется перекурить...

И все-таки интересно, почему сорок часов не спать? Почему именно сорок, и почему именно не спать? И, если не спать, то что делать? Ведь что-то же нужно делать! Ходить? Ну, понятное дело, ходить, как иначе не заснуть. Но пока ходишь, от мыслей никуда не денешься, и жизнь твоя так горбом на плечах и останется…

Я как-то картину нарисовал: идет человек, весь согнулся, на посох опирается, а спину черепашьим панцирем покрывает вся его жизнь, с городами, дорогами, лицами всякими - покрупнее и помельче… На шее у человека висели песочные часы, в которых ссыпавшийся песок образовывал вечную пирамиду, а в руке была клетка с открытой дверцей. Птицу я сначала поместил внутри клетки, но потом посмотрел и решил, что, по композиции, будет лучше её выпустить. Так что, в конечном варианте, птица летит перед человеком, чуть выше его головы…

Полюбовался. Сам себе объяснил, что крылатая душа не субстанция, запертая среди костей, а свободный дух, влекущий на подъем. Порадовался, что такой умный и положил рисунок в папку…

Я их много туда сложил.

Художник из меня не вышел, но всю жизнь, с ослиным упрямством, я что-то рисую. Может, таким образом он из меня и выходит?

И ведь все шло хорошо, пока занимался тем, чего душа просила. Даже в школу художественную пошел. А там, что ни выставка – у меня первое место, что ни конкурс – лучшие призы мои… Разбаловался. Решил, что так теперь будет везде и всегда, и, без особых препирательств, двинул дальше, но не туда, куда душа тянула, а туда, куда ткнул военный родительский перст.

Как говорится, есть что вспомнить.

Я, как раз в ту пору, картину нарисовал: висят в пустоте песочные часы, а в них человек, намертво всосанный зыбучей массой, которая наполовину просыпалась…

Тоже в папку спрятал.

Я мало рисовал, пока играл в солдатика. По мнению начальства, художественные навыки годились только для того, чтобы порезать ватман на полуватман, да отобрать на клубную стенгазету снимки «покалорийней». Сначала было смешно, а потом, нет, нет, да и накатывало то самое, неистребимое, от которого выть хотелось.

Уж не знаю, как там у других, а у меня всегда одно и то же – зависнет перед глазами картина, уже сложившаяся, и все, больше не отпускает! Это, наверное, как беременность у женщин– пока не родишь, не освободишься …

Однажды, еще в детстве, придумал себе, что все творческие идеи, гениальные мысли, открытия, мелодии – все это вызревает где-то на деревьях другого, более высокого, духовного мира, а, созрев, разлетаются по белу свету и оседают в головах и мыслях. Кто-то не замечает, кто-то не понимает, но кто-то, как взрыхленный чернозем, не только принимает и понимает, но и дает возможность пустить корни, и прорасти … Мама дорогая, как же это мучительно и здорово носить в себе такое зерно! Тебя толкают изнутри всплесками новых и новых идей, и так азартна становится жизнь! Ростки иного мира тянут за собой из обыденности, и ты, если еще и не изгой, то, все равно, на других уже не похож. И вот тут-то самое время замереть перед чистым листом, чтобы не испугать, не оскорбить торопливостью, мысленно наложить уже написанную в каких-то высших сферах, картину, и попытаться создать максимально точную копию.

Это, как рано утром, перед сонной рекой. Тихо, возвышенно, покойно. И знаешь, что сначала будет неловко и холодно, но небо ясно, солнце уже взошло, и очень скоро ты уже не плывешь, ты течешь этой рекой. И уже не стыдно за нарушенный покой, потому что получилось, потому что тебя приняли частицей в это совершенство, и карандаш скользит по листу, как на спиритическом сеансе…

Я никогда ни о чем не сожалел, складывая свои картины в папку. Истинно моим был процесс, а результат, даже самый удачный, как-то сразу отдалялся, и, через пару лет, самому было странно: неужели это я нарисовал?!

Но хуже всего, когда хорошая идея, понятая и выношенная, прогорала во мне, не найдя выхода. Все заботы, заботы, обыденные тучи на небе, где все было так ясно. И стыдно уже не за свои тяжеловесные попытки пришпилить к листу радугу, а за то, что даже не пытался.

Сослуживцы слегка презирали меня. Бессмысленное хобби рисовать в папку. Только тот, кто удачлив, может позволить себе быть не таким, как все, а я… Карьеру особенно делать не стремился, плыл по течению, слегка барахтаясь. В большие художники тоже не рвался – хватало ума понять, что не пробьюсь. И вряд ли это было от великой скромности, скорее, от тухлого высокомерия. А тухлого, потому что все прогоревшие идеи опали гнилыми лепестками не куда-то, а в меня же! И ощущение причастности к иным мирам трансформировалось в пошлое желание самоутвердиться на пустом, не своём месте. Дескать, «И я бы смог… Просто времени не было. Просто помешали. Да просто не захотел, работы много…». Вариантов масса. Как говорится, кто не может, ищет средства; кто не хочет – сами знаете… Но так хотелось быть Мастером, так хотелось добиться Совершенства! Ведь я его чувствовал, видел, пытался…

А может, складывать рисунки в папку не так уж и плохо? Тоже путь. И, самое главное, никакой очереди на нем! Выходит, я молодец? Всю жизнь, сам того не понимая, далеко от дороги мне уготованной не отходил… Откуда же тогда депрессия? По идее, сейчас самое время для душевного спокойствия и полного согласия с собой. Но я, вместо того, чтобы сладко спать, шатаюсь по холодным улицам и лгу сам себе, что мучаюсь не просто так, а ради избавления от смертной тоски.

А надо ли?

Как-то картину нарисовал – два бесполых профиля словно вытягиваются навстречу друг другу из потоков света, а между ними мрак. Космическая пустота, по которой наощупь пробирается маленький человечек. Один профиль страстный, огненный, обрамлен витками волос, как шлемом. Глаз сверкает яростью, на губах манящая улыбка…

Другой профиль – зеркальное отображение первого – холоден и бесстрастен. Тяжелое веко нависало над безразличным глазом, и только слабые отблески огненного профиля отражались кое-где на геометрическом шлеме и вносили немного живости.

Картину назвал «Жизнь и Смерть». Предполагалось, что смотрящий на неё сам определялся, кто там кто… Смотрящий, правда, был один. Он же автор. Но даже ему так и не удалось окончательно определиться.

Сколько раз бывало, что страстная, чувственная жизнь вдруг оборачивалась холодной эгоисткой. Сколько раз я, всуе, повторял: «все надоело, жить не хочется». О людях, уже умерших, думал со странной завистью – им больше не страшно, и не терзает больше треклятый вопрос: что делать?! Меня-то он уже достал. А главное, дилемма очень достойная: продолжать ли разрабатывать «алгоритм уборки казарменных туалетов», или лучше уволиться и приткнуться дизайнером на фирму к бывшему школьному дружку, где все проекты похожи, как инкубаторские куры, потому что клиенты, сплошь и рядом, деревенские «олигархи», которым надо «круче, чем у соседа, но так же»!

Даже не буду задаваться вопросом – там ли моё место? Я везде не там! Вечный промежуток!

Кто-то мне когда-то рассказал, что больной, умирающий муравей вылезает на высокую травинку и ждет, когда его съедят… Вот, так вот. Всю жизнь трудиться на благо муравейника, и даже собственную смерть обернуть кому-то на пользу… Стоит поучиться у живой природы…

… О, вот, кстати, снег пошел. А я и не заметил, когда он начался.

Люблю, когда такой идет – ленивый, пушистый. Сразу праздника хочется, чуда какого-нибудь. И чего все ноют про глобальное потепление? «Зима плохая, зима плохая…», а чего плохо-то? Мороз. Под ногами снег скрипит, дети дорожки ледяные накатали. Все, как и раньше. Вон, елка стоит – не елка, а новогодняя открытка, вся в снежных шапках…

Как мне в детстве нравилось снежинки рассматривать! Куда что делось?

Повзрослел… М-да… А до сих пор не понял, что за зверь человек? Что такое вся его жизнь?

Как при рождении поддаст она под зад своей ракеткой, так и летишь, как в космосе, обрастая по дороге знаниями, впечатлениями, встречами всякими. Они прессуются вокруг, и лететь все тяжелее и тяжелее. Ты барахтаешься, сбрасываешь все, что кажется лишним, и, за этой возней, не замечаешь, как пролетел всю траекторию до конца. Вжик! И пусто. Но ведь зачем-то тебя подбросили, зачем-то отправили лететь! И куда лететь? К другой ракетке, которую держит Смерть?

А она обратно не отобьет. На черта ты ей сдался? По тем, кто туда-сюда мечется, попасть трудно.

Так, может, весь смысл в полете? Не надо, наверное, барахтаться, изменяя свою траекторию. Лишнего не налипнет. Тебя туда и запускают, где все нужное. Просто рассматривать надо внимательнее то, с чем столкнешься, и знать, что куда, и с чем рядом подлепить. И, когда весь этот пазл соберется, когда все сформируется без дыр и прорех, есть шанс не шмякнуться бесформенным комком где-то, неизвестно где…Вдруг повезет и повиснешь в пространстве, в котором летел, целой планетой! Круто, конечно… Но, если не сразу сообразил, что к чему, хотя бы, чиркнешь короткой, яркой вспышкой на радость случайным зевакам – пусть хоть желание загадают…Может тогда и Смерти, ничего другого не останется, как отбить тебя обратно?

Э-эх, раньше бы о таком подумать. А теперь уже и поздно, наверное. Сорок лет. По году на каждый час бессонницы.

И все-таки, почему сорок?
В сказках, что ни срок, то «сорок сороков»! Моисей своих евреев сорок лет по пустыне водил, душа сорок дней без тела по земле мыкается, зачем?

Ладно, Моисею такого срока хватило, чтобы раба из целой нации выдавить; душа, предположим, успевает все земное с себя отряхнуть, но для чего сорок часов не спать? Что могу я, живой человек, успеть за сорок часов?! Что с себя стряхнуть? Кого выдавить? Сам только что пришел к выводу, что ничего лишнего быть не может.

И всё же, всё же…
Не счесть сколько картин во мне прогорело. Сколько невозвратных часов и дней просыпалось впустую… Дом не построил, сына не родил, слишком много размышлял, отчего ни дизайнер, ни военный. И художник из меня не вышел…

Не вышел?

Значит, сидит еще где-то внутри?

Недавно к матери заехал, помог с антресолей старые чемоданы снять, а там, среди прочего хлама, лежит потрепанный плюшевый мишка. «Зачем, - спрашиваю, - ты все это хранишь?». А она мне: «Как же его выкинуть? Ты маленький так своего мишку любил, разговаривал с ним, брал везде, на санках катал…». Господи, думаю, неужели я был маленьким, неужели кого-то любил? Может, лишний во мне тот взрослый, который сдуру решил, что все уже знает и удивляться больше нечему? Столько лет, как куркуль, раздувал искру Божию для собственного удовольствия, подманивал на неё идеи, созревшие, может быть, для кого-то другого, и складывал в папку! Кому все это теперь нужно? Я ведь даже о славе какой-то непонятной мечтал наполовину - то так хотел прославиться, то этак, но, чем больше смотрел на уже прославившихся, тем чаще себя спрашивал: «а что хорошего?». Время Мастеров прошло, я в него не попал, к эпохе Временщиков Любой Ценой не прибился. Да и не пробиться в ней таким, как я.

Промежуток.

Жуток.

Сам себе жуток, потому что, с каждым часом, убываю не только по буквам.

И вещи страшные представляются. Один, которому в качестве аванса, была дана возможность видеть зерна духовного мира, лениво заглатывал их, насыщал только собственную утробу и сплевывал в папочку. Из-за этого другой, который и мог бы стать Мастером, ничего не получил. А третий, радуясь пустоте и безнаказанности, вбил два ржавых гвоздя в гнилую доску и создал… инсталляцию! Смотрите, восторгайтесь, кто не видит глубокого смысла, тот дурак – это же новое, это развитие! И не важно, что ничья душа не принимает. Вы душу не трогайте – ей в пустоте только молчать в тряпочку…

В пустоте вообще много чего можно!

И стену пробивать не надо. Во-от такущие ворота – что там ограничивать? Любой толпе вход свободный. И занятие есть – вечная игра в «стульчики». Только, вместо стульчиков, троны с коронами, и тронов тех немеряно. Толпа вокруг бегает, и спины уже не спины – ступени. Заскочил по ним, сел, и сиди, пока не скинули. Чего ты там король уже не важно, а то, что голый… Господи, да кто ж на это смотрит?! Те, что ли, которые еще бродят в пространстве чем-то наполненном? Так они не «в стае»…

Между прочим, даже Иисус не докричался до всечеловеческой стаи, что бы там ни говорили!

Я как-то раз в Киеве попал с экскурсией в старый монастырь, где покоилась некая святая подвижница. Прямо на могилке этой несчастной монахиня-экскурсовод разложила брошюры с её жизнеописанием, иконки и крестики, приговаривая, что сколько стоит… Ладно я - человек без конкретной веры - и то ужаснулся. Но другие, истово закрестились, полезли в кошельки, и такая бойкая торговля на могилке началась!

Во что тут верить? В крест, который рано или поздно на все поставится?...
Нет, от подобных мыслей за час свихнешься, не то что за сорок…

Вот! Вот где счастье-то! У сумасшедших депрессий не бывает! А если и случаются, то они, все равно, ничего не понимают!

И выходит всё нам переврали. Бог наказывает не забирая разум, а давая его! Господи, но зачем ты даешь кому-то еще и талант?! Зачем караешь так жестоко?! Ведь житья от него нет - все по себе меряет, как будто кому-то нужен!

А король, как был, так и есть голый, потому что его некому одеть – раз, и потому что некому об этом сказать – два! Те же, кто втихую смеются и считают себя умными и честными, просто забыли, что и сами они, и все будущие поколения, целиком зависят от того короля, которого всем миром в заблуждение ввели! И честнее, и умнее было бы громко объявить о наготе, даже если тебя обзовут идиотом, но нет, они все знают только для себя, прячут ото всех самое ценное, складывают в папочки и притворяются «стаей».

Только дети счастливы в этом мире. Просто, потому что дети, и пока ещё бесхитростны.

Так может мне, за мои сорок часов, то и требуется, что выгнать из себя слишком умного взрослого и удивиться, наконец, хоть чему-нибудь! Хоть вот этой снежинке! Хоть всему их миллиону. Да, не вечные, да растают, но пусть уж лучше они, такие мгновенные, но удивительные и сказочные, чем стабильная пустота вокруг… А еще забрать у этого взрослого то, что было когда-то даровано мальчику, способному любить игрушку. Не умеешь пользоваться – не бери! Поздно, не поздно – не важно.

Сколько там у меня часов осталось? Похоже, достаточно... Еще успею разыскать у себя внутри мальчика, который всегда знал, что Душа не птица, запертая среди костей?

Впереди рассвет и день. Новый день, совсем не завтра…

Господи, как же трудно в себе ковыряться!

Ничего лишнего? Да тут его залежи, и все слиплось в одну большую депрессию…

Но, ничего, мы ведь когда еще знали, что по композиции лучше клетку раскрыть, а птица, чтобы летела впереди и чуть выше…

Дмитрий Манаев.
Стихи.

ПРЕД-ЧУВСТВЕННОЕ

Ползает, капает, хрюкает время.
Лампочка гаснет второй день подряд.
Ноет тоскою в разбитых коленях
Не предвещавший беды снегопад.

Передвигается тело в пространстве -
Оберегает себя от себя.
В сизом бреду предпоследнего танца
Припоминается боль декабря.

Сохнет бельё, полотенце струится,
Чистый стакан ждёт своей полноты,
А за окном непонятные птицы
Мёрзлые звёзды роняют в кусты.

Если вчера мне всё это приснится -
Время потерпит
До первой мечты.

О ЧЕМ ГОВОРЯТ ИГРУШКИ

- Не бросишь меня?
- Не брошу!
Только и ты не бросай!
Столько вместе разлито, прожито.
Посмотри, как они утекают:
Время - сквозь пальцы нервные;
Лица - сквозь окна глаз;
Боги - сквозь шепот Вселенной;
Декабри и апрели - сквозь нас.
Развороши мне прошлое,
Настоящим побыть мне дай...
Не бросай меня, слышишь?
- Не брошу!
Только и ты не бросай!

НОЧНОЙ АБРИКОС

Апрель
И чёрное над белым
И в кружке ароматный чай
И сигарета осторожно
Струйками дыма утекает
Через сплетение ветвей
Сливаясь с миром
И вливая мир туда
Где я пью чай
Курю и наслаждаюсь
Тишиной
И белыми цветами

НЕ/ОБХОДИМОСТЬ

Бессильно быть весёлой песнью, -
Скажите, в этом что-то есть?
Или когда убьют в подъезде?
Иль если тапочек не счесть?
Долги взимаются до сроков
Нетвердой влажною рукой.
В одном из бархатных потоков
Обрящешь, наконец, покой
И вздумаешь задаться мыслью
О безвозвратных чудаках,
О недоиспеченной жизни,
О недоношенных носках.
И будет небо наизнанку
Ложиться на кривой проезд,
Как только выйдешь спозаранку,
Желая перемены мест.
Но посмотри: вокруг - пустое
Зияет брешью новых лет.
Лишь город влажною рукою
Бесцеремонный шлёт привет

***
Трепетный космос
твоих карих глаз -
рыжее лето
под белым покровом.
Мне бы в потоке
безрадостных фраз
выбрать то самое,
главное слово -
вспыхнуть зарницей,
чтоб скрылся во мгле
сон, и, прикрыт
золотистыми нитями,
на миг блаженства
дарован был мне
карего взгляда
космос пронзительный.

***
За шкафом есть пространство,
Где книги исчезают,
Где старые игрушки
Прощаются с зимой.
И лампы свет не нужен,
И тишина струится.
Танцует пыльный кролик
С лимонной кожурой.
Не больно и не страшно -
Едва протянешь руку,
Едва глаза зажмуришь,
Сливаясь со стеной,
В рулон свернётся небо,
Заплачут великаны
И этот мир чудесный
Промчится стороной.
Тогда шагай, не бойся
В пространство, что за шкафом,
И возрождайся в тайне,
И становись собой.

СОНЕТ АБСУРДА IV

Ты посмотри на эти завитки
На финтифлюшечки на пенные
Барашки плюнь душевно
И с оттягом помолись
Седое море не подскажет
Вида не подаст вовек
Так и останешься другим
Тобою в поисках ответов
Где же отлетят хвосты
Осядут хлопоты на тяжком
Дне бокала ешь себя
И лодку не качай не трогай
Эту кнопочку мой друг
Поэт но иногда художник

СОНЕТ АБСУРДА VI

Я собираю эти семена
По малым порциям
По клеточкам надежды
В бокале полусладкого вина
Уже не видится
Трепещущей как прежде
Седая стынь намокших парусов
Не повторит себя
Не станет лучше
Теперь нам обозначить парой слов
И небеса
И ласковые тучи
Сулят грозу и времени сполна
Хватает чтоб посеять семена

СОНЕТ АБСУРДА VII

Прорваться бы сквозь воды Гибралтара
И завернуться б в самоё себя
Чтоб стало и не много и не малое
Зачалось бы в начале ноября
Средь флагов и чудовищных похмелий
Среди вселенную она тебе должна
Полтинник будет выморочный гений
И более не нужно ни хрена
К себе себя давно не завлекает
Не пышет правилом не помнит оборот
И элипсы в штаны себе заправит
И красота и новый новый год
Грядёт себе невыспроста спроста
Всё суета всё братцы суета

ПРЕДРАССВЕТНАЯ НЕГА

положим
если и живой
то не наверняка
положим
где-то за стеной
печальная рука
поглаживает мира шерсть
вспушая белизну
и если до полудня шесть
то можно бы уснуть
но не стучится темнота
не капает судьба
запутан призрак в волосах
и мнится ворожба
над непочатым бутылём
над пестрядью листов
и льётся вдаль дверной проём
безмолвен
не готов
так пусть же уплывает в лес
весёлый караван
с мечтаньями наперевес
негадан и неждан
я положусь на мягкий лён
на перья и на пух
взомнится мир со всех сторон
и буду бережно пленён
и дом мой станет тих
и глух

ПРОБУЖДЕНИЕ

Здесь ты посмотришь втихаря на эту кружку.
Там ты оставишь неизбывный след себя.
И сигарет две пачки изумятся.
И мир случится рано поутру.
Пробьется сквозь огонь лещей проклятье:
Дымы едва пропонятых часов.
Очнись в конце концов: вот это небо
Взирает исподволь, исподтишка.
Очнись и бди. Нам всем необходимо,
Нам необъезженно. Нам худо одолеть
Своих причин сомненные бесчинства,
Своих идей ободранный миазм.
И кажется - и кажет СЯ повсюду
Огонь картофеля в немытых облаках.
Устлан Вселенный маминой печалью.
Вселенны кошки на грядущий век.
Сыны твоей отчизны в сладкой дреме
Внимают суть и вынимают смерть,
А ты порхаешь меж себя, и кресел,
И кошек, и последнего звонка,
Что стережёт твой мягкий верный полдень,
Что обнаруживает свежую мигрень.
Ходи к нему. Ходи во что б ни стало.
А кошки всё поймут и всё простят.

ΑΡΧΙΤΕΚΤΟΝΙΚΗ

Да, здесь - всё то, что подразумевалось,
Но только вот пропорции окон
Немножко не туда (какая жалость!),
И небо с недопонятых сторон.
И кран существенно и так же неуместно
Перечеркнул всё нужное. И нет
Прощенья дереву, цветущему развязно
На всем судьба́м ненужный парапет.
И переходы эти, и свершенья
Не потревожат разумы творцов,
Оставив нам кривые наблюденья -
Скоропостижность каменных основ
При всей необходимости чужда́.
И как обычно неуместны провода.

"Далекая страна"


Варвара вновь заметила, что все смотрят на неёкак-то уже совсем странно. И что самым логичным продолжением, повисшего застолом молчания будет дружный смех этих офицеров. Она почувствовала, жжение нащеках и поняла, что краснеет.


— Нучто ж, предлагаю пообедать! – разрядил ситуацию капитан, хлопнув ладонями. Ичуть наклонившись к Варе тихо произнес:

— Если умыться с дороги, то там у насрукомойник и вода тёплая.

—Стыня! Найди чистое товарищу лейтенанту, — окликнул он топтавшегося у полевойкухни здоровяка в белом фартуке, — вот этот боец вам поможет.

Варяобрадовалась. Очень уж хотелось притушить играющий на щеках румянец. Онаследовала по тропинке за грузной фигурой впереди и пыталасьпонять: «Стыня, это фамилия, имя или прозвище?». Тропинка быстропревратилась в небольшую и хорошо утоптанную площадку у прибитого к деревурукомойника с небольшим зеркалом. Стыня долил из ведра горячей воды. Пару разтронул краник, убирая наледь, и встал рядом, держа наготове белое полотенце имыло.

Варясняла полушубок, бросила его на снег, и подойдя к рукомойнику, смочила рукиводой. Теплая вода приятно согревала пальцы. Она посмотрела на Стыню, удерживаякраник чуть дольше разумного.

— Ничего,ничего, — участливо улыбался Стыня, украдкой, и с удивлением разглядываяКрасную Звезду на Вариной гимнастерке — воды вон с треть ведра еще будет.

Тщательнонамыливая руки, Варя посмотрелась в зеркало. Прибитое чуть выше ее роста,зеркало отразило сдвинутую на затылок шапку со звездочкой и высокий Варин лоб.Она сделала шаг назад и привстала на носки.

Увидевполностью свое отражение, Варвара на мгновение испугалась, и холодок пробежалпо всему её телу от копчика до макушки. К тому же она так громко икнула, чтопришлось закрыть рот руками. Неаккуратнозацепив правой рукавицей где-то грязной оружейной смазки, она нанесла себе подносом черную полосу. Смазка лаконично легла на Варину физиономию лихимиЧапаевскими усами.

Онагромко и грязно ругнулась так, что Стыня выронил ведро, сделал несколько шаговназад и поднял обе руки вверх, изображая безоговорочную капитуляцию. Варяпоняла, что проходила она в таком виде по позиции артиллерийского обоза где-тооколо часа. И все эти улыбки и смешки…, хм-м…, вот теперь и стало все понятно.

Возвращатьсяобратно к столу было неловко, но Варвара решила, что лучше будет взять себя сейчасв руки. «Полсотни пять, полсотни четыре, полсотни три». Она хорошенькопросушила отмытое лицо полотенцем, еще раз взглянула на себя в зеркало, поправилаорден, затем подмигнула Стыне, воскликнув: «Вот так!», — и накинув полушубок пошлак столу.

А настоле уже появились тарелки с горячей кашей и бутылка водки. Варя уселась навойлок и стала читать этикетку «Казспирттрест» из хлебного спирта Семиречка40%.

— А мывас ждем, — Капитан ударом руки по дну бутылки выбил пробку и быстро разлил содержимоепо всем кружкам и спросил:

—Интересуюсь, вы водку пить будете?

—Водку я не пью. – соврала Варя. Не то, что бы она не любила это дело. Скорее непонимала. Последние полгода, Наркомовский паёк лейтенанта Бархоткиной, регулярно куда-то уходил намены стихийных рынков станции Малая Вишера.

— ЗаПобеду не возбраняется, — поддержал замполит Аликин.

—Стыня! – окликнул повара капитан, — сыщи трофейную, давай ее сюда!

Покопавшисьв мешках у кухни, тот принес сиреневую бутылку с залитым сургучом горлышком. Долгопротирал ее о фартук, как бы нехотя расставаясь с любимой безделушкой.

—Давай-давай, не тушуйся, — капитан забрал у Стыни бутылку и принялсяпостукивать рукоятью ножа по сургучу, — вот, Варвара, лейтенант Зубенко унемецкого танкиста изъяли.

— А чтоэто? – Варя уже пожалела, что отказалась от водки.

Баранокналил фиолетовую жидкость в кружку и поднес к носу:

— Навроде как вино.

— БАден,ХугельхЕймер ОберЕр, — Аликин взял в руки бутылку и читал с этикетки труднопроизносимые слова, - пф… ПфлАнцер…флИдер вейн. Двенадцать оборотов написано…

—Гутен морген, гутен таг, бьют по морде просто так, — простодушный Калачрасхохотался своей собственной шутке и громко добавил в сторону кухни сложивладони рупором, — Стыня, попробуй первым ихнего шнапса, а то тут товарищлейтенант опасение выражает!

—Ничего я не выражаю, — Варя забрала кружку, встала и, стараясь бытьторжественной, произнесла:

—Товарищи! Выпьем за скорейшую победу!

Офицерыдружно поднялись и, разрешая затянувшееся ожидание, чокнулись с Варинойкружкой.

—Хо-о-о… — выдохнул Калач, нюхнул рукав маскхалата и прохрипел,– Ура!

Винооказалось сладким и почему-то теплым. Варя зажмурилась, и ей показалось, что еепоместили в какую-то сказочную, совершенно неподходящую к военной теперешней обстановке,цветочную карусель.

--А я вот так думаю, - Калач мечтательно посмотрел на невысокое январское солнце,- разобьем мы нынче фрица, факт разобьем. Не тот уже немец пошел… стержня унего нестает, что ли …

--Ты Иван верно говоришь, хватка у них не та, - Аликин поднял руку сжимавшуюложку и плавно разжал кулак, пытаясь показать ослабшую хватку противника. Ложкавяло воткнулась в тарелку с кашей и черпанув перловки медленно опустилась насвое место.

Варя,видимо, была не одна, кто не понял этой аналогий замполита и за столом вновь возникломинутное молчание.

Тогдакапитан Баранок решил подключиться к разговору. Он прожевал кашу, доставал изкармана носовой платок, вытер губы и обратился к разведчику Калачу:

-- Завтра утром, наш полк у Басино фрица замягкое взять попытается. Ты Иван там повнимательнее в бинокль фрица разгляди,какая у него там хватка, стержень какой. Я жду от разведки четкого целе-указания, с учетом переноса огня вглубь обороныпротивника. Фашисты – они же звери,считай нелюди. А раненый зверь может и опаснее втрое будет. Мы обязаныучитывать этот фактор!

--Да это оно так, это понятно – почему то вместо разведчика Калача капитану ответил,сидевший рядом с Варей и молчавший до того лейтенант. Кажется его звали Николай. Он кашлянул в кулак, встал и одернулпортупею, приводя себя в порядок. – Ну что же товарищи, мне пора на батарею.Засветло хочу успеть домой пару строк чиркнуть. – И повернувшись к Варваредобавил – Бы рад знакомству.

Он первым делом зашел к Стыне и похлопавповара по плечу поблагодарил ----- Хороший ты человек, запасливый.

--На батарею лейтенант? – спросил тот.

Николайкивнул.

--С термосами поторопили бы своих, скоро темнеть начинает, обратно ведь толком непомоем.





Николай спускался по натоптаннойтропинке к батарее. Все четыре орудия на позициях были хорошо видны, несмотряна усилия его расчетов по маскировке. Ни замотанные белой тканью стволы, нивыкрашенные белой краской шиты и лафеты, ни разбросанные по позиции снежныекомья, все это не могло сотворить невозможного. С трех сотен метров взаснеженном поле батарея была как на ладони. А уж с воздуха разглядеть позиции это уж, как здрасте… Николай посмотрелвверх. Небо уже не было таким ясным, как утром. Белесая дымка затягиваласиневу, оставляя редкие просветы. До сумерек оставалось часа два. Может ипронесет сегодня,

Устроившись полулежа на ящиках у орудия,Николай достал карандаш из планшета и на блокнотном развороте написал«Ленинград «23» Мучной переулок д.3 кв.1 Ермолаевой В.Н.» Затем вырвал разворот листа со скрепок и сложивбумагу в треугольник, снова развернул её. Вдоль линий оставшихся от сгибапродолжил «Дорогая Вера». Дальше текст никак не шёл. «В первых строках своегописьма…» - Николай мысленно зачеркнул ненаписанные слова. Он залез рукой вкарман гимнастерки и достал несколько фотокарточек и открытку. Верино фотооказалась первым. С карточки емуулыбалась молодая скромная девушка в черном платье в белый горошек. В груди тутже защемило унылой тревогой на вздохе, защипало в носу, а руки сами полезли вкарман за папиросами. Закурив и пустив тонкую струйку дыма, Николай глянулназад, на угор с которого только что спустился. Березовая рощица наверхуначинала подкрашиваться предзакатным солнцем, а над ней проявился бледныйлунный серп. Где то тамна севере, далеко-далеко за укрывшимся в роще артиллерийским обозом, был город Ленинград,и девушка Вера – платье в горошек. Города на Неве Николай сам никогда не видел,но знал несколько красивых зданий в Ленинграде по фотографиям в газетах. И то,что он, как и многие другие, должен защитить и спасти Ленинград. И еслипотребуется, отдать свою жизнь за этот город. Веру Николай тоже не виделникогда. Еще в 42-ом ее письмо он вытащил из пачки других писем, попавших вруки солдат по разнарядке полит управления штаба полка и адресованных «Дорогомузащитнику моего города». С тех пор писал ей регулярно, но так ни разу и неполучил ответ. Николай гнал от себя нехорошие мысли, зная о бедственномположении городского населения в блокадном Ленинграде, и искренне верил, чтоВера, конечно же, попала в эвакуацию. Что кто ни будь, однажды, увидит переполненный почтовый ящик у ее квартиры наМучном переулке и догадается переслать ей все письма разом. Вера прочитает их ипоймет, что он, - Николай выполнил ее просьбу, и все сделал так, как она…

Онпросидел еще пару минут с закрытыми глазами, в который раз загадывая себе эту сцену.


Закарточкой Веры выглядывала открытка из дома, полученная в декабре и прочитаннаямного, много раз.

Мамапередавала приветы, писала про то, что Мария учит стихи, и спрашивала, получилли Николай валенки. Верх открытки занимали отпечатанные синей краской слова СНОВЫМ ГОДОМ, С НОВЫМ БОЕВЫМ СЧАСТЬЕМ ТОВАРИЩИ ФРОНТОВИКИ! Громите и уничтожайтеврага! Истребляйте немецких захватчиков всех до единого!

Наобороте была изображена карикатура за подписью Кукрыниксы. Два свинорылыхгитлеровца в касках пролезали в окно музея в Сталинграде и стреляли из своих пистолетовв бюст Гоголя. Щетинистые рыла с торчащими клыками и маленькими, злыми глазкамибыли отвратительны. А отколотая голова Николая Васильевича невозмутимосозерцала распотрошеные вокруг книги. «Почти полный тезка» - подумал Николай ивспомнил слова капитана за обедом о раненом и опасном фашистском звере. Тут жеему на ум пришел убитый немецкий танкист в черной форме и с обезображеннымлицом из подбитого его батареей панцера. Кроме бутылки, что была открытасегодня за обедом, мертвый танкист расстался еще и с железным крестом, соскрещенными мечами и дубовыми листьями. Этот трофей был надежно припрятан вмаленьком чемоданчике с личными вещами лейтенанта.

Перелиставнесколько своих снимков и отложив их в конец, он достал и стал рассматриватьеще одну фотографию. На ней, перед двух этажным домом с черепичной крышейстояла огромная телега, запряженная парой белых быков. На телеге расположилосьмножество причудливо наряженных мужчин, женщин и детей, а перед ними деловиторасхаживало с десяток гусей.

Этафотография неизменно возвращала Николая воспоминаниями в начало декабря 42-гогода, в его первый день на передовой после артиллерийского училища. Он закрылглаза и из неясного сумрака памяти проявились очертания хлопающей двери штабаартполка, 18-ти летнего юноши - вчерашнего курсанта, предписание «определить во2-ю батарею», и еще ледяное дуновение Ладоги. Ночная дорога от штаба до местарасположения прошла в трясущейся на замерзших колдобинах попутке.

К утру прибыв на место, Николай оченьбуквально понял слова комбата «Для начала ознакомьтесь с обстановкой». Обойдясвою и соседние батареи он забрел в бесконечные лабиринты пехотных траншейпереднего края. Неторопливый уклад временного окопного затишья на передке,выталкивал на встречу Николаю кучковавшихся полусонных красноармейцев. Иныевставали при виде лейтенанта в новенькой форме, были и те, кто косясь всторону, лишь убирали вытянутые в проходе ноги. Солдаты в траншее встречались все реже. И лишь когда пройдя несколькоизломов окопных переходов Николай не встретил ни одного бойца, его охватилатревога. Он попытался вернуться обратно, но следующие повороты также открывалибезлюдные ходы с пустующими ячейками для стрельбы. Надо было как то успокоитсяи взять себя в руки. Присев на небольшой уступ у ячейки, и обхватив коленируками, Николай стал слушать окружающие звуки, надеясь услышать разговоры илиеще, что ни будь, что подскажет верный ориентир. Но слышалось только своевзволнованное дыхание и учащенный пульс в ушах. Просидев так несколько минутему удалось успокоиться. Тишина стала наполняться новыми звуками. Шелестелветер, снежная крупа постукивала о бруствер.

Рядомглухо лязгнули два щелчка и что-то задребезжало. За бруствером явно кто-то был.Николай осторожно встал на уступ, медленно выпрямился во весь рост и вытягиваяшею выглянул за перекрытие насыпи. Залинией окопов опять ни души. Лишь провисающее серой хмарью небо сыпало мелкийснег и сливалось вдалеке с не успевшим полностью полинять к зиме полем. Да ещенестройные ряды вбитых в землю кольев с натянутой между ними колючейпроволокой.

Вдруг снова тот же звук лязгнул чуть правее,а пряма перед Николаем одна из нитей колючки дрогнула и сбросив с себя ледянуюканитель обвисла. Он повернул голову на щелчок и явственно разглядел двухсолдат в грязных маскхалатах резавших стальную жилу. Один, лежа на спине держалпроволоку руками в рукавицах, а второй орудовал саперным ножом. Немцы! –вспыхнула догадка в мозгу и животный страх подкосил ноги Николая. Свалившись надно траншеи, он упал на бок и поджимая ноги потянулся за пистолетом. С трудомоткрыв кобуру и достав оружие стал целиться куда то вперед в пустоту, размытуювыступившими на глазах безвольными слезами. В голове чередой возникалибезжалостные слова полные ужаса и абсурда: «немцы, плен, надо стреляться, вот трус,даже с предохранителя не снял…герой»

---Товарищ, товарищ лейтенант! Что с вами?– кто-то негромко говорил над Николаем, тормоша его за плечо. Николайинстинктивно дернулся и сел, прижав спину к земляной стене траншеи. Перед нимпригнувшись стоял коренастый красноармеец с автоматом в руках.

-- Та-ам неэцы… - отвечать получалось не сразу, язык неслушался, произнося слова поеденные страхом. Николай повторил еще раз, на этотраз указывая в сторону рукой -- там немцы, там, двое.

--Где? - боец не разгибаясь бесшумнопереместился вперед и повернувшись спросил шепотом, -- Где? Здесь? – указываястволом автомата наверх, через насыпь, угадывая где именно лейтенант виделврага.

--Там, да, да, да, -- зашептал Николай в ответ.

Боецпокрутил головой, как бы примеряясь к броску, щелкнул затвором и высоко вскинувруки нацелил автомат за бруствер.

--Фррррррррр! – Фрррррррр! – ППШа выдал две длинные очереди. Боец перепрыгнул кдругой ячейке и снова наугад, веером расстрелял остатки магазина. Затем гуськомперебежал обратно к Николаю, присел на колено, и заменив магазин стал довольноскалится – « Порядок лейтенант, не робей!»

На грохот стрельбы из глубины траншейныхпереходов выскочили еще три бойца. И чуть пошептавшись меж собой, сталивыглядывать из ячеек. Один из солдат одобрительно закряхтел и с восхищениемдобавил

-- (Хха –кхы) Достал ты его Семёныч, ивторого достал, надо бы йих вот чиво, втраншейку то заташыть да и пошупать, штоза делегация…

Ивскоре оба немца в маскхалатах перемазанных землей и кровью лежали на днеокопа, а проворные и опытные руки красноармейцев потрошили их карманы. Нарасстеленном перед Николаем плаще оказались двое часов, компас, зажигалка,портсигар, два кинжала и пара фотографий. Оружие убитых солдаты сложили всторонке.

-- Что возьмешь себе лейтенант? – спросилстрелявший из автомата боец.

Николай помотал головой, отказываясь отпредложенных Семёнычем трофеев, но фотографии решил подобрать.

--Ну как знаешь, - явно обрадовался такому выбору лейтенанта солдат. Он проворнособрал в плаще брякающую добычу и, дойдя до отворота повернулся, похлопал рукойпо боковому горбылю. И улыбнувшись Николаю, напоследок пропел, исчезая впроходе – «Артиллеристы, точней прицел!

Разведчик зорок, наводчик смел!

Врагу мы скажем: "Нашей Родины не тронь,

А то откроем сокрушительный огонь!"

На первом снимке пожилая немка сидела устолика скрестив руки на коленях. В нижнем углу аккуратная подпись, выполненнаятипографским способом гласила Erna Lehmann, Berlin, 1940. Частьфотокарточки была запачкана свежей кровью и Николай опасливо и вороватооглядываясь, запихнул ее обратно в нагрудный карман мертвого солдата.

Второйснимок он проносил с собой все два года проведенные на фронте. Даже с закрытымиглазами, всё до мельчайших подробностей фотокарточки память Николая перебирала,как содержимое краденного сундучка. Довольные лица женщин в длинных юбках с белыми передниками, дети вкоротких штанах с широкими подтяжками, важные мужчины в шляпах с перьями, врасшитых жилетах и натянутых до колен гольфах. Люди держали друг друга за рукии обнимали за плечи, под полным тепла и света довоенным небом далекой страны.

Николай открыл глаза, и щурясь на вынырнувшееиз-за стального шита орудия солнца убрал стопку фотографий в карман. И настранице блокнота уверенно нарисовал свиноподобное существо в немецком шлеме,кителе и нарукавной повязкой со свастикой. Фашист с голым задом улепетывал отстреляющих ему вслед пушек с красными звездами. Под рисунком он добавил надпись– «Моя 2-я гвардейская батарея преследует врага. Маршрут преследованияЕгорьевка, Красное Доротино, Рамцы, Любань. Твой Николай. 18 января 1944 года.И сложил треугольник конверта.

⁣ПОДБОРКА СТИХОТВОРЕНИЙ
АВТОР ‒ НАТАЛИЯ СОЛНЦЕВА




ОДУВАНЧИК

Обычный «одуванчик», всем знакомый,
Произошёл от слова «дуновенье».
Сперва был яркий; позже ‒ невесомый.
И вдруг ‒ рассыпался в одно мгновенье,

Распался облаком из сотен парашютов,
Подхваченный невидимым дыханьем лета...
У «парашютов» нет изученных маршрутов:
Теперь их мир большой, теперь он ‒ вся планета...

В минуты, когда будни ненавистны -
Ищи нас в одуванчиковом поле.
Где каждый одуванчик ‒ символ жизни,
Стремительной. Другой. Уже без боли.

Я ТЕБЯ …

… «обожаю» ‒ дурацкое слово,
А «люблю» ‒ аж мурашки по коже
От того, что значений так много,
Но ‒ увы ‒ ни одно не похоже.

«Ты мне нравишься» ‒ слишком нейтрально,
Слишком мелко для нежного чувства.
Потому что быть с кем-то ‒ нормально,
Но собой с кем-то ‒ сродни искусства.

А с тобой ‒ будто книгу читаю
Про себя; в ней дворцы и драконы…
Я тебя очень близким считаю,
Хоть с тобой мы так мало знакомы.

И тобой потихоньку любуюсь,
Как печальная осень ‒ на лето…
Я теперь за себя не волнуюсь -
Я с тобой. Даже если я где-то.


РОЖДЁННОМУ ЛЕТАТЬ

Рождённому летать даны не только крылья;
Не только твёрдость духа и азарт;
Пернатых стая, боевая эскадрилья
(И прочие носители кокард) ‒

Умеют выдержать весь путь, не сбившись с курса,
И, утомлённые цепочкою преград,
Откроют для себя как вид ресурса:
Достичь мечты ‒ ценнее всяческих наград.

ВОЛК

Ты только убей меня быстро,
Без лишних мучений и боли,
Ведь ты не похож на садиста,
И я здесь по собственной воле.

Как видишь, капкан был несложный,
И я о нём, в общем-то, знала.
Но бегать всю жизнь невозможно.
Однажды я просто устала.

Устала от глупых осечек,
Когда вот чуть-чуть и поймали,
Загубленных мною овечек,
Которые в лапы попали;

От вида чьего-то обреза
И остро заточенной стали;
От вечно холодного леса;
От серой, озлобленной стаи.

Вы внешне на нас не похожи,
Но не уступаете в зверстве.
Под тонкой, изнеженной кожей
Я чувствую хищное сердце.


Считай мою смерть своим долгом,
Тебя я не осуждаю.
Когда-нибудь сам будешь волком.
Кем я тогда буду ‒ не знаю.

МОИ СТИХИ (предисловие)
⁣Мои стихи, как в дружной семье дети:
Любимы все, милы и хороши.
Рожаю в муках я творенья эти.
Но с чистым, добрым сердцем, от души.

**********************************
ПОКАЯНИЕ

⁣Иду по небу босиком,

Чтобы к святому прикоснуться
И чистым сердцем, и душой.
Потом к Земле родной вернуться.

Остановилась у ворот:
В лучах там ярких Рай сияет.
Кто и когда в него войдёт -
Только Создатель точно знает.

Там, за звенящей тишиной
ДУши безгрешных обитают
В любви великой и покое.
За грешным миром наблюдают:

Как люди, Бога позабыв,
Плетут греховные интриги,
Воюют войны, льется кровь,
Ломают храмы и жгут книги.

Как крики горя, нищеты
Блаженство Рая разрушают.
А что их ждёт у той черты -
В безумстве этом забывают.

Сковал мне сердце ужас, страх,
Душа расплакалась от боли,
Взмолилась: "Боже, прости нас!
За Землю, тонущую в горе".

Дай сил вернуться ещё к ней,
За грешных каяться всех разом.
Чтоб над пороками людей
Главенство взял Господь и разум.
*****************************************
ОЗЕРО ЛОТОСОВ
⁣Стою у озера одна,
Любуюсь яркими цветами.
Зачем, зачем любовь пришла -
Жестоко так сыграла с нами?

Его по вечерам ждала.
Дружбой я верной дорожила.
Любовь моя со мной росла -
В юное сердце угодила.

Она, как лёгкий ветерок,
Раздула пламя нежной страсти.
По-взрослому подал урок -
Мне душу разорвал на части.

С тобой мы встретились, когда
От горя сердце умирало:
В камине серая зола
Не может дать огню начало.

Влюблённости бокал - до дна!
Я снова в плен любви попала.
Тебе я сердце отдала.
Что получу взамен - не знала.

Красиво лотосы цветут.
Пара влюблённая довольна:
Любовь и счастье к ним придут.
Моему сердцу ещё больно...
***************************************
РОДИНА МОЯ
⁣В дубовой роще на заре
Пел песню гордо соловей.
О том, что на большой земле.
Нет лучше Родины моей.

Где в небе синем ооблака,
Как белогривые лошадки.
За ними гонится гроза.
Играют, словно дети в прятки.

Над лесом, что шумит листвой,
Сверкнула молния и скрылась.
Дождик прошёл, полил водой.
Природа щедро улыбнулась.

Речка зажата в берега.
Бежит на юг, споря с камнями.
О ней мне память дорога́.
В неё я проросла корнями.

Седых вершин нетленный дух
Парит, как птица над землёю.
Моя Россия! Я - твой друг!
До тризны буду я с тобою.

* * *

Услышать сквозь щемящий ветра свист,
как падает на землю жёлтый лист,
как дождь стучит по клавишам негромким
древесных крон, и музыка дождя,
соединив в себе все эти "до" и "ля",
звучит в ветвях отзывчивых и ломких.

Увидеть, сидя в комнатном тепле,
как оставляет влага на стекле
прикрытого окна следы отметин
небесных струй, скользящих под углом;
как зыбкий мир за стынущим стеклом
уже почти невидим, незаметен.

Почувствовать внезапно, что и ты -
посильный отзвук этой темноты.

БОГ, В КОТОРОГО Я НЕ ВЕРЮ

Бог, в которого я не верю, всё же хочет меня спасти:
держит за руку,подстилает соломку. Сжимая в горсти,
как воробышка в тёплых ладонях меня несёт.
Пылинки с меня сдувает и думает, что спасёт.
В бездорожье указывает мне путь, говорит - иди!
Если я оступлюсь, упаду, он поднимет, прижмёт к груди,
улыбнётся усталой улыбкой и скажет: "Ну что ж ты, родной?
Не ушибся? Вставай! Дай-ка я тебя пожалею, маленький мой".
От ненастья меня укроет, даже если я не просил.
И когда меня оставляют силы, даёт мне сил.
В самых тёмных моих закоулках включает свет.
Бог, в которого я не верю. Которого нет.

ВДОХНОВЕНИЕ

В начале было слово...
Впрочем нет.
Ещё до слова музыка звучала.
Неведомо откуда лился свет -
вот он то и предшествовал началу.
В начале было слово...
Нет, не так.
Невидимый смычок
заветных струн касался.
Я шёл и слушал их, и каждый шаг
во мне неясным эхом отзывался.
И острый луч, пробившийся едва
сквозь облака, карабкался по стенам.
И было слышно, как растёт трава,
шумит листва, и кровь стучит по венам.
И только после было слово. А за ним
второе, третье...и сплошным потоком
плыла мелодия над миром, и другим
вдруг становился мир. Идя к истокам
сливались звуки в целое, в одно,
перевернув сознанье за мгновенье...

Вот так вот и рождается оно,
всё то, что называют вдохновеньем.

ЗИМА В РОССИИ

Зима в России больше чем зима.
Найти причину не сойти с ума,
когда слепа, бела и невесома,
кружась в нелепом танце, как в аду
метёт метель пять месяцев в году,
не позволяя выбраться из дома.

Когда на стогнах родины моей
сквозит и дует изо всех щелей,
и воет ветер, как из преисподней,
над нами совершает произвол,
берёт за шиворот и тянет за подол,
подстерегая в тёмной подворотне.

Зима в России больше чем зима -
нам раздаёт подарки задорма:
вот вам меха, вот серебро - берите!
Ломает ледяную скорлупу,
стирает в пыль, и снежную крупу
спускает вниз по индевелым нитям.

И кажется, что это навсегда.
Зима в России больше чем беда
и больше чем судьба. И всё теснее
она беспечных, сонных и нагих
сжимает нас в обьятиях своих.
И мы уже давно сроднились с нею.

* * *

Со временем былая пустота
наполнится вдруг воздухом, дыханьем,
прикосновеньем рук, сердцебиеньем,
и новой дивной музыкой. А та
в себя впитает шорох и цветенье
травы, деревьев, птичий щебет, цвет
закатных облаков. И будут слух и зренье.
И будет свет.

⁣Александров Сергей. Подборка стихотворений.

1.Стишок на посещение вечера поэзии по
адресу ул. Энгельса 21а

Среди миров , в мерцании светил

жизнь иногда рождает эпизоды

из серии «и вновь я посетил…»



Не будет ни элегии, ни оды.

А что же будет? Видимо, как есть:

так скуки смертной три часа изведав

(«люблю!... возьми!...») мне оказали
честь

последним быть на вечере поэтов.

(Возможно, возраст, точно - не гештальт)

судьба, что направляет наши ноги,

затейливей двух пальцев об асфальт

(что это бы не значило в итоге).

К чему всё это? Видимо, к весне -

светло, тепло, хотя такая малость…



«Я никогда не ездил на слоне…»



Младое племя хлопало, смеялось.



2. Переделкино-2022 (учительские
выходные)

Век уплыл, растаял, и однако

он оставил вроде якорей –

окна, стол и книги Пастернака,

сапоги и кепку у дверей.

Вещного
и вечного в том сцепка,

но себе, «мыслитель», не солги:

отчего-то поражают кепка,

плащик, шарфик, «всмятку» сапоги.



3. Трактат

…история – неточная наука.

Вернее так – наука не из точных:

эксперимента вновь не повторить,

посуда перебита, в реактивах,

пусть купленных и за большие средства,

сомненья вызывает чистота,

и к этикеткам на пузатых колбах

есть недоверье; что до аналогий –

они у нас запрещены законом,

что вызывает аналогий ряд…

…история – неточная наука:

неточности рождают толкованья,

которые шаг влево или вправо –

уже неважно, ибо сделан шаг.

Покоя нет, а есть дурная воля

(nb),
а что до третьего понятья,

о том понятья нет ни у кого.

Иные хорохорятся, их жалко…

…история, конечно, не наука:

кровь, слёзы, пот да и, пожалуй, семя

не поддаются строгому учёту.

И потому историк – не бухгалтер,

и неизвестна никогда цена…



4. К новости «Яндекса» 2

Рты раскроют Валька и Алиночка

и Жиртрест подвякнет: «Бей! Ура!»

Есть у пацана в кармане «финочка»

для мудил с соседнего двора.

На задах пыхтящего заводика

(доски, лом и битое стекло)

Он божится, что достанет додика

и ему не будет западло.

Для острастки пару раз оскалится —

золотом фикса блеснёт во рту.

Сонька Перегуд, блажная карлица,

Захлебнётся хохотом: «Ату!»

Грузовик проедет, пыль уляжется,

откричит сирена на реке.

Как он торжествует и куражится,

согревая ножик в кулаке.



5. Снег в Москве

А учиться надо б на тракториста,

и тогда бы в городе было чисто,

и тогда бы песни сипел другие:

без хандры и –как её – ностальгии.

И любили бы Ксюхи, Анжелки, Таньки,

а случись война – рассекал на танке.

И когда в него прилетит болванка –

про героя отпишется ротный «ванька»,

следом мамке черкнет приятеля Кольши…

Так что лучше на тракторе. Пользы больше…



6. С. – Э.

Желая сформулировать про жизнь ,

мы мямлим прямодушное «держись»,

мечась и мучась, февралём и маем.

В попытке сформулировать про смерть

мы заявляем гневное «не сметь!»,

но таем, оплываем, исчезаем.

Уже давно воды не пить с лица,

скорей всего – так будет до конца,

но хочется, чтоб не было скорее.

Уже не важно с «ы» иль с «и» «живи!» -

вагон тоски с тележкою любви

прибудет к нам в назначенное время.

Как грустен мир… и как прекрасен мир,

пусть ты «АДО» с «Машиной…» пассажир,

и на табло – прибытья и убытья.

Держись! не сметь! живи! не унывай!

И не беда, что чёрствый каравай…

Давай ещё… Не торопи событья.

⁣Ну, здравствуй:
Зритель, Слушатель, Читатель…
Я рад, что мы знакомимся сейчас.
Предупреждаю, я поэт - мечтатель.
Поэма эта - мой, в стихах рассказ.

О паре стариков, вполне обычных,
Доживших, до глубокой старины.
О их воспоминаниях личных…
И взгляд на жизнь их - со стороны…

Надеюсь, что он будет понят всеми.
Мы все, когда-то к старости придём.
Примерно, по одной и той же схеме.
Конечно, если только, доживём…

Здесь каждому, задачи Бог поставил.
Дав нам, возможности, самим решать:
По правилам нам жить или без правил,
И с кем нам быть… И как их выбирать…

Но помни, есть ещё Судьба-злодейка,
И именно о ней - весь мой рассказ.
Как нас испытывает - эта лиходейка
Об этом, Вы узнаете сейчас...

⁣Сказал старик, своей старухе:
“Ну что же, наша жизнь прошла…
Я слеп на глаз, и слаб на ухо,
И ты вот, с костылём пришла...

Мы плохо спим, во сне стоная,
И ходим, с муками, кряхтя…
С трудом, ступни приподнимая,
Переставляем их - частя…

У нас, давно болят суставы,
И ломит мышцы по ночам…
Вся кожа сморщилась коряво.
Всё что-то колит тут и там…

Едим с тобой мы очень мало,
Не ощущая вкус еды…
Любовь к еде, совсем пропала.
Хватает нам, сырой воды…

Давным-давно нет настроенья.
Нас жизнь не радует с утра…
Увы, лекарства от старенья,
Не прописали доктора...

Мы день от дня не отличаем.
Живём, как будто - «День сурка».
Сидим порою и вздыхаем,
Как нелегка - жизнь старика…

Давай-ка, мы в теньке присядем,
В беседке заднего двора…
И долгий разговор заладим,
Нам подытожить жизнь пора”…

“Согрей чайку” - скрипит старуха,
“Поставь на стол: конфеты, мёд…
И тот, кто будет, молча слухать,
Пускай - чаёк пока попьёт”…

И начал дед: “Я вспоминаю,
Как познакомился с тобой…
То ли в апреле, то ли в мае,
Я шёл по мокрой мостовой…

И тут, навстречу ты шагаешь,
В красивом розовом пальто.
К щеке котёнка прижимаешь,
И улыбаешься хитро”…

“Да… в мае, сдав экзамен, точно”-
Сказала бабка, чай налив…
“Я в институт, пройдя досрочно,
Пошла домой, через пролив…

И тут, вдруг слышу, кто-то плачет,
Или мяучит, не понять…
Смотрю, мужик сидит, рыбачит,
А рядом сын: ни дать, ни взять…

И этот малый - жмёт котёнка,
Рыдая, смотрит на отца…
А тот, ругаясь на ребёнка,
Грозится пальцем у лица…

“Нельзя, сынок, там мама дома,
Ты помнишь, что было вчера?!…
Второй раз, этого «Дурдома»
Пусть, не услышит детвора…

Я помню сын, что ты мечтаешь.
И я бы рад тебе помочь…
Но, разве ты не понимаешь?
Для нас, сейчас, важнее - дочь.

Твоя сестра вот-вот родится,
А это - словно в мае снег…
Вся наша жизнь преобразится,
И мы опять начнём - «Забег»…

По магазинам и аптекам…
То по больницам, то в детсад…”

Тут дед, вдруг, пропищал фальцетом:
“Любой мужчина - будет рад…”

“Всё, всё… я больше петь не буду…” -
С ухмылкой, дед свой рот закрыл…
“Да… сын и дочка - это чудо.
И нам такой подарок был”…

“Ну вот…” - сказала снова бабка,
“Услышав тот ответ отца,
Я к ним спустилася украдкой,
И встала позади мальца…

А он, сидит с котёнком жмётся,
Слезу, стирая рукавом…
И кот, мурлыча, нежно трётся,
В ответ, мальцу, крутя хвостом.

Я, тихо обошла мальчишку,
Чуть приподняв свой кашемир.
Достав из сумки свою книжку,
Вслух прочитала: ДИКИЙ МИР…

Тут на картинке есть котёнок,
Ну, прям как твой, смотри, точь-вточь.
Я улыбнулась как ребёнок…
Давай меняться… Я не прочь…”

“Вот так - наш БАРСИК появился...
Ты помнишь дед, какой он был?”
“Я помню, что с ним подружился…
Но, как он выглядел - забыл…”

“Да что ты, старый... БАРСИК, белый,
Ты обзывал его – СНЕЖОК…
Он шустрый был и очень смелый.
Гонял дворняжек - просто, шок”…

“Ну ладно бабка, что пристала,
Ведь сколько лет уже прошло…
Ты много кошек поменяла,
Как тут запомнишь, кто есть кто…

Давай-ка вспомним лучше бабка,
Как мы дружили много лет…
К тебе, я по ночам, украдкой,
В окно залазил.… Как - «Валет»,

К «Червовой даме»… До рассвета,
Мы целовались в тишине…
До той поры, пока луч света,
Не промаячит нам в окне”.

“Мне было стыдно перед мамой,
Но, так хотелось быть с тобой” …
“Девицей - ты была упрямой…
Но, я любил тебя - такой”…

Мне нравилось, быть вместе, рядом.
И обнимать и целовать” …
“Испепелял меня ты взглядом,
Когда ложились мы в кровать...

В те годы, были мы - студенты.
Ты - подрабатывал, уже.
И редкие любви моменты,
Мы проживали в кураже”…

“Как не легка, жизнь у студентов.
И всё же, дни те, хороши…
Там мы, без всяких сантиментов,
Порой - чудили от души…

Я помню - как однажды, батя
Твой, подозвав меня к себе,
Сказал: “Пока не станешь зятем,
Держи-ка ты коня - в узде”…

Подняв кулак мне перед носом,
Он вдруг в глаза мне посмотрел...
Кулак застыл - немым вопросом...
И я, немножко припотел”.

“Да… папа - горячо любимый,
Всегда меня оберегал...
И всех друзей, неутомимо,
Он, кулаком тем отгонял.

Так было, вплоть до института.
Ну, а потом, случился - ТЫ…
И наступила та минута,
Где сбылись и его мечты…

Тебя он сразу заприметил
И по-отцовски полюбил…
Но, чтоб ты это не заметил,
Он кулаком тебе грозил”….

“Ну да, кулак был - аргументом.
Против такого не попрёшь….
Ведь я ему, был - конкурентом.
Он знал, что ты со мной уйдёшь”…

“Он - знал, ты - знал, а я - не знала!
Я молодой ещё была...
И вам бы лучше, для начала,
Меня спросить! Что я ждала?”

“Да я спросил, раз сто примерно,
Как нам с тобою дальше быть???
Ты отвечала – эфимерно:
Дружить... Встречаться... И любить...

Я, это ясно помню - бабка,
Как ты динамила пять лет…
И было мне, порой не сладко,
Когда я слышал – НЕТ…в ответ…

Ведь предлагал тебе жениться,
Примерно: восемь, девять раз…
Я начинал краснеть и злиться,
Когда вновь слышал - твой отказ”…

“А на десятый - встряла мама,
Сказав: “Зови сватов, Федул”…
“Ну, я ведь парень был упрямый”-
Старик, старухе подмигнул…

“Федул… но, то есть, просто папа,
Был самым добрым - для меня...
Но, тут, под маминым нахрапом,
С дивана встал, к себе маня,

И отведя меня в сторонку,
В глаза мне нежно заглянул...
Потом, поправив рубашонку,
Слегка, вполголоса шепнул:

“Маришка, свет очей мой ясный,
Ну хватит в девках быть уже...
Твой Мишка, он парниша классный.
И возраст твой - на рубеже...

Женитесь, что судьбу мурыжить,
Ведь дружите уже, семь лет...
Вдвоём по-жизни легче выжить.
Благословляю ваш дуэт”....

“Да... я настырный был, то точно” -
Налив чаёк, промолвил дед…
“Мы расписалися - досрочно,
И свадьбу отвели без бед”.

“Я помню этот чудный праздник” -
Сказала бабка, швыркнув чай...
“Ты после праздника, проказник,
Меня , как-будто невзначай,

Привел на съёмную квартиру...
А там – шампанское, цветы...
И ты – подобно командиру,
Всё под покровом темноты,

Мне завязав глаза вуалью,
Подал команду, чтоб помочь:
Иди ко мне, на голос, в спальню...
Ах дед... какая была ночььь”...

“О, да… родная, помню, помню” -
Старик, откинулся назад…
“Пусть это прозвучит нескромно,
Но, постараться я был рад...

Мы провалялись до обеда,
Испив блаженства - через край…
Не будь сейчас я старым дедом,
Я окунулся бы в тот рай…

Ведь больше не было такого,
Чтоб кувыркались целый день...
Кусочек счастья неземного,
Накрыла - бытовухи тень…

Всё после свадьбы изменилось.
Предстал пред нами - мир дилемм.
И жизнь наша превратилась,
В поток - решения проблем.

Скажи мне бабка, в чём загадка?
Что Бог устроил жизнь так…
Ну почему - моя касатка,
В семье, всегда - такой бардак???

Как только пара, полюбовно,
Объединяется в семью…
Приходят - катаклизмы. Словно,
Им кто-то «подложил свинью» ”.

“Да хватит, дед!”- сказала бабка,
Нахмурив выцвевшую бровь...
“Про то, что нам жилось не сладко,
Ты повторяешь - вновь и вновь...

Всю жизнь ворчишь на эту тему,
Твердишь как старый попугай…
Лишь портишь нервную систему.
Сиди, молчи уже… Пей чай”…

Послушай мудрую супругу.
Хозяйку - нашего «дворца»…
Ведь в жизни, всё всегда - по кругу,
Нет ни начала, ни конца…

И наши предки все так жили.
И все потомки будут жить…
Все через это проходили:
Родиться, вырасти, родить…

Сначала - дети, после - внуки.
Задача минимум - для всех…
И тот, кто не опустит руки,
Того в «загробной» - ждёт успех!”

Тут бабка палец вверх подняла…
Потом, обратно опустив,
Конфет из вазочки достала…
И замолчала… Чай подлив…

Минуты три молчали оба…
Наверно, вспомнив про детей.
Разволновавшись - до озноба,
От этих мысленных страстей…

Чтоб перебить слегка волненье,
Дед молча встал и в дом пошёл...
Достал таблетки от давления…
В стакан, накапав «Корвалол»,

Плеснул туда сырой водички.
Открыв над раковиной бар,
Достал свечу, стакан и спички…
И свет, включив, зашёл в амбар...

Там дотянувшись до бутылки,
Её тихонько с полки сняв,
Он почесал себя в затылке.
Ещё немного постояв,

Достал из погреба соленья...
На кухню с банками зашёл.
Взяв на себя - приготовленье,
Поставил это всё на стол…

Всё распечатал потихоньку.
По разным блюдцам разложил.
Налил в стакан своей настойки,
И хлебец сверху положил…

Поставив рядом пару стопок,
Взяв «Небилет» и «Корвалол»,
(лекарства против нервотрёпок)
Обратно к бабушке пошёл…

Он плёлся, ног не поднимая...
Держа в своих руках разнос…
Всё вспоминал, идя, вздыхая…
Как много было горьких слёз…

Хоть бабка деда отругала,
Ну, в чём-то, всё же он был прав…
Судьба их сильно потрепала…
Двоих детей - за раз, забрав…

Придя в беседку дед увидел:
Как бабка вся в слезах сидит…
Он это, в общем-то, предвидел,
Но, чтобы так рыдать… навзрыд…

Такого, не было давненько…
Дед поспешил быстрей дойти.
И бабку приобняв маленько,
Он ей шепнул: “Ты не грусти …

Не лей слезу из глаз усталых.
Почти что двадцать лет прошло…
Мы слёз уж пролили - немало…
И, всё равно - не помогло…”

“Людская мудрость - нам гласила:
Слезами - горю не помочь…
И мы старались, что есть силы,
Всю боль на сердце превозмочь”…

“Видать - у нас судьба такая.
Такую карму - Бог нам дал…
И я, молясь, к нему взывая,
Ответа, так и не узнал…

Давай-ка «Корвалолу» выпьем,
Приглушим боль от всех утрат.
И скорби дух - из сердца вынем…
Нам не вернуть детей назад….”

⁣Подборка
стихов «Размышления о сокровенном»


Тайна,

по имени - Ты...

Ты
- моя главная Тайна,
Ты

- моя первая нежность,
Так,
мимоходом, случайно
В
сердце проникшая Вечность.
Можешь
смеяться ли, злиться,
Мне
не звонить месяцами;
Можешь
мне даже не сниться
Всё
зачеркнув между нами...
Можешь
уехать надолго,
Можешь
совсем там остаться,
Знаешь,
всё это без толку -
Нам
никогда не расстаться.
Если,
сбежав на край света,
Напрочь
сожжёшь все мосты, -
В
сердце останется эта
Тайна,
по имени - Ты...

Мечты…

Ну,
и как дальше жить?
Кто
подскажет?
Отпустить
и забыть? -
Странно
даже…
Как
я раньше жила?
Я
не знаю…
А
сейчас подошла
Близко
к краю…
Вот
бы мне развести
Руки
– крылья;
Ненароком
свести
Сказку
с былью.
Полететь
над землёй,
Над
обрывом…
Стать
свободной такой
И
счастливой!
И
судьбу обвести
Вокруг
пальца:
К
счастью в гости зайти –
И
остаться…

Сказка

Хочешь,
я подарю тебе солнце?
Вот
оно - у меня на ладонях.
Ты
не бойся, оно не жжётся,
Лишь
лучом тёплым ласково тронет.
Хочешь,
я подарю тебе ветер?
Не
шальной, не злой, не холодный;
Самый
нежный и свежий на свете,
Самый
юный и самый свободный!
Хочешь,
я подарю тебе море?
Бесконечное,
синее, чистое,
Эти
волны, эти просторы,
С
парусами, заливами, мысами.
Хочешь,
я подарю тебе сердце?
И
оно никогда не обманет.
Ты
им можешь, как солнышком греться,
В
час, когда тебе холодно станет.
Хочешь,
я подарю тебе сказку?
Нет
прекрасней её в целом свете:
Жили-были
мы, долго и счастливо,
Там,
у моря, где солнце и ветер…

Горькие размышления о Родине…

Много стекла и бетона,
Много асфальта, металла,
Денег вокруг – миллионы,
Только Людей здесь так мало…
Много крестов и погостов,
Много разрухи, бурьяна…
Земли – на многие версты…
Только людей здесь так мало!..
Выжили в сороковые,
Матушку-Русь отстояли!
Ну, а теперь-то, Россия,
Где все твои Россияне?
Властвуют деньги над миром,
Всюду – лишь жажда наживы…
Русские! Мы ж не такие!
Мы же пока ещё живы…
Люди с душою красивой,
Добрые щедрые Люди!
Вы – боль и совесть России,
Так всегда было и будет…

Конь степной –
Урал-река

Урал могучий мчится
вдаль,
Как резвый конь,
он жадно дышит;
А степь волной
ковыль колышет...
…Всё было так,
когда-то встарь…
Теперь же – не
узнать коня:
В загоне темном
одноместном,
Вкусив покой
темницы тесной,
Всё чахнет он
день ото дня…
Колечки гривы
золотой
Повисли прядью
неопрятной,
Над телом слабым
необъятным
Кружит слепней
жестокий рой…
Зачем так
обошлись с тобой?!
Ты был, как
ветер, - быстр и волен;
Теперь -
стреножен, вял и болен,
Покорен участи
любой…
Прости нас,
дорогой Урал,
Беспечных и
недальновидных…
Мы недр тебя
лишили рыбных,
Ты мелким,
жалким, грязным стал…
Нет, это нужно
изменить!
Долой засовы,
настежь двери;
Давай, Урал, в
тебя я верю!
Вставай! Не дай
себя убить!
Тебе поможем мы
опять
Стать
полноводным, судоходным,
Беспечным,
буйным и свободным,
Воспрять, вернув
былую стать!
И снова ты,
степным конём,
Помчишь, ликуя
от свободы!
И, на твои
любуясь воды,
Тебе мы славу
воспоём!

Накануне Дня Победы

Жидкие шторы не спасают от слепящего солнца, а математик нудно объясняет новую тему.Механически переписываю теорему с доски, параллельно витая в облаках, мечтая олете, пионерлагере с переплётным кружком и знакомствах с интересными мальчиками…

Скорее бы лагерь! Мне хочется отдыхать: купаться, играть, читать. Осенью 83-го наш 7«А» избрал меня старостой, и к концу года очень устала.

Мои витания в облаках прервал вежливый стук в дверь. Вошла наша классная руководительница — Ирина Маратовна со своей объёмной сумочкой и спросила у математика:

— Игорь Олегович, позвольте сделать объявление?

— Ради бога. О! Вот извонок. Ребята, до свиданья!

Учитель быстро собрался и вышел. Ирина Маратовна замялась, подбирая слова:

— Ребята! Завтра вы,наверное, проведете со своими родными, радуясь отдыху среди недели, а ведь это— День Победы. Поэтому сегодня нам доверили поздравить с наступающим праздником ветеранов, живущих близко от школы.

Она взяла в руки тетрадный лист.

— Вот имена и адреса пяти фронтовиков, нужно от имени класса поздравить их. Понимаете? Но это ни в коем случае нельзя делать формально, а только прочувствовав, что совершили ветераны для каждого из нас. Это почётное поручение мы должны выполнить хорошо…

При слове «почётное» Розалия, сидящая впереди меня, фыркнула и вскинула руку,заявляя с места:

— Ирина Маратовна! Мне нельзя в музыкальную школу опаздывать. Мама говорит: «Вся семья из-за пианино по одной половице ходит! Не подведи!»

— Ну… иди, — неуверенно разрешила учительница.

Я ждала: кто из одноклассников отзовётся, чтобы помочь. Учительница, выложив на стол альбом и дефицитный набор фломастеров, продолжила:

— Ребята! Нужно нарисовать открытки, они будут для ветеранов гораздо дороже печатных картинок. Вы согласны со мной?

Я подумала: «Ещё не легче! Так, по рисованию у меня — шаткая “четвёрка”,значит, каждый второй ученик справится лучше меня. Но даже интересно, чем дело закончится?»

Розалия,выходя из класса, успела махнуть подружкам, намекая: «А вы что ждёте?» Тут же над партами взлетели три руки.

— Вы пойдёте к ветеранам? —в голосе Ирины Маратовны звенела радость.

— Мне тоже в музыкалку…

— А нам в изостудию бы…

— Да… Конечно, это тоже важно. Идите.

Девочки быстро выскользнули за дверь.

— Мальчики! Может быть,именно вам, как будущим воинам, лучше поздравить?

Рыжий Вадим встал и серьёзно сказал:

— А у нас в хоккейной школе последний раз в сезоне — лёд. Тренер сказал, что прогульщики пусть пеняют на себя. Мы пойдём, ладно?

— М-да. Ну, идите. Не привязывать же вас.

Грохот отодвигаемых стульев вызвал шушуканье и переглядывание, словно Ирина Маратовна превратилась в учителя-новичка, неумеющего держать дисциплину. Она переминалась у доски и переводила взгляд с одного на другого ученика. Учительница остановилась рядом со мной, а я демонстративно стала разглядывать свои наручные часы, думая: «Было бы чем поздравлять там: цветы, конфеты, книги — я бы пошла…Но почему так поздно?» Она будто услышала меня и с трудом произнесла:

— Ребята, прошу прощения,что такое поручение — и в последний день. Я… отвлеклась из-за оформления больничного листа, хотя должна была всё раньше подготовить.

В классе на пару секунд воцарилась гулкая тишина, а потом все оживились и стали тянуть руки. Не дожидаясь, пока спросят, ученики называли причины срочного ухода:

— У нас пудель старенький.Не может долго без прогулки.

— Мы на кросс готовимся.

— К зубному!

— Папа ждёт. Едем могилы родных обиходить.

Ещё десяток разных секций, по словам одноклассников, непременно лишат воспитанников бесплатного спортивного инвентаря и посещения бассейна, если опоздать на тренировку.

Я понимающе усмехнулась: раньше была в такой секции, где абонемента на бассейн лишали за прогул.

Двое пацанов с галерки улизнули в дверь, на секунду оглушив нас шумом школьного коридора. Наверное, спешили в туалет.

Ирина Маратовна переводила потухший взгляд с одного ученика на другого и растирала висок — прямо как моя бабушка, когда у неё болит голова. Вдруг встал Эдик — кудрявый самоуверенный сын профессора — и развязно спросил:

— Зачем так лезть из кожи?Давайте подождем год, и на 40-летие Победы поздравим, как следует.

Я растерялась от этих слов. А Ирина Маратовна, смерив Эдика долгим взглядом,посмотрела на оставшихся ребят и заговорила проникновенным, но властным голосом. Голосом комиссара.

— Ты прав, Эдуард, сегодня есть лишь мои фломастеры и альбом. И что? Может, через 20 лет поздравить? Или лучше через 40?.. Да поймите же вы! Они… они для нас всю войну, каждый день из 1418-и жизнью рисковали! И представить не могли, что под пулями ходят для таких…малоблагодарных. Нам же это самим необходимо: поздравить Победителей. А через год… не все старики доживут. Так давайте сделаем доброе дело вместе и сейчас!

— А я разве против? —смущённо прошептал Эдик и выскользнул из кабинета во время звонка на вторую смену.

— Ничего не успеваю, —горестно вздохнула Ирина Маратовна, — придётся самой после работы обойти ветеранов. Ты, Яна, иди тоже: и так субботники и дежурства подстраховываешь…

Но я всё сидела, думая: «Кто, кроме меня?» И одновременно прокручивая собственных «планов громадьё»! Так, завтра, 9 мая, мы с родителями поедем в деревню:поздравим дедушку-фронтовика и посадим картошку. А сегодня хочу отреставрировать бабушкин сборник Пушкина с засушенной незабудкой. Иначе совсем развалится, а бабушка им дорожит, не знаю пока, почему, может, какая-то любовная история?..



Когда ушли последние ребята, Ирина Маратовна вдруг распахнула окно. На её лбу блестел пот.

Я уже понимала, что обходить ветеранов буду сама, и пошутила любимой фразой,прибавлявшей мне смекалки в трудностях:

— Ирина Маратовна, а знаете, «Чапай думать будет!» — и добавила. — Давайте адреса, фломастеры и альбом!

Она обняла меня и погладила по спине. Я смутилась от неожиданной нежности и скороговоркой выпалила:

— Правда, сегодня хотела быть дома. Но это ничего! Для бабушки сборник переплету в другой день. Он лежит и есть не просит.

Я отчеркнула ближайший адрес ветерана. Села за парту и, убеждая себя, что «не боги горшки обжигают», нарисовала в альбоме салют и тюльпаны. На обороте красной ручкой написала самые добрые слова: «Дорогой Виктор Макарович, Воин,защитивший мир. Мы желаем Вам здоровья, счастья, любви близких и вечно мирного неба». Остальные открытки решила рисовать, сидя на лавочке у дома следующего ветерана.

До нужного дома добралась быстро и, чуть поколебавшись, вошла в тёмный подъезд.Сразу противно запахло кошками, оказалось, тянуло из зарешёченного входа в подвал. Потом я чуть не поскользнулась, наступив на что-то. Мелькнула мысль:почему мы в подъездах мусорим? Площадку первого этажа пробежала, задержав дыхание. Нашла!

На двери табличка «Здесь живёт Победитель — Виктор Макарович Троицкий». Как хорошо назвали участника Великой Отечественной войны — Победитель! Жму на звонок.Тишина. Ещё раз жму, смотрю вокруг и замечаю, что на полу от этой двери вниз идёт пунктиром красно-зеленая тропа… из тюльпанов. Он что… умер… я опоздала?!

У меня пересохло в горле, и побрела домой. По дороге думала: зачем мне такое выпало? Догадалась про Ирину Маратовну и подумала: так это же здорово! Это правильно, что именно я узнала эту скорбную весть, а не она. Если бы она поскользнулась на тюльпане и упала? Или ей бы открыли дверь, а она бы расстроилась и… Я не стала додумывать эту мысль.

Вечером мы с девочкой из параллельного класса поиграли в бадминтон во дворе. Она убежала домой со своими ракетками, а я сидела на скамейке в рождающихся сумерках и думала: почему последние минуты игры — самые сладкие? Хорошо бы намазать воланчик фосфором, чтобы видеть его в темноте!

Вдруг в окошке первого этажа зажёгся свет, и Розалия, распахнув раму, крикнула:

— Яна, как там ветераны?Если б хоть за день знать, помогла бы с открытками. Я же рисовать люблю.

— Розали! Ещё не поздно.Завтра всё вручим! Можно, сейчас альбом и фломастеры передам?..

Она отпрянула от окошка, но через минуту вернулась:

— Хорошо. Давай, приноси.

Пока я шла домой, всё думала о Розалии.

Мало знаю её и завидую! Её бабушка и дед — известные в городе музыканты, и она к музыке способная!

Розалия— вовсе не «сухарь», но на обучение игре на фортепиано у неё уходит море времени.

Розалия открыла дверь, и я тихо выпалила:

— Розали, только по-честному, ты правда хочешь мне помочь?

— Хочу. Но завтра в музыкалке отчётный концерт… А кто тебе ещё поможет?

— Знаешь, у нас дома всегда в запасе пара купленных открыток. Я их заполню. Две нарисуешь?

— Легко! Яна, а когда вручишь? Вы же из деревни обычно затемно приезжаете.

— Постараемся вернуться раньше.

Пообещав это, я вышла во двор с ощущением восторга и желанием выплеснуть энергию. У меня так бывает: что-то не получается, а потом вдруг начинает удаваться, и в эти минуты я лезу на крышу родной пятиэтажки и любуюсь городом или спешу на школьный двор, разбегаюсь и прыгаю в яму с песком — «бух», почти визжа от мышечной радости.

Вот и сейчас я приземлилась и заметила в свете фонарей, что напротив ямы скоро расцветут сибирские ирисы. Вдруг жгуче захотелось их сорвать, и решила: «От двенадцати цветов не убудет! А зато ветеранов порадую не только открытками!»

Бережно сорвав цветы, опять прибежала к Розалии.

— Ух ты! Дай порисовать ирисы! — загорелась она.

— Держи… Ого, до чего открытку сделала красиво! А утром можешь ветерану сама вручить? Хоть одну из четырёх?

— Погоди, Яна, я не обещала разносить! Мне ещё костюм гладить.

— Хочешь, помогу? Руки помою и…

— Здорово! Я уже марлю увлажнила. Утюг поставь на «шерсть».

Мы занялись делом: я погладила юбку и блузку, а из-под кисточки Розалии, как живые, родились фиолетовые ирисы.



…Когда мы с папой и мамой посадили картошку, то поставили праздничный стол прямо в огороде, между колодцем и баней. Благодаря бабушке, на нём было много еды:окрошка, разносолы и пирожки с разными начинками! Главным за столом был дедушка— отец моей мамы, чьими руками было построено здесь всё. Только скворечник сколотил папа с моим братом Олегом, который служит в армии.

Последние три года из-за инсульта деда плохо слушалась правая сторона тела, и речь была нарушена. Бабушка и сейчас ласково ухаживала за ним, кормила с ложечки, а он благодарно гладил её по руке.

Мы все — папа, мама, бабушка и я — спели «Землянку». (Как здорово, что наш класс разучил её год назад!) Дед смахнул слезинку, а на этих строках даже попытался подпевать:



Бьётся в тесной печурке огонь.

На поленьях смола, как слеза.

И поёт мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза…



Вскоре он устал, и мои родители, доведя его до кровати, ушли поздравить своих друзей,живущих на соседней улице.

Бабушка уложила деда.

Она вышла ко мне, и мы вдвоем стали рыхлить землю в цветнике, где росли тигровые лилии и мальва. Немного поработав, бабушка, охнув, распрямилась и села на открытую веранду, с которой было видно и деда в доме, и меня.

— Ты о чем задумалась,внученька? Или мне показалось?

— Я дома старый сборник Пушкина нашла. Помнишь, бабушка, он ведь твой, да? А почему он у нас в шкафу лежал?

Бабушка пристально посмотрела на меня, будто решаясь на что-то важное, позвала сесть рядом и тихо сказала:

— Яночка, я ведь уже доживаю. Когда-то закроются глазоньки мои. Вот и захотела все самые дорогие мне вещицы наперёд добрым людям отдать. Вот и старшей дочке книжку Пушкина, как от сердца оторвала, ведь там…

Бабушка сверкнула глазами, щёки покрылись румянцем; я замерла в предвкушении истории,но её позвал дед. Попросив меня полить клумбу с астрой и календулой, она ушла в дом.

Я и не представляла, что пять минут могут показаться вечностью!

— Ведь там между страницами, — продолжила она, вытирая влажные руки о фартук, — первый шаг Паши ко мне… отразился.

— Как это? — выпалила я,неравнодушная, как говорит папа, «к душещипательным историям».

— А так. Мы днём тракторный завод строили… Вам в школе рассказывали: он в войну танки Т-34 выпускал?(Я кивнула.) А вечерами, как могла, молодёжи грамотёшку подтягивала:вместе писали, читали. Дак Паша на ночь книжку попросил, а вернул с закладкой,со значением. Ты, Яна, видела, что там?

— Незабудки?

— Точно! «Не забывай меня»,значит. Ты бы знала, к какому стихотворению положил!.. У меня прям душа распахнулась.

— К какому, баб?

— А ты книжку сама прочитай да догадайся!

— Не могу, бабулечка. У меня сегодня поручение, и к школе надо готовиться. На неделе прочитаю… Знаешь,ба, я же умру от любопытства, пока не приеду сюда в воскресенье и не проверю догадку! Ты скажи, не томи, а?

— Экая проныра! Верёвки из меня вьешь! — засмеялась бабушка. — Сначала ты расскажи: какое поручение?

Я кратко рассказала бабушке про вчерашний день, не забыв сорванные ирисы, но умолчав о приходе в подъезд покойного ветерана. Бабушка покачала головой и,наконец, спросила:

— А в прошлом году вы как справились?

— Тогда Ирина Маратовна попросила меня проводить её в школу, чтобы донести тюльпаны, привезённые из сада. Она приглашала ветерана… Павла Петровича на встречу с классом.

— Вот оно как, — задумчиво произнесла бабушка и, вздохнув, посмотрела на меня. — Волнуюсь за тебя, Яночка.Не обижают ли тебя соученики, мол, «белая ворона» перед учителем хочет выслужиться?

В первую минуту я растерялась, как ответить, не расстроив бабушку, а потом нашлась:

— В пятом классе меня немного дразнили: «деловая колбаса»… Потом дома кааак навалилось! Олежку забрали в армию. Папа — как говорит мама — не сразу одолел беса в ребре.

У меня вдруг комок подступил к горлу, не давая говорить. Я убежала в дом,хлебнула кваса, погладила рыжего Ваську с рваным ухом, отдыхавшего на сундуке,услышала ровный храп деда и, успокоившись, вернулась к бабушке.

— Вот стала здесь за троих ведра таскать, копать и окрепла… А когда на уроке дальше всех прыгнула с места и выжала кистевым динамометром 28 кило, мальчишки чуть шеи не вывихнули, глядя из-за спины физрука в журнал на результаты!

Бабушка обняла меня и заплакала. Тут мне показалось, что синоним грибного дождя у людей— это радостные слезы.

Улыбаясь и гладя меня по голове, она сказала:

— Запомни же, каким стихотворением Пушкина привлек меня твой дед:



Пустое ВЫ сердечным ТЫ

Она,обмолвясь, заменила,

И все волшебные мечты

В душе влюблённой возбудила.



Я так обрадовалась, что мне показалось: могу свернуть горы!..

Попрощавшись,я поспешила на автобус.



В тот вечер у нас с Розалией получилось застать и поздравить ирисами и открытками всех оставшихся ветеранов: медсестру, двух танкистов и сапёра. Кстати, сапёром воевал и мой дед.

К счастью, все они жили в семьях и ходили на своих ногах. В квартире медсестры нас напоили чаем. Она, Анна Ивановна, рассказала нам про вагон-госпиталь, где служила. Я вспомнила про инсульт деда, и получила совет, как уберечь бабушкину спину…

Потом мы гуляли с Розалией по скверу, где горели фонари. Я была счастлива, что все четверо ветеранов оказались живы и приятно удивлены поздравлением. А ещё эти беспокойные сутки помогли нам, таким разным девчонкам, подружиться!

— Знаешь, Яна, по сей день я не понимала слова: «Это радость со слезами на глазах». Подпевала, а не чувствовала, — шепнула подруга и зажмурилась.

— То же самое, — сказала я,чуть не заплакав, когда за мгновение пролетел перед внутренним взором сегодняшний день: мой дед с наградами на пиджаке, слёзы и объятия бабушки; эти четверо стариков, которых я уже никогда не забуду и, наверное, поздравлю через год. Или не успею?

Потом мы бросили две копейки в телефон-автомат и, дозвонившись, рассказали Ирине Маратовне, как выполнили поручение.

— Девчата, какие же вы всё-таки!.. — воскликнула она и добавила. — Мне придётся в больницу лечь.Держитесь все дружно, ладно?

Через неделю я сидела в кабинете вожатого. Активисты школы планировали День пионерии,когда прозвенел телефон. Это Павел Петрович, выступавший в нашем классе год назад, просил помыть окна и срезать клёны-самосейки.

Я сразу сообщила классу о просьбе. Волшебные слова — «в любое время» —помогли наиболее занятым ребятам откликнуться на этот раз. Две подружки Розалии и хоккеист Вадик не подвели!



** *

А спустя полгода, у Ирины Маратовны родился сын, и она дала ему имя Виктор.Скорее всего, в честь родственника, а я хочу верить — в память того Победителя,навестить которого мы не успели.

⁣Подборка стихотворений


Распутица

Строки беспокойны и
беспутны.

Вновь в полях подолы белых копей

Скопом тонут в талой топи, будто

Кто-то под землёю баню топит.



Птицы шепелявят, как придётся.

Парко, словно этот странный кто-то

Выпил больше сотни стопок солнца.

Все плывёт, и пахнет снежным потом.



Лес разгулью на потеху пущен,

Потому и тропы, прытко тая,

Сутки напролёт в раклякшей пуще

Под руку с распутицей плутают.



Потому-то и ручьёв потоки

Током по проталинам бурьяна

С топотом проносятся, и строки

Патокою из сугробов пьяны.





Посвящается Б.Л. Пастернаку

***

Сад снова стих. Я вышла
на порог

И вновь ловлю в далёком отголоске,

Как выбрать верный путь из двух дорог.

Ответь, Отец, не брось на перекрёстке!



Прошу Тебя, не отвращай Лица,

Когда во всем хочу дойти до сути.

Веди вперёд, но только до конца.

Не оставляй наедине с распутьем!



Я знаю, всем написано за нас.

В театре мы не более, чем тени.

Но как тогда понять сплетенья фраз,

Сплетенье мыслей и судьбы сплетенья?



Сокрестий много, крест всегда один.

И жизнь есть паутина, а не поле.

Молю лишь об одном, Отец, веди!

Я всю себя Твоей вверяю Воле.





***

Д.П.И.

Я слышу топот с авлосом на пару.

Плывет в глазах всю ночь не спавший сад.

Вторые сутки льет, как из канфара,

Но что это? Капель? Иль плач менад?



Вода и снег смешались, город тонет,

И лужи, словно кратеры, полны

Звенящим хрипом, и в хрипящем стоне

Нельзя понять, ручьи ль журчат в агоне,

А может, ржут за лесом в поле кони,

Не все ль равно? Так подставляй ладони

И пей пьянящий душу шум весны.



Прошу, пусть та, что разрушалась против,

И тот, что возводился вопреки,

Уйдут на дно, чтобы к Страстной субботе,

Нам удалось тщеславье побороть, и

Над книгою в старинном переплете

Простилось все, сойдясь в водовороте,

И с ноты «до» был взят пассаж строки.



О, если б все, написанное нами,

Стер со скрижалей сосен Аполлон,

И Одиссей, а, может, просто странник,

Вскочив на электричку, с поля брани

Пустился в путь, в Итаку, утром ранним,

Как блудный сын – на колокольный звон.





Рождественская
ночь


Когда ещё был
толстым календарь,

А новый год - неопытен и робок,

Без повода расплакался январь,

Взахлёб глотая кашу из сугроба.



Он всхлипывал, сморкался в облака,

И весь дрожал болезненно и мелко,

И небо сонно по его щекам

Катилось звёздной россыпью в тарелку.



Жизнь начиналась с чистого листа.

Январь без сна ворочался в кровати.

Он знал, что в эту ночь одна верста

Ложится меж рожденьем и распятьем.



Текли по стёклам, тая, фонари,

По стенам, суетясь, сновали тени,

Забыв, что от заката до зари

Их отделяет лишь одно мгновенье...



К утру январь затих в слезах, устав.

И, задремав, увидел лес и весенний,

И снежные поля, а меж - верста,

Всего одна - от яслей до креста,

И сотни - от креста до воскресенья


⁣

Романс

«Плывёт
в тоске необъяснимой

среди кирпичного надсада

ночной кораблик негасимый

из Александровского сада...»

(Иосиф
Бродский)



Сквозь межресничие бессонниц

Лиловый стол и шаль на стуле

И монотонный топот конниц

Штурмующих сокрестья улиц

Их немигающие фары

И плоский город в плоской раме

На подоконники бульваров

Стекает жёлтыми огнями

И в синеве проспектов тени

Безлюдных душ, бесптичьих кровель

И смолкнувших на полуслове

Бездомных строк оцепененье

И чашка с недопитым чаем

И у пустых кормушек войны

И силуэты пар случайных

Плывут в тоске, не замечая

Всего, чего так недостойны

Дворы и тихий переулок

Калитки профиль одинокий

И замерший фонарь сутулый

Кого-то ждущий у дороги

Кого-то ждущий, словно верит

Что утро все начнёт сначала

И на ночь не закроют двери

И стаи лодок беспричалых

В беззвездьи из-за горизонта

Спустя века к земле пристанут

Что всё – не сон, и для кого-то

Слова чужих родными станут.

⁣Дачный дроид

Комедийная монодрама для опытного актёра и робопса. 6+

Действующие лица:
ДЕД - человек.
РОБОПЁС - дроид.

Чистейшее ночное сентябрьское небо внезапно пересекает из конца в конец тонкая струя огня - это след от миниатюрной ракеты. Так летит беспилотный реактивный доставщик. Ракета достигла точки назначения, но тормозные сопла у неё - китай, и она на некоторое время повиснув над кустами разнообразных садовых цветов частных угодий на краю опустевшего села, с треском свалилась прямо на ухоженный раскидистый куст красных роз. Получилось драматично. Как на неудачных приземлениях спейс икс у Илона Маска.

Пауза.

Ракета торчит из земли в окружении побитых цветов. Пыль медленно оседает на участке. В соседней деревне остервенело лает собака. Несмело запели ночные птицы. На пруду заквакали лягушки. Из мрака слышен протяжный гудок ночного поезда. Из леса доносится пение кукушки. В окне дома на участке зажёгся свет. Слышно что-то скрипучее и резкое, кажется, старческое брюзжание.
Ну да, это оно.

ДЕД: Твою мать.

Точно оно.
Теперь ясно, что это - дед, которого катастрофа с доставщиком в его цветочном саду заставила утеплиться и выйти из дому.
А вот и он, дед, одетый в телогрейку поверх футуристичной пижамы, резиновые сапоги и шерстяную шапку, вооружённый топором, вышел из дома и смотрит на разбившийся доставщик, высветив его фонарём.

Пауза

ДЕД: Бум пам. Пам пару парам.

Он хмуро напевает.

ДЕД: Бум пам. Пам пару парам.

Кажется это Буланова.

ДЕД: Бум пам. Пам пару парам.

Точно, Буланова.

ДЕД: Пару папу парам... Тьфу.

Он обильно сплюнул.

ДЕД: Какая свинья!

Теперь прочистил нос, зажав пальцем одну из ноздрей.

ДЕД: Неееет... Свинья так мерзко не стала бы поступать... Ну и? Что ты такое?!... (идёт осматривать доставщик) Очень надеюсь, что это злые захватчики из далёкого космоса... Мм. Понятно. Космические доставки яндекс планета... Ну, ты - гадина! Ракета тупорылая! Бьюсь об заклад, ты внутри пустая! Потому что, так неуклюже может приземляться только абсолютно пустоголовый! Пустоголовый как фазан... Как индейка... Как тиктокер! Кретинская турбина! Надеюсь это автопилот, потому что если так ущербно тобой управлял живой человек - то есть повод усомниться в том насколько он живой! Торпеда, скотинская! Космический мусор! Вот-же, ржавая помойка, это-ж ты на... Алых розах валяешься?! Та-а-ак! А кто за это ответит? Меня интересует, за то, что моё имущество пострадало, будет возмещение ущерба?! О-хо-хо! Я вам устрою, корпораты, это будет не возмещение ущерба, это будет возмездие! Я вас в письменных обращениях утоплю! Ваша книга жалоб, благодаря мне, будет толще чем Гарри Поттер и орден феникса, Властелин колец, и все марвеловские омнибусы про парней в трико вместе взятые! Вы у меня на участке будете на коленях ползать, умолять меня о пощаде... Но её не будет! А будет огласка! Будет скандал! Будет разбирательство! Будут расследования, будут посадки, и будет банкротство! Я вас монополистов знаю! Вы лишней копейки на тормозные фарсунки для суб-орбитального двигателя не заплатите! Вам там на яхтах, под палящим солнцем делать нечего, только кремом от загара себе животы свои толстенные натирать! Хоть-бы вы на этом креме поскользнулись, да в воду свалились все, а пузо вас пусть на дно тащит. А на дне пускай вас ваши клиенты ждут, с чеками и вопросами про НДС... Да, да заказчики ваши - донные рыбы, потому-что заказывать у вас - это дно! Заказчики доставок, тоже мне, лодыри, домоседы, легкомысленные неумехи, безответственные транжиры и неспособные повзрослеть инфантилы, дрожащие от страха каждый раз, как оказываются за дверью своих крошечных, недо-отремонтированных, неухоженных и неубранных, взятых в ипотеку, смехотворных, лунных, или что ещё хуже, марсианских квартир в циклопических, убожественных и пыльных колониальных человейниках! Это насколько нужно быть недалёким, чтобы понадеяться, что межпланетная доставка может исправно и без нарушений прав человека, да без сопутствующих разрушений доставить какой либо груз?! И почему я вообще только сейчас узнаю про то, что ко мне на участок уронят чью то ржавую личинку?! Уверен, если это не ошибка, то это какие - то малолетние любители сюрпризов... Сюрпризы... Терпеть ненавижу сюрпризы... Вы там с чего вообще взяли, что знаете меня, и можете без предупреждения мне что-то прислать?! Кто вам сказал, что дымящаяся куча металлолома в моём цветочном саду - это, вот, то, чего мне сейчас не хватает?! Я есть и спать не могу, всё думаю, вот бы на все мои цветы, на каждый бутон отдельно свалилось-бы по одному грузовому космическому фрейтеру с переполненным трюмом! А вот нет!!! Не знаете вы меня, кто бы вы ни были!!! Ничего вы обо мне не знаете! Я ваши сюрпризы в могиле видел! Ни один сюрприз никогда ещё не попал в точку, и, конечно, не попадёт! Сюрпризы придуманы не для того, чтобы порадовать сюрпризом кого бы то ни было! Они придуманы хитрыми барыгами для того, чтобы продавать злосчастным любителям делать сюрпризы, всякий бестолковый мусор, судьба которого - в лучшем случае валяться на полке и собирать пыль, а в худшем - похоронить под собой куст алых роз, которые я как раз только завтра собирался подрезать! Которые росли под моей заботой и под моим присмотром не для того, чтобы быть в одночасье уничтоженными чьим-то максимально нежеланным сюрпризом в моём цветочном саду! Попробуйте, вырастите здесь у нас такой цветочный сад! Попробуйте, а я на вас посмотрю, беспечные фантазёры! Посмотрю, как вы, своими привычными только на кнопки жать пальцами, пытаетесь не уколоться об саженцы, как вы силитесь их уберечь от холода, и от зноя, посмотрю как вы слёзы будете лить в те самые лужи, что образуются во время ливня, который все ваши цветы побьёт о землю, о, да, вы будете стонать, а я буду смеяться! Потому-что невозможно у нас в этих широтах вырастить такие первоклассные цветы! Невыполнимо это! А я вырастил! Потому-что не знал, что не нужно этого делать! Не знал, что на нашей планете нет ни одного безопасного места, где можно вырастить какие либо цветы, нет! Все мои начинания на этой планете, все мои труды будут жестоко растоптаны! Эта планета - слишком маленькая! Невозможно в неё прицелиться доставкой так, чтобы не попасть в продукт моего труда! Или что, там у вас в карте мой участок помечен, как свалка космического мусора?! Я бы не удивился, если-б это оказался один из тех бестолковых обесточенных орбитальных спутников, бесполезно вертящихся со сверхзвуковой скоростью, вокруг этого забытого куска камня, бороздящего убийственные просторы холодного космоса. Потому что все случайности, все законы природы, включая даже притяжение - они будто сговорились сделать всё от них зависящее, лишь бы моя жизнь стала невыносимой и бессмысленной! Но, нет! Тут нет вины физики, нет случая, тут, конечно, вопиющая дешевизна и из ряда вон выходящее несовершенство техники! Обалдеть! Колонизировали марс, клонируем домашних животных, расшифровали к чёртовой матери весь человеческий геном, а почту доставить нормально так и не научились! Так было сто лет назад, так есть сейчас, и через ещё сто лет, руку даю на отсечение, будет такая же чепуха! Такие вот мы! Такую вот хтонь нам завещали наши родители! И в таком-же декадансе нашим детям детей делать... Хотя этим-то всё нравится! Беспечные арендаторы марсианских панелек. Легкомысленные любители дышать искусственным воздухом моногородков марсианских промышленных колоний. Первооткрыватели. Пионерия. Лишь бы подальше от Земли. От природы. От родины. И от меня.

Дед топором слегка толкнул доставщик, и тот внезапно открылся издав громкое шипение. Из открытой крышки наружу выскочил робопёс. Он занял красивую позу, слышна аудиозапись с музыкальными эффектами, лёгкой синтезаторной музыкой и следующим текстом энергично и весело записанным популярными актёрами:
"Ты. Она. Они. Мы. Я. Яндекс.
Яндекс планета. Доставляем по всей солнечной системе.
-Уау, даже на меркурий?
-Да! Даже туда.
-А зачем? Там ведь никто не живёт! -Зачем? Потому-что можем!"

ДЕД: О-хо-хо, табуретка, значит. Ну ничего. Я в своё время без малейшего сожаления айфон выкинул, и тебя сейчас запросто, да какой там, с удовольствием выкину.

В это время робопёс пытается найти пространство для проекции, ищет ровную стену, на деле же сканируя пространство вокруг себя топчет поваленные и недоломанные доставщиком цветы.

ДЕД: Стой! Остановись! Уйди отсюда! Да не сюда! А-а! Подлец, розы уже угроблены, теперь ты мне рододендроны решил поломать?! А вот я тебе сейчас вмажу хорошенько! А-а! Моя гортензия! Хватит скакать как полоумный, остановись! Ты что слепой? Не видишь, на петуньи встал, прочь!

Пёс находит стеклянную стену парника для хризантем, лилий, настурций и тюльпанов, начинает проецировать видео. Первые кадры - это типичный марсианский ландшафт, рыжие скалы. На холме вдалеке стоят две человеческие фигуры и приветственно машут руками.
Дед совершенно не заинтересован в просмотре видео, он заботливо поправив гортензию вскинул двумя руками топор над головой и бежит на робопса.

ДЕД: Не-на-ви-жу! На тебе!

Робопёс ловко отпрыгнул избежав фатального яростного разрубления топором. Дед-же поддавшись очередному предательскому закону природы, на этот раз инерции, пробил стену парника и свалился на стеллаж с цветами, прилично их помяв.

ДЕД: Да ёжтыть! Ты что наделал, а? Ты меня слышишь? Отвечай! Не можешь?! Вредитель какой! Стой ты уже на месте, железка бестолковая!

Дед встаёт, и заботливо приводит в порядок стеллаж с цветами.

ДЕД: Скачешь, ничего не понимаешь, не можешь ответить, ты что, робот - козёл?! Хотя о чём я, от козла польза есть, а ты, как я посмотрю, исключительно вредить запрограммирован, да? Лучше-б ты мне в лоб сразу дал, чтобы я эти руины не увидел! Из-за тебя вот, безмозглого, да что уж там, безголового кобеля, я парник свой проломил! Как они у меня теперь осень-то перенесут?! Ну, что ты смотришь на меня, антагонист?!
(цветку) Стой ты уже... Бестолковый тюльпан, нужно было кактусы здесь растить, они не свалились бы под моим весом. А парник - то! Вот это качество, вот это постройка! Ну, надо же, мизинцем его тронешь, он уже складывается как карточный домик! Не парник, а крекер какой-то! И ведь у всех парники - вон, зиму стоят - и ничего, а этот? Этот даже дыхания моего не смог выдержать! Надо было из бумаги делать, глядишь дольше б простоял! Да что ты скачешь? Это всё из-за тебя, ИИ! Только ты не искусственный интеллект, а искусственный идиот! Всегда бесила эта возня вокруг создания искусственного разума, ну куда вы лезете? Тут в бошках миллиарды лет всё формировалось, и то вон некоторые Дудю лайки ставили, а вы хотите интеллектуальных роботов... Вот, пожалуйста прекрасный образчик интеллекта! Интеллекта навозного жука, видимо. Хотя нет, настоящие кататели какашек - это вот эти программисты, и эти айтишники, которых мы возвели на пьедестал! Мы им зарплаты самые высокие, а они нам баги, глюки и глитчи на лопате под нос! Нате, кушать подано!.. Так, где моя лопата? А ну, уйди!

Дед к этому времени кое-как поправил стеллаж в разбитом парнике. Он вновь поднял свой большой надёжный топор. Подумал. И положил топор на стеллаж, взяв с него тяпку. Она поменьше. Выставив тяпку перед робопсом Дед гонит его прочь от цветов.

ДЕД: Ты! Уходи!

Дед заметил торчащую из земли лопату, бросил тяпку и принялся вытаскивать лопату, которую ночная земля просто так не отдаёт.

ДЕД: Отдай лопату! Ой!

Всё нормально, это черенок сломался и выскочил из полотна лопаты.

ДЕД: А! И здесь предательство! А ну, уйди!

Дед теперь отпихивает суетящегося дроида черенком, тот сопротивляется. Робопёс внезапно проецирует видео ещё раз, прямо на деда. Тот щурится и продолжает борьбу.

ДЕД: Выключи сейчас! Я тебе дам! Сломаю к чертям! Выключи, блин!

Робопёс, похоже, послушался. Проекция выключена. Дед уловчился, открыл калитку, выпихнул четвероногого робота с участка и закрыл за ним.

ДЕД: Вот так. Пшёл вон!

Робот сидит напротив калитки. Дед идёт в дом. Небыстро. Прибирается. Пытается устранить урон нанесённый участку.

ДЕД: Планета Железяка. Электро-скотина. Кибер-тварь. А лопата-Брут. Бр-р-р... Что сделать, чтобы не мёрзнуть в этих сапогах? Почему раньше можно было носить резиновые сапоги на один белый носок, а теперь я мёрзну в двух шерстяных? Ай! (хлопнул по шее) Присосался. Ненавижу вас упырей. Скорее бы вы все замёрзли, шесть месяцев без кровопийц, о, я буду счастлив, я буду все пол года смеяться над вами, ничтожества. Ай, проклятая роса. Весь участок мокрый, сапоги уже не отмоешь, как на стройке побывал. На стройке метрополитена. В низине. В болоте. Ненавижу стройки, строителей, хищения, сроки и жадных прорабов...

Фу-ф, он, наконец, зашёл в дом, теперь его почти не слышно, хоть он и продолжает гундеть. Робопёс встал и принялся сканировать пространство вокруг себя. Он всячески пытается проникнуть за забор. После нескольких попыток он запускает проекцию на забор и делает звук записи громко, чтобы дед услышал. Мы видим лица сына и дочери деда. Это взрослые люди. Слышим их голоса, они хихикают и паясничают.

СЫН И ДОЧЬ(вместе): И-и-и-и-и-и... С днём рождения!!! Ю-х-ху!!!

СЫН: Тсс! Наш дорогой затворник! Наш схимник! Наш дикарь! Человек природы!

ДОЧЬ: Ага, энт!

СЫН: Дауншифтер! Гамлет! Одиночка! Друг всей флоры и враг всего прогресса!

ДОЧЬ: Сбежавший от него на лоно природы! Или сбежавший от него в лоно природы, как правильно?!

СЫН: Одинокий волк, что хоть и не лев, но в цирке выступать не станет!

ДОЧЬ: В общем, папочка мы тебя поздравляем с днём рождения!

СЫН: Да, папа! Ты, конечно, тот ещё олдфаг, но такое дело, день рождения, и мы решили, что нельзя тебя там оставлять одного...

ДОЧЬ: Да, ты у нас борец за свою независимость, все в город - ты из города, все в космос - ты в теплицу...

СЫН: Ну в общем мы осознаём, что подарок, который мы тебе приготовили тебя скорее всего...

ДОЧЬ: Вряд ли обрадует, вряд ли во вселенной найдётся ещё один такой же враг технологий, да, но послушай, сколько можно быть таким олдом?

СЫН: Таким динозавром...

ДОЧЬ: Таким вчерашним...

СЫН: Таким тобой.

ДОЧЬ: Да. В общем поверь нам на слово. Тебе нужен этот дроид.

СЫН: Он, кстати, вот, твой теперь. Это мы тебе его и подарили!

ДОЧЬ: Сюрпри-и-из!

В этот момент дед услышав знакомые голоса уже энергично вышел из дома, открыл калитку, и увидел спроецированную на забор картинку.

ДЕД: Мой день рождения был неделю назад.

Дроид остановил видео.

ДЕД: Вот такой вот подарочек. Хамство и ёрничество. Межпланетный троллинг. Такие вот у меня детишки, гордость моя, ага, сам воспитал, вспомнили про батюшку своего любимого, решили ему всю свою благодарность проявить за счастливое детство, за заботу, за образование, за то, что вот папа спину гнул, лишь бы детки были сыты и одеты. Они вот теперь на Марсе блоги снимают, а отец на даче мёрзнет. Вспомнили. Спустя неделю. Обоим по тридцатке а память хуже чем у стариков с деменцией. Вспомнили. Вовремя, я их как раз СЛЫШАТЬ НЕ ЖЕЛАЮ! Спустя неделю поздравить решили! Да, потому-что им всё равно! У них такое поколение! Им ничего не надо! Они ничего не хотят! Никто никому ничего не должен! Ни отцу, что их на свет родил, на ноги поставил, да в жизнь билет дал, никому вообще! Ну а что я хотел? Не надо было рожать. И рождаться тоже не надо было. А кому вообще нужны эти дни рождения? Что конкретно я праздную в этот день? Свои первые слёзы? Обрезание пуповины? Первый удар по заднице? Что мы сделали вообще, в чём наша заслуга?

Внезапно в траве что-то зашелестело.

ДЕД: Хуже только то, что потом так-же, без нашего участия всё кончится. Вот уж что более дурацкое, чем рождение - это смерть. Эта-а-а-а вообще фаворит. Как явится, так все и ахнули, здасьте! Что? Кто? Куда? Был человек только что, а теперь уже обломки какие-то. И куда их теперь? Соберутся всей толпой и давай слёзы лить... По ком слёзы льют? Какой прок от них? Ой, ну люди эти, безмозглые, одно слово - проза. Пошлость. И ещё зная всё это, всю эту мимолётность, всю эту бессмысленность, весь этот холод, они-ж ещё и Марс поехали покорять. Тяга эта неизведанное изведывать, смешно просто. Ну изведаете, и что? Всё равно же все одинаково кончите. Технологии они создают. Да всё уже создано. Вы и есть самая лучшая технология, в себе сначала разберитесь, технократы... Тьфу ты, что смотришь? Страшилище... Лучше-бы собаку подарили...

Пауза

Шелест внезапно прекратился.

ДЕД: Ну что, робокоп, давай-ка проверим, НУЖЕН-ли ты мне?

Дед закрыл за вошедшим на участок робопсом калитку.

ДЕД: Ну что, эрдва-дэдва, что ты умеешь?

Пауза

ДЕД: Ты меня понимаешь?

Дроид с пониманием кивнул.

ДЕД: Хоть что-то. Ну поехали. Мне нужно воды с колодца натаскать. Справишься?

Дроид отрицательно крутит корпусом.

ДЕД: Правильно. Как ты натаскаешь, там нужно и ручку покрутить, и воду из ведра в ведро перелить, и ведёрко-то с той стороны села до дома донести, это руки сильные нужны, правильно? Правильно. Но у тебя такой радости не имеется. Едем дальше. Мне нужно наколоть дров в печь. Сможешь?

Дроид вновь отрицательно крутит корпусом.

ДЕД: Конечно, куда тебе, там топором нужно помахать, да ещё в процессе желательно парник не добить. Ладно. Мышь поймаешь?

Дроид отрицательно крутит корпусом. Мышь он не изловит.

ДЕД: Вот как, не умеешь на мышей охотиться? Я то думал ты робот-кот. Но, видно, даже самый ленивый, самый толстый, самый вялый и непослушный вредный шумный и вонючий кот полезнее тебя. Правильно? Цветы сможешь полить? Или хотя бы подрезать?

Дроид отрицательно крутит корпусом. Чуть менее энергично.

ДЕД: Ай, какая беда, значит и в саду от тебя проку никакого, да? Ну, про починку парника лучше не спрашивать?

Дроид будто поник.

ДЕД: Слушай сюда, металлолом. Я тебе даю только один шанс. Только одна возможность остаться у меня на участке. Не справишься с заданием - вышвырну тебя на улицу, и пошёл прочь, куда глаза глядят, а только я по тебе горевать не стану. Да. Задание такое: сейчас на моих алых розах лежит доставщик, который тебя как сироту мне под дверь подсунул. Его нужно быстро с моего участка убрать. Задание принял? У тебя времени до утра.

Дед гордо ушёл в дом.

Пауза

Робопёс смотрит на доставщик.

Пауза

Он решился. Он будет бороться. Он ногой нажал на одну из кнопок в обнажившемся интерфейсе доставщика. Нажал, но, вопреки словам великой песни никакого результата не получил. Ясно, интерфейс не работает. Дроид всячески бодает, толкает, и тянет за собой доставщик. Ракета, очевидно, для него тяжеловата. Он, конечно не справился, это невозможно. По крайней мере в одиночку. Робопёс медленно, словно печально, вышел через калитку и лёг на дорогу за забором. Будто, чтобы уснуть. Слышно недалёкое уханье совы. Затем шелест травы поблизости. Потом резко зазвучал далёкий собачий вой. Дроид встрепенулся. Встал. Чтобы отпугнуть угрозу он вновь включает видео-сообщение, проецируя его в сторону шелестящей травы. Снова слышны балагурящие сын и дочь деда:

ДОЧЬ: Сюрпри-и-из!

СЫН: Ха-ха, представляю, как ты разозлился при этом слове!

ДОЧЬ: Ага, а я прям слышу как ты говоришь...

СЫН: Дай я. (парадирует деда) "Сюрпризы? Да я эти сюрпризы терпеть ненавижу!"

ДОЧЬ: (тоже парадирует деда) "Да! Эти сюрпризы были придуманы злыми буржуями!"

СЫН: "Чтобы бедные люди отдавали последние деньги на всякую бесполезную чепуху!"

ДОЧЬ: "А я умный! Я не делаю сюрпризов! И вам не советую!"

СЫН: Хе-хе, да пап. Слушай, ну ты всё равно, постарайся хоть чуть-чуть обрадоваться. Я серьёзно.

ДОЧЬ: Да, эта штука не дешёвая...

СЫН: Ну, это не так важно, главное она адски полезная...

ДОЧЬ: Нам тут было кому помочь, чтобы такого дроида для тебя заполучить.

СЫН: Ну да, но тут теперь есть и кое-кто, требующий к себе и внимания, и финансов...

ДОЧЬ: Пап, правда, лучше ты обрадуйся. Опять, же, когда мы в последний раз общались ты был таким...

СЫН: Ну не только в последний раз, вообще в последнее время ты такой...

ДОЧЬ: Как бы поточнее выразиться... Такой...

СЫН: Ну, такой...

ДОЧЬ: Такой душный...

У деда, который слышал это сообщение из дома лопается терпение, он кричит из открытого окна, дроид сразу выключает проекцию.

ДЕД: Что, что, ЧТО? Ну спасибо, дорогие! Каким, каким я там стал? Душным?! Всего-то навсего! Могла бы и похлеще сказать!

В траве что-то зашелестело.

ДЕД: А что, я-же всего-навсего родной отец! Зачем мелочиться, как его старого назвать? Тупой? Старый? Отсталый? Душный... Ну я вам покажу душного... Душный... Живёте там у себя на Марсе, горя не знаете, думаете только о себе, а на своих, на родню, на меня с высокой колокольни вам плевать. С высоченной, стратосферной колокольни! В стратосфере Марса, блин. Ну, вы конечно детки, порадовали...

Шелест усилился. Есть ощущение, будто в траве что то живое.

ДЕД: Детки - конфетки, цветы жизни, видишь ли, да как ещё легко оскорбляют! Шутя! Подарили какой то кошмар, который не только сад, меня мог угробить! Заслали какую-то бесполезную железную гиену, и хохочут там себе! Конечно, очень смешно, подсунули свинью отцу. Спасибо! Такая видать у меня судьба! Это я и заслужил. СПАСИБО ОГРОМНОЕ!!!

На этих последних словах он открыл калитку, и замахнулся на робота топором. У деда на глазах слёзы, он в ярости. В замахе дед вздрагивает, он роняет топор, хватается за сердце, ему больно, он падает на землю.

Пауза

Дроид сканирует деда. Деду очень плохо, он ослабевший достал из кармана некое футуристическое лекарство, таблетка, она ярко светится, он её демонстрирует и хрипит роботу, что то невнятное.

Пауза

Дроид забежал через калитку в дом.

Пауза

Ослабевший Дед услышал шелест в траве. Этот шелест пугающе приближается к деду.

ДЕД: (хрипит) Кыш отсюда...

Шелест усилился. Трава рядом с дедом шевелится.

ДЕД: (хрипит) Брысь...

Очень сильно слышен шелест. Вся трава, все цветы шевелятся. Звёзды на небе стали ярче, а свет на участке наоборот почти пропал. Звук настолько громкий, что ничего кроме него не слышно, всё пропало, это уже не шелест а оглушающий вакуум. Дед в попытке подняться хрипит из последних сил освещая как фонарём пространство рядом с собой таблеткой в вытянутой над головой руке.

ДЕД: Пожалуйста, не надо...

Внезапно вернулся дроид со стаканом воды. Что-то из тьмы в траве зашелестело прочь. Дед бросил таблетку в стакан, стакан засветился. Дед медленно запивает лекарство и шумно дышит. Дроид делает Деду укол, тот вздрогнул от боли, и глубоко вздохнул. Видно, что ему сильно легче. Дроид помогает ему поудобнее облокотиться о забор. Затем он снова ставит видео. Перемотав то, что дед уже видел дроид проецирует следующую часть сообщения:

СЫН: И это мягко сказано...

ДОЧЬ: Но мы тебя всё равно любим!

СЫН: И очень ждём в гости!

ДОЧЬ: Очень-очень!

СЫН: Есть, видишь-ли серьёзный повод!

ДОЧЬ: Ну, в первую очередь мы тебя очень любим!

СЫН: Да, а во вторую очередь, у тебя день рождения!

ДОЧЬ: А в третью очередь тут кое-кто ещё родился, помимо тебя!

Камера отъезжает и в кадр попадают муж дочери и жена сына, оба с колясками, в которых лежит по одному младенцу.

СЫН: Мы все очень тебя любим.

ДОЧЬ: Раз, два, три, поехали!

Поют вчетвером:

Где ж ты, мой свет, бродишь голову склоня
Дай же ответ, что не позабыл меня
Ведь писем нет вот уже четыре дня
Милый, не греши, напиши

Живу я без тебя, словно во сне
Горю я без тебя, словно в огне
Прошу я - напиши весточку мне
Хоть строчечку ты напиши

Ясный мой свет, ты напиши мне
Слезою дождя на мокром окне
Ясный мой свет, ты напиши мне
Весенним лучом на белой стене

Включилась фонограмма этой песни.

СЫН: Пап, это вот первые в истории марсианские дети, а значит наша система работает исправно, и мы не зря трудились все эти годы!

ДОЧЬ: Да, наши новые технологии - это абсолютный прорыв. По предварительным оценкам теперь можно вообще не умирать!

СЫН: Ну, по крайней мере, тут, у нас мы отогнали смертельные болезни, саму старость победим, я думаю через пару лет.

ДОЧЬ: Поразителен процесс выздоровления... По факту это один укол!

СЫН: Да, на счёт сердца можешь больше не беспокоиться, с твоим дроидом ты в полной безопасности там у себя на Ганимеде!

ДОЧЬ: Вот интересно, получилось-ли у тебя что-нибудь? Там ведь никогда ещё цветы не приживались! Одна трава, да хвоя!

СЫН: Скорее всего не получилось, конечно. Но ты не отчаивайся пап! Мы тут так технологии двинем, что весь Ганимед тебе цветами изукрасим!

ДОЧЬ: Мы теперь знаменитости, и ты тоже! Нам тут и дотация теперь полагается, и всё такое, дети, если что, здоровенькие родились, не волнуйся!

СЫН: И ещё....Мы тут выбрасывали мусор, и нашли твой фильм...

ДОЧЬ: Осенний фильм. Мы там ещё карапузы! Не больше вот этих вот!..

СЫН: В общем, пап, смотри фильм, и выходи на связь, пожалуйста. Договоримся, как тебя привезти, знакомиться.

ДОЧЬ: С днём рождения, папочка!

СЫН: С днём рождения!

Дроид проецирует любительский фильм деда. На заднем фоне играет Буланова. Дед смотрит проекцию и поясняет дроиду содержание.

ДЕД: ...Это вот я и Виктория в Смоленске, у нас двойная коляска. Я не знаю сейчас такие используют, или нет, но тогда было модно, когда близнецы в двойную коляску. Там в лифте было не удобно, но в целом классная вещь...

Пауза. Смотрят.

ДЕД: Хе-хе, надо же...

Пауза. Смотрят.

ДЕД: ...Бабушкина шапка... Мы тогда на антресоли залезли, а там в чемодане меховые шапки в газету завёрнутые. Вон как ей хорошо...

Пауза

ДЕД: ...Виктория спит, а ветка берёзы из окна прямо по её чашке с чаем недопитым стучит. Тут не слышно, однако звук в общем сильный, но чтобы молодую мать разбудить, это надо... Ух ты... Это Виктория идёт на концерт, а я остаюсь с детьми гулять, она меня сейчас целует, тут не видно, но она целует... А вот побежала... Кайф... Это мы уже в Москве, получается... А вот первый снег, и мы с Викторией ходим следы оставляем. Вот и коляска оставляет... Дурные такие... Надо же. Мы с ребятами рисуем осень, для садика. Да, вот мы с ними в парке, зимой... Белка... Сорока, это на пруду... Здесь вот утки не улетели ещё, лунку себе во льду расширяют видишь?.. Тут вот синицы хлеб едят. Им хлеб нельзя, но в кормушку ведь всегда бросят... Здесь вот ручей тёплый, видишь, аж пар поднимается над снегом... А это я по снегу иду, меня наст держит... Тут, видишь-ли больше моей Виктории в кадре не будет... Так бывает в жизни. Что, что-то... Ну, заканчивается...

Дед плачет, и гладит робопса.

ДЕД: Ребята спят... Сурки... Ммм... Этот горшочек я сам сделал... Розочка. Это Виктория моя посадила, я вот ухаживал. За розой - то глаз да глаз... Ага, вот лето, здесь дети ходят уже. Ну я лето не снимал почти, поэтому видишь, снова, хе-хе, осень... Я в лесу один. Тут.. Эм... Тут не слышно... Я в общем тут один погулять пришёл. Ну один, без Виктории и гулял вот. Немножко. Это непросто было, пёсик... И сейчас тоже не просто...

Видео закончилось. Дед гладит робота.

Пауза

ДЕД: Так, подъём.

Дроид помогает деду встать.

ДЕД: Спасибо, дружочек.

Затем дед берёт черенок от лопаты, и начинает откорчёвывать доставщика, пёс показывает ногой на интерфейс. Дед нажимает на большую кнопку. Зазвучал короткий джингл и бодрый голос популярного актёра произнёс:

ЯНДЕКС ПЛАНЕТА: Доставщик ко взлёту готов. Суб-орбитальный прыжок будет совершён при помощи магнитного фулл скроллера, поэтому теперь у вас даже нет необходимости отходить на расстояние ста метров, да можно вообще не отходить, с чем вас и поздравляем! Ну и нас, конечно, тоже!

ДЕД: Тихонько пойдёт?

Дроид утвердительно кивнул корпусом.

ДЕД: Сообщение запишем ребятам?

Дроид утвердительно кивает.

ДЕД: А посылку им можем отправить?

Дроид выглядит счастливым и кивает.

Дед достал нож и подрезал несколько уцелевших алых роз.

ДЕД. Я вот планировал завтра подрезать мамины цветы ребятам, и отправить. Ну а сегодня то ещё лучше! Чего до завтра то ждать. Прямо сейчас и отправим... Тут и доставщик вон есть тихоходный, он знаешь какой продуманный, взлетит, тут даже вон куст не шелохнётся, очень хитрая машина...

Дед встал на одно колено оказавшись с дроидом на одном уровне.

Пауза

ДЕД: Как-же всё-таки хорошо, что ты прилетел!

Дед с букетом алых роз обнял дроида.

Конец.

Москва 2022