⁣Я люблю…

Я люблю этот дом, эту землю родную,
тихий дремлющий пруд, этот сонный причал,
оттого и пою только песню одну я
о великой любви, о начале начал.
Вдаль долины иду, спорю с яростным ветром,
отдыхаю порой под знакомой ветлой,
а по долу метель в броских клетчатых

гетрах,
хлопья снега, крутя, мчится с белой метлой.
Я люблю брачный пир снегирей красногрудых,
снега мягкого скрип на счастливом пути,
птахи вешнюю трель, планов целые груды…
Мне с дороги-стези не сойти, не уйти.
Я люблю эту жизнь, всё, чем можно гордиться,
каждый день, каждый час песни петь соловьём
королеве весны, где святая криница
тёплым лучиком зрит прямо в сердце моё.
Оттого и пишу этот гимн не напрасно,
обретя мир в себе, пережив боль потерь,
над отчизной парю легкокрылым

Пегасом,
рядом дети, друзья, всё, чем жив я теперь.
А любовь для того, чтоб дорогу осилить,
сбросить в омут навек эту странную грусть,
чтобы крепла броня справедливой России,
чтобы вечно жила христианская Русь.
Я люблю…

Дядя Ваня


Старик, что маг, затопит баню, заварит веник в

кипятке,
И в клубах пара, как в тумане, колдует, сидя на

полке.
Духмяным веником да с паром он жарит тощие бока,
И в тот же миг, похоже, старость уходит прочь от

старика.
С покоса, часто утомлённый, я парить косточки

спешил,
А после бани квас ядрёный пил с дядей Ваней от

души.
Весельчаком и балагуром в родном посёлке дядя

слыл.
Жене-красе, певунье Нюре, отдал сполна сердечный

пыл.
Старик закалки был особой, на фронте фрица

крепко бил.
Он в гимнастёрке вместо робы, как на

парад, в депо ходил.
Дом без гвоздя и баню в лапу срубил, как будто

на века,
И земляки снимали шляпы, когда встречали

старика.
Где дух главенствует здоровый, там не гляди на

худобу.
Отвар из трав спасал от хвори. Перехитрил старик

судьбу.
Прожив с осколком под лопаткой до девяноста с

лишним лет,
Последний шаг из бани шатко он сделал, чтобы

умереть.
Нет старика на белом свете, лишь баня славная

стоит,
И топит кто-то баню эту, и парит косточки свои.
А у меня без дяди Вани осталась грусть, и сердце

жжёт.
И баня без него не баня, и веник без него не

тот...

Лик Матроны святой

Вынь осколок из души, беса выдвори за двери,
в Храм священный поспеши, защити язык и веру,
дай решительный отпор всем, кто ныне травит души,
кто иуда, лжец и вор,
хрупкий мир не дай разрушить,
не останься в стороне,
осквернить не дай икону
никакому сатане,
никакому пентагону.


Бес зигует у ворот, в души лезут бесов рати…
Богу молится народ,

бьётся насмерть брат за брата.
«Leopard» сожжён дотла самым грозным «Солнцепёком»,
всюду копоть, гарь, зола,

– крест берёзовый под боком.


«Немцев»

чёрные кресты пали, чтоб им было
пусто…
Зреют светлые мечты. Миро ныне точит густо,
в Храме рано поутру, с той, написанной иконы,
по душе, как по нутру, капли рос в полях исконных.


Это, батенька, не сны, если странный мир не вечен,
если молохом войны

дьявол сам себя увечит,
если землю жжёт огнём, мутит воду год от года,
значит – с каждым новым днём крепнет русский дух в народе.
А над лаврой золотой крест сиять, как прежде,

будет!
Лик Матроны – лик

святой скоро все увидят люди!


Ты знаешь, мама…

Ты знаешь, мама, мне опять приснился
наш старый дом с рябиной у окна
В. Квашнин


«Ты знаешь, мама, мне опять приснился»
Зелёный дом с сиренью под окном…
Сосновый тын заметно покосился,
Там я мальчишкой бегал босиком.


В июле, в ночь чернильную ненастья,
Дом канул в Лету, превратился в прах.
Нет дома-дедушки, а значит – счастья,
В душе широкой пустота и страх.


Сползла по красной крыше синь рассвета,
Затем вошла в проём резных дверей.
Шептала мама в середине лета:
«Увидеть бы сыночка поскорей».


И вот стою, от слёз подслеповатый,
Под пышной кроной старых тополей,
Крестом и жгучей памятью распятый,
Пред мамой, как пред совестью своей.


Ни мамы нет, ни папы – листьев заметь…
Но в мире целом нету их родней!
Не оттого ли горько плачет память
Дождём на Красной улице моей.


Ах, мама, мама! Мне бы повиниться,
Не знать ни смут, ни огненных стихий,
Парить над русским полем, словно птица,
Вдыхая дух родной земли в стихи.


Дай Бог, во сне родителей увидеть,
Дай Бог, в беседке дома своего
Писать стихи, забыв навек обиды,
Ловить ладонью лета торжество…

Жизнь прожить – не поле перейти


Я помню, как отец твердил когда-то, что жизнь прожить – не

поле перейти.
Не потому ли пот солоноватый и запахи земли в

одной горсти.
Льёт солнце свет, как лисий хвост на взгорке,

грибов и ягод дивная пора.
И скачет, скачет по глухим задворкам

мальчишеское звонкое «ур-р-ра!»


«Ур-р-а! Ур-р-а!» - встречаем воскресенье. Бежим

гуськом на речку босиком,
И ловим раков там до посиненья, домой, увы,

бредём порожняком.
– Хлоп! Хлоп! – пугач мальчишеской «войнушки»,

ликуя, из засады, будто гром, –
Штурмуют крепость рыжие веснушки, в округе

только пыль стоит столбом.


В субботу бани топятся в округе. И

гонят самогон, и брагу пьют,
А дальше – драки… Мне ж искать в испуге

спасительный у бабушки приют.
Когда-то было так в деревне детства. Что

изменилось тут? Хотел бы знать.
Дрожит, дрожит встревоженное сердце, и в страхе

вздрагивает чья-то мать.


Бывало так, и мама в полушалке от горькой доли

гнулась, как лоза,
И напрягалась, словно нить на прялке,

когда терзала жгучая слеза.
Спустя полвека дорожу и верю, не плачу, не

жалею, не прошу,
Лишь открываю в память сердца двери. Страницы

прошлой жизни ворошу.


… Мне жаль, петух не протрубит побудку, насесты

опустели на селе,
Не зарычит собака в серой будке, дом сиро

прижимается к земле.
Не замычит бурёнка в переулке, никто не гонит

стадо поутру,
Пастуший кнут не рассекает гулко молочные туманы

на юру.


И друга Женьки нет на белом свете, связали

путы «Трои» мужика,
По холмику лишь бродит резвый ветер да гонит в

мрачном небе облака.
Что делать нам, живущим по соседству? Кому

нести встревоженную грусть,
Что перешла от предков по наследству?

Ужели только будоражить Русь?


Жить на земле по совести, по правде –

наиглавнейший мой и твой маршрут.
И что нам перемены и преграды, коль светлые

порывы не умрут!
Моя страна опять по первопутку шагает, как в

неведомую даль.
В селе гуторит люд всерьёз и в шутку, мол,

нам-то не впервой глотать печаль.


Глотаем мы сполна, на всю катушку, у

русских с "поля боя" не беги.
И решетим из «калашей» друг дружку, как будто мы

заклятые враги.


Моя мечта – жила бы деревенька, не зарастала б

сонною травой,
Не убегали б в город Галки, Веньки, сияло б

солнышко над головой.
Жила б Земля и жили б в мире люди под чистым

небом дружбы и любви,
Без «калашей» и грохота орудий, и без тельца

златого на крови.

Я Родину помню


Я Родину помню сквозь радуги сны, со старого дома в посёлке,
С дыхания ветра, капели весны и хлеба ржаного в

кошёлке.
С черёмухи белой, запевки скворца и первой

прочитанной книжки,
Когда на войну провожали отца, ходил я в

коротких штанишках.

Я Родину помню, восторг детворы, - отцы
возвращались с победой,
Когда оживали дома и дворы, пройдя сквозь

невзгоды и беды.
На склоне горы молодой первоцвет смотрел из-под

талого снега.
Ещё занимался в проулке рассвет, а я по росе уже

бегал.

Я Родину помню с кудрявых берёз, что косы до пят
распускали,
С покоса на Липовой, бусинок рос, блестящих,

огнистых и алых.
С околицы, помню, духмяной травы, куда заходили

туманы,
С поляны, где в вечных трудах муравьи, с ромашек

на дивной елани.

Я Родину помню на тёплой земле, где тучная спела

пшеница,
Где вдаль улетающий клин журавлей готов по весне

возвратиться.
Где запах груздей и слепого дождя, где солнышко

красного лета,
Где в поле трудился, себя не щадя, и полнился

радостью света.

Я Родину помню с крылатых ракет, что в космос

мечту уносили,
Как Юрий Гагарин был в песне воспет, став

гордостью нашей России.
Мозолистых рук не забыть земляков, костёр... да

с печёной картошкой!
Теперь только снится, даруя покой, забытая в

доме гармошка…

Любимому мужу


Познать себя через тебя -
Вот тот урок, что задан Свыше.
Благодарю в тебе себя
И мы становимся все ближе.
Ты мой учитель в этот раз
И мной ты выбран не случайно.
Касание рук, сияние глаз
И вот приходит осознание.
А когда выполнен урок
И я наполнена собою,
Дарю любовь, беру любовь
И буду вечно жить с тобою.

хххх

Нет вчера и ещё нет завтра.
Есть только здесь и сейчас.
Тёплый ветер подул внезапно,
Солнце выглянуло тотчас.
И становится вдруг смешно,
Что забыла помыть окно.

хххх

Найди свой путь
И станет жизнь прекрасной,
И полной грудью
Сможешь ты вздохнуть.
Найди свой путь
И ощущенье "Всё напрасно"
Тебя не сможет больше всколыхнуть.

⁣ОФЕЛИЯ

с ботанической точностью
ты —
главный цветок
на картине реки графства Су́ррей

твои руки раскинуты
как плавники
дивной рыбы

ты «повесить думала венки
на ветках ивы”

но русалкою стала —
по несчастному случаю
ли?

ты немые и грустные
песни поешь
погружённая в тёмную воду

украшая блаженной
улыбкой своей
ту природу
что тебя провожает цветами
гирляндами —

лютики
ива
и стебли плаку́н-травы
из слёз Богородицы

а на горле твоём
рыбьем
немом —
верный венок из фиалок
блестит ожерельем
последним

и го́рек речной твой букет
а пышущий жаром адо́нис
о горе
всем видом
поёт

ОЗЕРО

почти любое озеро
рано или поздно
превратится в болото

вот и наша водная гладь
превратилась в него

все нежности и красивости
опустились на дно
стали донным илом

но болото очищает воду от примесей
и она становится пригодной для питья

значит тот кто однажды заблудится
утолит нами жажду
и выживет

***

там курят ангелы
на белой остановке
а чуть поодаль —
чёрная дыра

и воздух есть там
но увы не дышат
им
лёгкие
ничьи
и никогда

там все цветы
закрыты на рассвете
для слов там есть
оптический прибор

он делит их
на воду
и на ветер

спуская радугу
на светлый день Христов

СОН

Что за чертовщина?
Фразы мои путаются.
Звуки тихо молятся
Оммммм
Оммммм
Это ли молитва?
Ты не так молилась,
Ты не так крестилась.
Крестилась.
Крестили.
По кругу тебя
Ходили-ходили,
И мяч уронили,
Под стол укатился.
Тихо-тихо не плачь,
Потеряется -
Вновь купим новый:
Гладкий,
Красивый,
Цветной.
Что с тобой?
Мячики-игрушки,
Девочки-подружки,
Бабушкины кудри,
Курицы,
Теплицы,
И коров стада.
Мууууу тебя,
Мууууу тебя!
Сестрёнки и братья,
Подметай задворки,
А гулять потом.
Вечером в парном
Молоке купаться -
Целое ведро,
Можно не считаться,
Хватит всем с лихвой.
Разве только так -
Для игры-улыбки
Открывай ручонки -
Камешки,
И нитки -
Сохранить,
Сплести,
В книжку как закладку,
И найти потом
Лет так через тридцать
В память о том лете:
Детство,
Аллергия,
Одуванчик гадкий,
Пух тот тополиный
Падкий
Падкий
Падкий
Сбитое дыханье -
Вдох и выдох целы.
Все рисуют мелом,
В классики играют,
(Девочки отдельно),
Мальчик убегает …

С УМА ПОСХОДИЛИ

- Фармацевт говорила шёпотом.
Представляешь?
Повторила дважды, что ты будешь злая
в ближайшее время.
Sweetheart что тебе прописали?

Ами-три
Ами-лин
Ами что?
Залезаю в Гугл:
А-мии-ТРИП-ти-лииин

ПОБОЧНЫЕ ДЕЙСТВИЯ:
сонливость, астения,
беспокойство, дезориентация,
возможные галлюцинации
маниакальное состояние,
агрессивность,
нарушение памяти,
усиление депрессии,
бессонница,
кошмарные сновидения,
(ну и список).

Читаю дальше.

Тяжёлые побочные -
повышенный риск самоубийств
у лиц младше двадцати пяти
(хорошо - я на десять лет старше)
глаукома, и ряд проблем с сердцем.

Это так они издеваются?
Что же, правда, мне прописали?
Ещё вчера показалось странным
когда врач посоветовал
не читать аннотацию.
Вы же, говорит, не от этого сАмого
будете принимать лекарство,
а чтобы расслабить мышцы,
которые у вас от нагрузок
и усталости заклинило.

Я, конечно, устала.
Мне, конечно, больно.
Переезд - это вам не шутки.
Но чтобы мне? Пить такое?
Я же мать!
(Как бы это сейчас ни звучало).

Американским врачам доплачивают,
чтобы подсадить таких как я,
доверчивых,
на антидепрессанты?

Не на ту напали.

- Дорогая, а почему пачка с лекарствами,
что я принёс - в урне?

Анастасия Тимофеева (Настя Тим)

⁣Интеллект Искусственный

(Апокалипсис Вчера)



Во спасении своем

мы найдём на IBM?..



Цифровой контроль –

ноль один, один ноль…

Цифровой Левиафан –

пан или профан!..



Инет вещей – проще пареных щей? –

раз, и нет вещей!



Человеко-машинный оракул –

какие-то мышиные каракули.



Чат GPT –

Отметка «кол» и «два»

по школьной шкале

от одного до пяти.



Виртуал двойник – на пикап побредёт,

Не пойдёт на пикник.



Интеллект! – искусственный!?.

Ну и пусть его!

Нет, не пусть его.



Новый мир тотальных фейков –

Красные глаза и вой быков.



Выдранный корень цивилизации,

cтебель пандэмии,

цветочки и почки библейской войны и бигбратовых
военных слухов.

Скорострельны, скороспелы антиплоды постдистопии.



Апокалипсис – вчера, сегодня, завтра, ВЧЕРА!

Вечер, четверг, фонарь, всё черновик – жизнь.

Но Апокалипсис – ВЧЕРА.

ВЧЕРА!



Март 2023.







The
Catcher



The Catcher in the Rye – ловец хватает

за шкирку клювом, за химо, за
ахиллесову антипяту,

за луковку последнюю твою –

и тянет, хоть и не хочешь, в рай.




Above
the Abyss in the Rye – небезопасно

над бездной бездонной,

из А будто в Б,

из ржавого жара,

из скрежета адова,

как будто спортивно, раскованно,

транспортирует

бесплатно почти и бескровно,

рискованно –

в Рай.



2021.



Ж-л «Нижний Новгород», № 5, 2021.







Прости/ползти



Знать,

где стоит

твоя кровать…



Ну вот –

ложишься спать

и выключаешь перед осколком зеркала
всё –

штаны, трусы и ёлку.



С новосельем тебя в честь Нового
года

на улице развешу «дождь»

игрушки-лампочки по снежным веткам

и даже твой любимый ёж –

поверх плохой погоды

на лавке как на троне.



Кто выйдет во двор налегке

и стронет в пачке сигареты эти с
фильтром –

заныканные в трещине, согретые всем
миром

их курил я в атмосфере насилия

пропитанные новым ядом

когда стояла в песочнице рядом

под кривым грибком твоя нога.



Знаешь ты, что

содеяло б одеяло

отлично знаешь, что

покрывало бы покрывало

Но знаешь, малыш, и чего не хватает:

именно её – всего лишь шести букв

«Вот переспать бы с кем-нибудь

до свадьбы!».



Белая зима, белая земля – бе /ла/ я

уже 8 марта или ещё 23 февраля?

во дворе заняться спортом? –

свет и кот, забор и солнце – запах
свежего белья

одеяло идеала – бело-с-нежное

но где же я?



я валяюсь в дверях

не пройти колесу

я оглох и обрюзг

и припадки несу.



Но вот объявлена как война –

весна…

тюльпаны кровавые – залпами

красный мак как красный флаг

розовый мак одноразовый…



В почках сирени: цвести/ не цвети

зелень, лето, листья и осень



вос-произвести?

Или коренья крепят в углубленьях:

расти, расстилаться, дальше
ползти?..



в сердце моём: прости/не прости.



2019.



Ж-л «Плавучий мост», № 2, 2022.

⁣Подборка стихотворений «ВОТ ЭТО КОСМОСОМ ЗОВЁТСЯ…»



⁣Подборка стихотворений

«ВОТ ЭТО КОСМОСОМ ЗОВЁТСЯ…»



У ВОДОМАТА



На ночных Вологодских улицах

Сенека становится снегом.

О скоротечности жизни

Скукоженные слова:

«Оплата возможна монетами»:

Триенс. Обол. Разменные.

Роешь карман — а нету их.

Ценник какой на два

Литра — живая ль, мертвая

Ль капля слетит, слепя.

Пятиэтажки когортами

Вдруг идут на тебя.



***

Вот это космосом зовётся —

Вокруг полынь и ерунда.

Затмение на дне колодца.

Ведро ныряет — и звезда

Сгущается из гибкой влаги,

Как полагается, дрожит

То, что собой не дорожит.

На дне космическом коряги

Шизофрению черных дыр

Мешают мерно. Спят овраги,

Почти не дышит летний мир.

Лишь я, случайная комета,

Напоминание о зле,

Касаюсь молча края света.

Но всё спокойно на Земле.





***

В Крыму дорога. Тучи-исполины

Клубятся, точно Зевса борода,

Сухие русла, сонные долины,



Присыпанные пылью города,

Где смотрят ввысь античные обрубки,

Без боли, без обиды, без стыда.



Горячий ветер взмётывает юбки.

Туристов бесконечная орда.

А по музеям спят кентавры, кубки,



В которые не налита бурда...

И, может, это к лучшему, Геката,

Что ты не возвращаешься сюда,



В подземный мир под дулом автомата,

Где кровь и гаснет плошка, как звезда,

И в темноте сражаются солдаты,



И сверху льёт. Не слёзы, лишь вода.





НА ПОСЕЩЕНИЕ ОТЕЛЯ «РУССКИЙ КАПИТАЛ»



В этом мире «Русского капитала»

Я пришелец. Вовсе меня не стало.

Пустота тянет звездное одеяло.

И шумит среда.



Чаем-кофе заправиться мне осталось.

На балконе стоит звездолёт усталый.

Лифты дёшевы. Стены тщеславно-алы.

Дорога еда.



Мне б родиться было не по карману

На ветвях высотных, в листве стеклянной,

Где с корон и крон облетает манна, –

Не того гнезда!



Я того гнезда, где народ попроще,

Где блестит всегда стеклотара в рощах,

Где по лавкам лежат несвятые мощи.

Полечу туда!



Там грохочет сталь и рычит болгарка.

Вечерами там не ходи по парку.

Работягам спать. Матерщине – каркать

Напролёт всю ночь.



Может, ад для кого-то, а мне не жарко.

Мне тепло на сердце, и ты, дикарка,

Подойдешь ко мне и протянешь старку

И прошепчешь: «Брось!»



Я всмотрюсь. Ты, солнце, Россия в джинсах,

Втихаря от мамы курила винстон,

У тебя в вотсапе пацан читинский…

Проходи насквозь!



Проходи смелей, пробивая ребра,

В глубине, где код хромосом разобран,

Где кипит недоступный сознанью образ.

Здесь я твой.

И свой.







МЕЛОЧЬ



Отгородившись спиной

От бесполезных пешеходов,

Она встала на колени

(На асфальте трепетала распахнутая газета).



Не замечаемая никем,

Кроме ветра,

Она

Низко склонилась

Над скрипкой,

Нежно кутая инструмент,

Будто уснувшего младенца.



В банке для мелочи –

–

Пустота.



***

Эпиграф: Ад – это Другие

известный французский писатель



Не слишком разговорчив терминал,

Но всё же вяжет лыко цифровое.

Реестр опустошения, журнал,

Невстреч свидетель, чудо неживое.



Остановись, мгновенье, подожди,

Не требуя безвременной оплаты!

И тут же в металлической груди

Слетает искра, плавя сердце платы.



И ты, почти не чувствуя, горишь,

Как уголёк в кострище аллергии

На прошлое. Беспамятство, Париж.

Жан-Поль, ответь, на кассе есть другие?

⁣Дед, подожди


Дед долго смотрел на старую яблоню через мутное

стекло, наконец мрачно задернул занавеску и решительным тяжелым шагом
направился к двери. Лопата стояла у входа наготове. Не глядя, он подхватил ее и уже почти дошел до яблони, когда услышал пронзительное бабушкино:
- Стой, дед! Дед, подожди!
Одинаково щуря плохо видящие глаза, дед и запыхавшаяся бабушка склонились над землей.
Кот лежал, вытянувшись. Признаков жизни не подавал. Рот приоткрыт, видно обломанный клык, половина которого канула лет десять назад в неизвестной битве.

Бабушка протянула дрожащую руку и потрогала Мишу пальцем. Никакой реакции. Дед крепче сжал черенок лопаты.
Бабушка принялась отчаянно тормошить черно-белое тельце, распростертое на земле. Миша еле заметно вздохнул, открыл глаза и уставился в одну точку тем мутным, ни на чем не фиксирующимся взглядом, какой появился у него этим летом.

Дед молча развернулся, вернул лопату на прежнее место и ушел в дом, к телевизору. Бабушка пришла чуть позже, мелко порезала колбасу на газетку, почистила половинку вареного яйца, налила в банку из-под сметаны молока… А вернувшись со двора, принялась накрывать на стол к завтраку. Ни один не сказал ни слова об утреннем происшествии.

***
- Ихний котенок, ну один в один ихняя кошка. Под забор подсунем, это он потерялся, - отчаянно убеждала бабушка, с неприязнью и даже страхом разглядывая черно-белое вопящее существо с большущими ушами, вцепившееся в руку внука.

Но внук Саша, притащивший котенка с прогулки, был непреклонен: подсовывать никого никуда не будем, соседям отдадим, только если представят убедительные доказательства, что их кошка – в самом деле
его мама.
- Не-не-не, не наш, - замахала руками соседка. – Наша не котилась в этом году, слава Богу. Так что берите, вон, внучку какая радость.
Бабушку она, впрочем, не убедила: говорила и все влево косилась бессовестными своими глазами. А бабушка только вчера смотрела по телевизору, что это есть самый первый признак: врет человек. Врет и
не краснеет!

Саша же переговорами остался доволен и по
возвращении домой потащил котенка в баню – топить в алюминиевом тазике блох, которые деловито пересекали белые пятнышки, чтобы тут же спрятаться в черной шерстке.
- Ну куда опять? – чуть не плакала тем временем бабушка в доме. – Сколько мы их уже похоронили? Опять под машину попадет, лезут на эту дорогу, будто салом там намазано, отшкребай их потом от асфальта.
- Чего уж теперь, - сказал дед примирительно. – Не отбирать же у малого.

Малой тем временем старательно намыливал питомца хозяйственным мылом, уговаривая потерпеть. А котенок и не сопротивлялся, понимая, видимо, что судьба его решается в этот момент. На редкость понятливым оказался он и во всем остальном: прожил восемнадцать лет, и ни разу дед и бабушка не видели, чтобы ходил Мишка на злосчастную дорогу. Давно вырос внук Саша, приезжал редко, ненадолго, но не слишком щедрый на ласки Мишка непременно запрыгивал к нему на колени, помурчать минутку.
- Ну надо же, - умилялась бабушка. – Животное – а помнит, все помнит.

Мишка дрался с котами, а иногда и собаками. Носил крыс. Шатался неизвестно где по несколько дней. Только на дорогу никогда не ходил.
Дед и бабушка сами не заметили, как прошли эти восемнадцать лет. Много чего поменялось. А Мишкина мордочка неизменно выныривала каждое утро из заоконной пустоты – чтобы пустили в дом, поесть и отдохнуть после ночных приключений.

А потом с котом что-то случилось. То ли старость подкралась, то ли получил по голове при очередной попытке стащить у соседей что-нибудь
плохо лежащее на столе или поохотиться на цыплят, которые не давали коту покоя с самого детства. Стал кот вести себя странно: останавливался посреди двора, уставившись в одну точку, отказывался есть по несколько дней, какие бы лакомства не подсовывала ему бабушка, и забирался в шкаф, которым восемнадцать лет не интересовался, и лежал там, свернувшись тревожным, насупленным клубком.

А однажды дед вышел на крыльцо, глянул в сторону улицы да так и замер: Мишка вышел через приоткрытую калитку и поковылял в сторону дороги. Дед закричал, кинулся следом, успел схватить Мишку у самой
обочины. А по дороге одна за другой неслись машины, и люди в них с любопытством глядели на странного деда, стоящего у самой дороги и прижимающего к себе черно-белого кота.

Мишка с тех пор совсем перестал ходить. Все спал под яблоней, лишь иногда меняя место и еще реже – соглашаясь поесть.
Тяжело вставал, нехотя прихватывал зубами кусочек колбасы, за которую когда-то готов был продать душу кошачьему дьяволу, как любила говорить бабушка, долго жевал, а потом пил, пил и пил, пошатываясь от усталости, пока силы совсем не покидали его, и ложился обратно.

Дед с того дня потерял покой и сон. Все никак не мог забыть усталую решимость, с которой направился Мишка к дороге, да мрачный
кошачий взгляд, устремленный в неизбежность.

По ночам дед ворочался, лезло в голову всякое. То вдруг вспоминал, как Мишка гонялся за скакалкой Нины, Сашиной подружки, которая каждое утро перебегала через дорогу поиграть, когда Сашу привозили на каникулы, и всем подряд показывала, как может прыгать с перекрещиванием
рук. А теперь эта Нина вышла зачем-то замуж за местного чудака, родила уже трех детей и весит, наверное, сто килограмм… Какая уж тут скакалка…

С трудом дождавшись утра, дед полез на чердак – посмотреть, не остались ли там внуковы игрушки. Но замер на верху лестницы: на что они тебе? Так и стоял, пока бабушка не собралась в пекарню за хлебом.
- Ты чего, дед?
Дед только махнул рукой. Но услышал, как бабушка тихо шепчет «Господи помилуй», удаляясь по дорожке.

Бабушка бегала к Мишке по десять раз на день. А дед не ходил вовсе. Только смотрел иногда из окна на неподвижно лежащего кота да не мог понять, куда делись эти восемнадцать лет. Был он бодрым, катал внука на велосипеде аж до самой железнодорожной станции, а Мишка стрелой
проносился через двор, стоило только показаться в огороде коту-чужаку. И вот теперь птицы клюют из Мишкиной миски прямо у него перед носом, внук, взрослый, красивый, приезжает раз в год, а он, дед…

Дед сидел перед телевизором и не слышал ни слова. Только понял внезапно: надо найти место, где Мишку похоронить. Кот умрет
на днях, и отпустит деда эта мучительная, въедливая, дорожная тоска… До того уже дошло, что стал дед сам сторониться дороги, будто и ему нельзя
приближаться, будто и его может затянуть что-то неумолимое, зовущее издали.

Дед прошелся по саду с лопатой, примеряясь то к одному, то к другому участку. Вот тут, на сваленных сто лет назад досках любил Мишка погреться на солнышке. А тут, в наполовину закопанном в землю старом ведре (это, кажется, Саша еще делал укрепление для своих роботов, которые
должны были спасти Землю, как возбужденно объяснял он деду), устраивал засады на бабушку, выскакивая в последнюю минуту, когда она наклонялась, чтобы поднять с земли спелую до черноты сливу. Дед постоял еще минуту и решительно направился к одинокой яблоне в огороде. Не глядя на неподвижного Мишку, воткнул лопату у ствола. Вот тут. Сам он выбрал тут умирать, тут и останется.
- Помер? – всхлипнула бабушка, неизвестно как оказавшаяся рядом.
Дед покосился на кота.
- Не помер еще, но скоро помрет. Тут похороним, - сказал он, чтобы не оставалось уже никаких сомнений. Ни у бабушки. Ни у него. Ни у Мишки.

Дед не выдержал, еще раз глянул на кота. А тот, как назло, открыл глаза. И снова накатила на деда волна нездешней, ничем не усмиряемой тоски.

Телевизор пылился в своем углу, обиженно поглядывая на деда черным экраном. Даже с Сашей дед не говорил по телефону, хотя слышал, как шепчет, причитает бабушка за плотно закрытой кухонной дверью –
должно быть жалуется, что дед совсем спятил.

А он теперь все стоял у окна и смотрел, смотрел, смотрел, как лежит Мишка. И ничего больше в его жизни никогда не произойдет.

Иногда дед не выдерживал – снова брался за лопату и шел к яблоне в надежде, что закончится эта пытка. «Подожди, дед», -
неизменно бежала за ним бабушка.

А Мишка все не умирал. Лето шло на спад. В августе приехал на несколько дней Саша. Наколол дров, привез и деду, и бабушке новые очки, посидел с Мишкой в огороде.
- Чего ты, дед? – Саша подошел к окну, посмотрел, как и он, на огород, на старую, рассохшуюся яблоню. Дед молчал. Было время – внук спрашивал у него все, чего не знал. Пришло время – дед не знал, что отвечать.

Саша уехал, а жара окончательно ушла. Стали прохладнее вечера. И с возвращением прохлады Мишка постепенно ожил. Сначала все дольше стал сидеть над полной миской. Потом начал съедать не один кусочек, а несколько. Дед видел в окно, как воркует бабушка, гладит сидящего кота.

Однажды утром дед глянул по привычке в окно и увидел, что нет Мишки под яблоней. Дед кинулся на крыльцо. Мишка сидел возле лопаты и смотрел прямо на деда – усталым, сонным, но вполне обычным Мишкиным взглядом, каким смотрел он на людей восемнадцать лет. Снова стал выпрашивать у бабушки фарш, когда готовила она котлеты, неуверенно, но все же – залезать на окно, чтобы пустили в дом, и даже ворчать по своему
обыкновению, если чья-то нога оказывалась слишком близко.

Дед отнес лопату в сарай, огляделся по сторонам. Ящик с заржавевшими инструментами, сломанный радиоприемник, старые часы… Сдернул покрывало, которое лет пятнадцать назад накинула бабушка.
Потрогал руль, погнутый багажник, звякнул слегка охрипшим звоночком. «Еще, деда, еще!»

Вывел велосипед за двор под пристальным Мишкиным взглядом, неуверенно забрался, нащупал педаль, одну, вторую. Велосипед повело,
но дед удержался, тронулся с места тихонечко, а потом все быстрее. Набрал
скорость и поехал смело, освобожденно, чувствуя, как щекочет ветер лицо и седые волосы.

⁣Oculus inferno 2020

Вселенная льдом покрылась, и матрицы дали сбой.
Мы в битве за божью милость сражались сами с собой.

Публично самоубиты, цинично бросали кость
И в камень могильной плИты упрямо вбивали гвоздь.

Мы здесь рождены напрасно родимым пятном Земли.
Вселенная безучастна. И мы ничего не смогли

Изъять у планеты даром. Всё выше летят счета.
Здесь ангелы с радаром кричат, что казна пуста.

Давай же хватай полмира и прячь в золотой конверт.
Чума же во время пира сожрёт тебя на десерт.

Борись, сколько хватит силы, пусть жертва твоя не зря.
Пусть кончится мир красиво на белых камнях алтаря.

Памяти - свободу! 2021

Грешно просить у Бога разлюбить,
Когда молитва не дороже хлеба.
Как жаль, сигнал вай-фая слаб на небе,
Но выход есть: как страшный сон - забыть..

И с транспарантом "Памяти - свободу"
Я выйду на весенний тонкий лёд.
И каждый по весне меня поймёт,
Кто тонко чувствует волнения природы.

И каждый раз в подобные часы
На небе роутер просто выключают.
Не жди, не береги. Врага кончают,
Когда любовью, как и хлебом, сыт..

Расстрел, 2021

Ветер-ревнивец продал с молотка мою грусть.
Ноет, бесстыдник, предательски щиплет лицо.
Я, как и ты, к прежней жизни уже не вернусь.
Что ж, заметай следы снегом, и дело с концом.

Снов отголоски манили туда, где тепло,
Где в меня верят без слов на любом языке.
Ну и зачем меня ветром сюда занесло?
В мир, где людские улыбки всегда на замке.

Я беззащитна сегодня, как было вчера.
Ветер-ревнивец взбесился - косу растрепал,
Потом расщедрился, сыпнув чуть-чуть серебра...
Стал на улыбку похож предрасстрельный оскал.

В снег по колено со скрипом упали мечты,
Где воронье проклинает неведомый юг,
Где о нужде поют гимны голодные рты,
Да чертят черти десятый, незамкнутый, круг.

Выстрел. Второй. И заполненный memory stick
Падает в снег. Беспощаден бесчестный прицел.
Ветер-ревнивец обнял со всей силой и.. стих.
Он провожал нас к высокой стене. На расстрел.

Дом, который не строил Джек, 2022

Вот домик, который не строил Джек.
А вот и синица на вираже.
Пшеницу не ест по углам уже.
И в клювике - хлебушек из "Буше".

Вот ЦУМ, в котором всё haute couture
For funeral style для гламурных дур.
В прощании тоже есть свой гламур:
На гробиках стразы, шелка, пурпур.

Вот баня. А вот и бассейн с навесом,
В котором купаться так любит повеса,
Который ни хосписа, ни собеса
Не знал; и по жиру гоняет бесов.

Вот кот-обормот, он не ловит синицу,
И мышка ему в сладкой дрёме не снится.
Хозяйка - известная светская львица.
С элитным-то кормом есть мышь не годится.

Вот славный малыш: кареглазый, кудрявый.
Орёт громче всех, и всего ему мало.
Мамаша, конечно, во всём потакала:
Сама ведь привыкла пожить кучеряво.

Вот сад, огород, вот сарай и теплица,
Которая сильно от ветра кренится.
Ни даме с собачкой/с котом, ни девице
С пакетом из ЦУМа она не сгодится.

Вот старый барак деревянный. С клозетом
На улице. Но не знакомо всё это
Ни даме с собачкой/с котом, ни с пакетом
Из ЦУМа девице из высшего света.

Вот МРОТ, вот пособие для инвалида.
Плейбою с трамплина бассейна не видно,
Какие там цифры. Ему для "гибрида"
Infinity - месяц без тусы. Обидно.

Вот в круговороте вещизма таится
Всё то, чего кто-то из нас устыдится,
А кто-то возвысится и утвердится
Над всем, чем бы можно совсем не кичиться.
Во всём, где резон есть приостановиться,
Вглядеться внимательно в чьи-нибудь лица,
И с чем-то бороться, а с чем-то смириться,
Будь твёрже и крепче - не дай развалиться

Дому, который не строил Джек.


Ленинградское, 2023

Тени в окне. Пауки на стене.
Не спится.
Жизнь как плафон сломанный. Ночь в столице.

Замкнутый круг. Надоедливый звук. Удары
капель в стекло. И нас время сдало как тару.

Всё бы отдать, чтобы было всегда семнадцать,
чтоб сквозь года сохранить в себе ленинградца,

гордо нести этот статус
и справедливо
и простужаться стихами, что нёс с залива

ветер, не задевающий дух приезжих.
Город дрожит, но он хочет пожить, как прежде,

чтобы сады, парки, дворцы культуры –
миру приветливы,
не отчуждённо-хмуры.

Мойку б наполнить рыбой,
не мертвечиной,
в ярких картинах оформить бы все витрины;

чтоб на скамейках за книгами дамы в шляпках
в томной тоске по Парижу, а не как бабки

с бурной реакцией к речи иностранцев.
Где потеряли привычку улыбаться?

Нет, я не сноб, но отчаянно жду момента,
когда накроют волною новой интеллигенты.

Не Анапа, Алупка, Адлер.. 2023

Не Анапа, Алупка, Адлер,
Ну и вовсе уж не Ирэн.
У неё соразмерно талии
Нечто тонкое на уме,
Нечто страшное за душою
[Там гнездятся грехов сыны].
За такою и ты пошёл бы
Хоть в пасть пьяного Сатаны,
Лишь бы тайны плечом коснуться –
Пусть откусит уж сразу две.
С этой женщиной окунуться
Предстоит в море разных бед.
В подворотнях твоих фантазий
Обнажит она не спеша
Свои сети нейронных связей,
Свою жизнь на конце ножа.
Ну а я – не она, и стоит ли
Сокрушаться, что нить судьбы
Иной раз столь бывает тонкою? –
Ни мольбы она, ни борьбы,
Ни любви, ни тоски не выдержит.
Череп-кубок испей до дна,
Пока время само не вылижет
Слабый мозг в чистоте монад.
Слабый пол же – мужчины, падкие
Лишь на образ своих побед.
В каждой женщине есть загадка –
Та, что не по зубам тебе.


Юдоль 2023

Повстречалась юдоль с голытьбой на паперти
Да иссохшие руки навстречу тянет.
Облагали налогами её, матами,
Даже чуть кирпичом не замуровали.

Голытьбе нипочём эти руки всуе,
Лишь бы ветер потише свистел в карманах.
Нам ли? нам? бояться её... такую?
Мы по этой землице ползём на равных...

Распахнула юдоль широко глаза...
Да как топнет ногою босой по паперти!
– Как вы смеете, сирые?! Вам нельзя
Обращаться так скверно с вашей матерью!

И поплыли круги на воде, да мор
Прокатился верхом по центральной площади.
Голытьбе бы спасаться, помчать домой,
Только нет ни дома, ни сил, ни лошади...
~~~
И с тех пор присмирели, учтиво ждут
Все, кого наградила юдоль объятиями.
Тем, кто принял за жизнь горе и нужду,
Смерть не станет радушной матерью.

И когда в сказках много правды.. 2023

И когда в сказках много правды,
И в тени свыше 30°,
Наши демоны станут плавить
Металлические цветы.

Разлохмаченных сновидений
Наберу золотой пучок.
Это дар, за который демон
Мне подставил своё плечо.

Будет май в своих водостоках
Уносить лепестки зимы.
Наши демоны одиноки,
Как и мы.

⁣Осень не любит прозу. Требует рифмовать.
Я говорю: «Пожалуйста, на: засыпать-кровать».
Нет, ей нужны заметки, что на полях души –
Если о чем-то не плачется, правильный ритм ищи.

Было бы проще спрятаться в текстах, где много букв.
С рифмами так не получится. В рифмах живой испуг
(Прошлое – не прошедшее. Будущее – сейчас).
Рифмы не терпят приличий. В рифмах живая страсть.

(Даже не смей смиряться. Быть – значит быть собой).
Рифмы не обезболить. Рифмы – живая боль.
Так что не скрыться в тумане смутного «между строк».
Все называй словами. Всполох. Огонь. Ожог.


***
Ветер вошел в окно, побродил по дому.
Проверил на полках пыль, полистал альбомы,
С шарфами поиграл и внезапно скрылся.
Кот по столу за ним, и стакан разбился.

Самый большой осколок лежал за диваном.
Я посмотрела в него, все как будто в тумане.
Наполовину пустой или все-таки полный –
Это и все, что теперь о стакане я помню?

Был жаркий день, и среди раскаленного ада
Он нас спасал, утешая воды прохладой.
Запах вина, след помады заманчиво-красный.
Есть лишь осколок теперь, бесполезный, опасный.

Снег за окном, а в стакане – веточка елки.
Нет ничего. И только осколки, осколки.
Хватит смотреть на стекло, предаваясь чуши.
Осколки – в ведро. И окно закрывай получше.


***
Смерть говорит: «А давай перейдем на «ты»?»
Я говорю: «Не могу, у меня коты».
Смерть улыбается: «Право же, детский сад.
У вас ничего, совсем ничего нет, ребят».

Смерть всему миру поставила вечный шах,
Чтобы не думали мы о других вещах.
Сделала ход - убежавшим по радуге псом,
Теми, кому «никогда» заменило «потом».

Знаешь что? Хватит пугать, опусти пистолет.
Нет ничего. Но и нас у тебя тоже нет.
Пёс лает на ангелов. Сын рисует овал.
Жизнь продолжается. Смерть, это полный провал.

Тебя тоже нет. Хоть один от тебя умирал?

***
Если время действительно лечит, пожалуйста, два.
- Я не бармен, не врач, не аптекарь. Молва неправа.
Не на вас и не против, за найм не берусь - без обид.
Без меня разбирайтесь, что делать, когда болит.

Время тихо скользит по столу золотым лучом.
- Раньше вас было больше. Но только я здесь ни при чем.
Освещает игрушки и книжки, смешной дождевик.
- Неплохая попытка найти со мной общий язык.

Обмануть, приручить, запереть. И убить, и сберечь.
Замечает на полке часы. И смеётся.
- Забавная вещь.

***
Лиза живет за углом, и ей тридцать восемь.
Ходит с большим рюкзаком, одевается в осень:
Красные джинсы, летящие блузки, волосы-солнце.
К ужасу мамы, Лиза никак не уймется.
В прошлом году уезжала плавать с китами.
Бросила должность и учит играть на гитаре.
Стыдно сказать, но в съемной квартире у дочки
Ни утюга, ни кастрюль, ни часов, ни цветочков.
Лиза беспечно смеётся: "Прости, mamma mia,
но утюги - не ко мне. И все прочее мимо".
И промолчит о другом: почему - неизвестно,
Лиза до дрожи боится найти свое место.
Сложно вдохнуть, стоит только осесть, задержаться.
Ей, чтобы выжить, надо все время меняться.
А вот людей ей менять не случалось годами:
Люди умнее, они удаляются сами.

Странный старик живёт в коммуналке на третьем.
Его иногда обзывают соседские дети.
Он их не слышит, все время что-то бормочет.
Крутит пластинку с утра до глубокой ночи.
Он был молчун, никогда не любил словами.
Жена умерла, он нашел под альбомом в диване
Старый помятый дневник, где на каждой странице
Письма о том, чем хотелось ей с ним поделиться.
Записи реже и реже. В последней отчаянно:
"Он и меня приучил к своему молчанию".
Старик был раздавлен, убит. Сам не знает, как выжил.
Теперь он всегда говорит. И она его слышит.

А за рекой, у моста, через три остановки
Сидит Алексей на кухне обычной хрущевки.
Кофе, банан, бутерброд. Он спешит на работу.
Почти выбегает. Постойте. Сегодня суббота.
"Ну дал ты, старик", - говорит сам себе с улыбкой.
Увы, слишком частыми стали такие ошибки.
А все от того, что теперь хоть суббота, хоть лето.
А все от того, что его как будто бы нету.
Есть планы, счета, поликлиники, деньги, вокзалы.
"А ты-то сам где?" Вроде так, уходя, сказала?
Конечно же, так. Он запомнил это дословно.
И заблудился. А компас давно уже сломан.

Что будет дальше? Конечно, должно быть иначе.
Лиза однажды на улице прямо заплачет.
Мимо идущий старик вдруг услышит, очнется.
"Что вы, голубушка? Все ведь, пройдет, утрясется".
Лиза вздохнет: "Это больше всего и пугает.
Если не заняты, может быть, выпьем чаю?"
Он улыбнется: "Не занят ничем десять лет".
"Здесь есть кафе, можно выбрать отличный десерт".
Будут брести и не смогут найти нужной двери.
Встретят, конечно же, в этот момент Алексея.
"Простите, любезный. Можно мы вас потревожим?
Мы потерялись". Он скажет: "Я тоже, я тоже...".
Вместе найдутся и точно закажут эклеры...
Нет. Подождите. Мы ведь не в фильме Жан-Пьера.

Может быть, Лиза совсем и не думала плакать.
Может, старик не пошел гулять в слякоть.
Может быть, и Алексей... В общем, нет здесь морали.
Способ выдерживать жизнь каждый сам выбирает.

***
Нет, серьёзно, опять зима.
Настоящая, я проверяла.
Новогоднейшая кутерьма,
Белоснежнейшее покрывало.

Видишь, друг мой, задачи просты.
Нет ни «до», ни «сейчас», ни «после».
Мы теряем-находим хвосты,
Как задумчивый, грустный ослик.

Только в целом - ничто не беда,
Даже если не так, как хотели.
Усмирится морозом вода,
Раззадорятся ветром метели.

Если с прошлой зимы целый год
Почти все и почти прожили,
Значит, этот бедоотвод
Мы хоть чем-то почти заслужили.

Значит, снова ступаем на лед.
Плох, хорош. Принимай как данность -
Бесстраховочнейший полет,
Беспокойнейшую календарность.

"Перед рассветом"
Предрассветный час так богат на золотые монеты,
Лишь руку свою протяни и уже заблестит...
А затем разложи ты её на чудные куплеты
И песня твоя сама средь людей зазвенит!

"Люди разные"
⁣Не растолкуешь, не поймёшь, не объяснишь,
Желанья разные блуждают средь людей.
Один мечтает раствориться среди книг,
Другой желает золотом разжиться поскорей.


Тому подай любви бездонную купель,
Другому очага семейного уют,
А кто-то несмотря на стужу и метель
Бредет вперед, чтоб свой найти приют.


Мечтает этот окунуться с головой
В лучи заветной славы, чтоб блистать!
И не в домек ему, зачем бессонною порой
Уходит путник, чтобы ближе к звёздам стать...


"Поэт"
⁣Так не легко душе поэта,
В мирском пространстве бытия,
Найти ответы на ответы
И жить душою не кривя...


В сознаньи чистом распуская
Ростки, зародыши идей
И понемногу мир спасая,
Спасти себя всего сложней...


И объяснить ты не пытайся,
Обычным языком им, не поймут,
А жаждешь понимания, покайся
И напиши стихов толмут...


Тогда среди толпы обширной,
Что топчет Землю просто так,
Услышит слог души невинной
Такой же искренний чудак...


И вдохновившись чистым слогом
И осознав, что не один,
Найдёт в миру свою дорогу
И путь продолжит пилигрим...


"Без названия"
⁣Стихи рождаются не гладко,
Стихи слагаются с трудом
И остаётся лишь загадкой
И разгадаешь лишь потом,


Всё то, о чём хотел сказать,
Всё то, о чём хотел поведать,
Каким-то внутренним чутьём
Понять причудливые веды...


Понять, что хочется понять,
Познать, что хочется увидеть
Почувствовать, что взглядом не объять
И верить в то, чего не видел...


И верить в тайный смысл фраз
И верить в скрытый смысл слова
И вот уже в который раз
Писать не то и безтолково!


Писать не так, писать не то,
Что скрыто где-то в подсознании,
Писать и ждать, что полотно
Откроется и выплеснуться знанья!


И перельются чрез края кувшина,
Что переполнен, и с лихвой
Потоки светлого эфира
Из чаши, что зовём душой!


Тогда и ляжет слог за слогом,
Тогда и строчки встанут в ряд,
Когда душа открыта перед Богом,
Когда с Ним мысли говорят...


Но вдруг, сложил не верный слог,
Затем не там поставил запятую
И потерял тончайший шёлк
И нить ту самую златую,


Что вьется среди этих слов
Таких знакомых и понятных,
Но без неё таких пустых,
На слух ложащихся невнятно!


Да, даже внятно и со смыслом,
Пусть даже ясно и с умом,
Но это всё лишь только брызги
Они сверкают, но не в том...


Не в том задумка этих строчек,
Не в том затея данных строк,
Не так хотелось бы мне ночью
Закончит то, что начал днем...


Что начал днём! Каким, не знаю!
Да в том ли смысл, что день, что ночь,
Когда средь облаков витает,
Когда душа стремится прочь...


Стремится прочь от бренной яви,
Стремится ввысь сквозь толщу сна,
Чтоб крылья светлые расправить
И ждать, когда придёт волна...


Волна бушующего счастья,
Волна волнующей любви,
Волна открытой и прекрасной
С небес стекающей реки,


Несущей в своих водах пенных
Потоки света и тепла
Чтобы согреть заблудших, пленных
Бредущих мимо алтаря..!


"Беседка"
Стоит на возвышении беседка,
В ней двое наблюдают ширь небес!
Их случай свёл, что так бывает редко!
Как им прожить теперь друг друга без?!


Они сидят вдвоём, ладонь в ладони,
Боясь спугнуть дыханьем тишину!
Хотя их мысли пролетают, словно кони,
Пронзая свозь небесную зарю!


Как тихо и легко ложаться эти строки,
Как тихо и легко журчит лесной ручей.
Как плавно и таинственно алеет на востоке
Волшебный свет! Ещё вчера он был ничей!


Их случай свёл. И кто бы мог подумать,
Что так бывает в жизни, не шутя!
Волшебные, таинственно-загадочные струны,
Сыграли свой аккорд, мелодию Любви даря!


"Решимость"
⁣Что верно, что не верно,
Знать на перед нам не дано...
Поступок или ход, наверное,
Уж на перед все решено...


Что правильно, что осудимо,
Что ясность мысли, а что сущий бред?
Что в жизни нам необходимо?
Чему нам посветить свой бег?


Чем своё сердце успокоить?
Чем насладить души порыв?
И как с судьбою нам не спорить,
Когда пришла пора любить?!


А та любовь, подобно робкой кошке,
Крадется, выжидая свой черёд,
Чтобы всерьез, никак не понарошку,
Зайти в твой дом через парадный вход!


И вот, однажды, раннею весною,
Откроет двери, приступая на порог
И чувства жизни, первою листвою
Покроют древо сладостных забот!


Но, вдруг, сомненье проникает в твои мысли,
Решимость отстраняет и гнетет,
Не позволяет насладиться высью
Порыва страсти, разуму в обход...


Сомненье проникает в твою душу
И кажется, что это ложный ход...
И тишина молчание нарушит,
Когда слова известны наперёд...


И хочется тогда сказать, срывая маски
И донести до самой глубины души!
Сказать так, чтобы прояснились краски
И озарилось небо в утренней тиши!


Прислушайся ты к зову песни этой,
Прислушайся к плеяде робких чувств!
В тот миг, когда они играют пьесу,
Стихи слагая под пьенящий шёпот муз!


Послушай сердце в чистоте момента!
Момента жизни краткого пути...
Каким бы ни был ты когда-то прежде,
Ты эту птицу в небо отпусти!


Доверься смело мимолетной искре!
Почувствуй новый острый вкус борьбы!
Как волны разбивают камни в брызги,
Свои сомненья вдребезги круши!



"МЫСЛИ"
Мысли словно река текут,
Руслом уходя в закат...
Главное вовремя зачепнуть
И драгоценные капли не расплескать!


Мысли словно река текут,
Руслом уходя в рассвет...
Сколько много вопросов тут.
Нужно верный найти ответ..!

СИМФОНИЯ ЗИМЫ

Звенел морозец в си бемоль мажоре,
Украсив инеем косматый лес.
Сливаясь с ним, как подголоски в хоре,
Сияла радостью лазурь небес.

Искрился снег под яркими лучами,
Вплетая в музыку свой мощный звук,
Успев к утру одеть в наряд венчальный
Поля, холмы и все дома вокруг.

Позёмка лёгкая - шальная скрипка,
То тише, то вдруг громче запоёт.
Своим чарующим мотивом зыбким -
В заоблачные дали унесёт.

Ей вторят птицы, солнышком согреты,
Настраивая на мажорный лад.
Они - как будто флейты и кларнеты,
В оркестре главной партией звучат.

Снежинки - нотки, россыпи брильянтов.
Дыханье затаив, внимали мы,
Как будто сонм волшебных музыкантов
Нам исполнял Симфонию Зимы.




ФЕЯ ВЕСНА

⁣Бесшабашное буйство сирени,
Белых яблонь венчальный наряд,
Соловьёв серебристые трели
И пьянящий шальной аромат,

Наполняющий сердце волненьем,
Будоражащий чувства и кровь,
Приносящий порыв вдохновенья,
Веру в счастье, успех и любовь;

Всю красу пробужденья природы
От хрустального зимнего сна,
Солнца блеск, синеву небосвода
Щедро дарит нам фея Весна.

Словно нежная юная дева
Всех чарует, пленяет она.
От улыбок её и напевов
Возрождается к жизни Земля.

И опять на душе неспокойно,
И опять по ночам - не до сна!
Радость жизни и чувств половодье
Вместе с солнцем приносит весна.




ЗАКОЛДОВАННЫЙ ПРУД

Золотые лучики заката
Ласково целуют гладь пруда,
Стайки облаков плывут куда-то
Тихо шепчет вешняя вода…

Плачет одинокая кукушка,
Обещая много-много лет;
В камышах зелёные лягушки
Затянули звонкий свой квартет.

В унисон им басом подпевает
Старый одноглазый водяной, -
Эта песня чары навевает…
Путник, поспеши скорей домой!

Эльфы юркие играют в прятки
В зарослях ольхи и ивняка;
Там длинноволосая русалка
Ждет в свои объятья рыбака…

Но когда над лесом солнце встанет,
Разгоняя над водой туман,
В тот же миг всё колдовство растает,
Сгинут наважденье и дурман.




МУЗЫКА БАХ



⁣Великий Бах, опередивший время,
Оставил человечеству свой дар, –
Звучит сейчас сквозь сонмы поколений,
Хотя при жизни славы не снискал.

Его произведения духовны.
В стремленье к Богу - к миру горнему парят.
Его кантаты и хоралы, и чаконы –
Все о Творце Небесном говорят.

И месса Си минор, и Страсти по Матфею,
Звучит в которых ария Петра,
Где сам апостол, горько сожалея,
Рыдал, отрёкшись трижды от Христа.

Его произведенья гениальны.
В сплетенье ритмов и гармоний – красота.
Его прелюдии и фуги – уникальны.
В них – мастерство: и простота, и высота.

В них – боль и радость,
Счастье и страданье.
В них – жизнь и смерть,
И тайна мирозданья.
В них будто бы судьба заключена, –
Всё в звуках отражается сполна!

Божественное, дивное звучанье!
Как будто самого Творца посланье
К нам, грешным, слабым, неразумным людям,
Мы слышим в голосах его прелюдий.

Бог говорит с небес: «О, человече!
Люби, твори, гори, мечтай, страдай,
Прощай и кайся, – пред тобою – вечность!»
И открывает людям двери в рай.




ПИГМАЛИОН И ГАЛАТЕЯ

⁣Увы, эта история не нова –
Она стара как мир, как давний сон…
Она гласит о том, как Галатею
Из мрамора ваял Пигмалион.

Работал он легко и вдохновенно,
С эскизами сверяясь в сотый раз,
Чтоб образ получился непременно, -
Ведь делал он работу на заказ.

Но дальше все пошло не по сюжету,
Что в книжках повторялся без конца:
Не скульптор полюбил свое творенье,
А статуя влюбилася в творца.

Как утром птицы солнца ждут восхода,
Как ждут тепла его лучей цветы,
Так и она ждала его прихода,
Чтоб вновь увидеть милые черты.

Когда он приближался не спеша,
Когда с нее срывал он покрывало –
Восторгом наполнялася душа
И мраморное тело трепетало.

Когда он ласково ее касался,
То ей хотелось о любви кричать!
Когда, любуясь, нежно улыбался…
Но, статуям положено молчать!

Она страдала молча и крепилась,
И всем известным ей богам молилась
Чтоб каменное тело оживили
Иль искру чувства в сердце заронили

Ее любимого творца…
Как заклинанье повторяла без конца
Слова любви! Но небо было глухо к ее мольбам!
Нет, никогда не упадет к ее ногам Пигмалион!


А что же он? А он хотел признанья,
Он ждал, когда его Талантом назовут;
И люди, взглянув на его созданье,
Ему еще заказы понесут!

Все правильно! Пропорций не нарушил,
Весьма доволен он и горд собой!
Не понял лишь, что трепетную душу
Внутри скрывает камень ледяной!

А Галатея, взор поднять не смея,
Стояла неподвижно, не дыша…
Лишь плакала навзрыд в холодном теле
Живая и горячая душа!




МОЛИТВА

Встану рано, зажгу лампаду,
Тихо Господу помолюсь
За тебя, мой свет и отрада,
И за нашу святую Русь.

За её поля золотые,
За прохладу дремучих лесов,
За иконы и храмы святые,
За могилы наших отцов.

За детей, чтоб рождались в мире
И покое на нашей Земле.
Чтоб во веки веков отныне
Никогда им не знать о войне.

Помолюсь за всех наших солдатов,
Что ушли воевать с врагом.
Возвращайтесь скорее, ребята,
Невредимыми в отчий дом.

За терпение, выдержку, стойкость
И за мужество тех матерей,
Что смиренье стяжав и покорность,
Проводили на фронт сыновей.


Испокон на Руси повелося:
Долг мужчины – страну защищать.
Ну, а женская наша доля –
Свято верить, молиться и ждать.

Попрошу я у Бога покрова,
Чтоб над нашей Россией простёр,
Чтобы мир возродился снова,
И потух всех конфликтов костёр.

Чтоб вернулась былая слава
И величье родной страны,
Чтобы стала могучей держава,
И исчезло безумье войны.

⁣ Анжелика Астахова. Проза.
Сафари.
( рассказ в трёх частях)

1. ЛЬВЫ.
"Слыхали ль вы... "
А. С. Пушкин
Слыхали историю как к лётчику подходит маленький мальчик и спрашивает нарисовать ему барашка? У меня всё наоборот, отец "самолетиком" на высоко поднятых руках заносит меня в родовое гнездо, а там, во дворе дядя Витя загорает. За мои пять лет я вижу моего дядю впервые. Дядя Витя вышел из тюряги. Он художник. У него на каждой ноге по русалке болтается. Одна блондинка и одна брюнетка. Хвосты как у змей, рты зубоскалятся, а руки обхватили дядькины ноги и когтями в икры впиваются.
И похож дядя Витя на Одиссея, когда он сирен захотел послушать. Спускаюсь я херувимчиком с золотым нимбом волосиков пушистых на скамейку рядом с дядей Витей и прошу его нарисовать мне морду льва. Пасть разинута. Глазищи таращатся, грива топорщится.
- Зачем тебе лев, да ещё такой страшный, давай цветок нарисую!
- Затем, что я буду сражаться как лев! Я буду рычать, царапаться и кусаться.
Дядя Витя тяжело вздохнул, трудно наверное, ему с полуголыми русалками ладить, а отец мой схватил карандаш химический, послюнявил и вывел мне на плече львиную голову. Кудряшки как у ромашки, глаза как плошки, мурло как у сельского кота улыбается, но из под пухлого рта со щетиной усов торчат сталактиты и сталагмиты острых как сабли клыков.
- Держи, цветок душистых прерий!
И я счастливая побежала крутить "солнышко" на гигантских качелях сделанных из турника.
Мне восемь. Меня вскинули на седло гигантского чёрного велосипеда, оставшегося после отступления немцев, разогнали его и оправили скакать по Ивановке. Слева от меня встречная полоса, сзади на меня трамвай несётся, гремит и звенит колокольчиком, справа домики разноцветные мелькают. До педалей я не достаю, как остановить этого Мустанга дикого я не знаю. Пришлось об стены домов тормозить. Весь правый бок стесала, да так что кости затрещали. Бабушка испугалась и стала причитать. Дед пошёл в сад и набрал крапивы, коей и отхлестал меня, что бы впредь неповадно было. А сеструху старшую, которая с другими ребятами поучить меня на велике кататься придумали, не тронули. Мальчишек дед обозвал хулиганами и пригрозил им милицейским свистком, который по привычке носил всегда в кармане. Дед был местным участковым.
У моей сестры восьмой класс. Учителка, дабы разбудить в молодёжи искренние чувства, повезла их на природу собирать подснежники. Чувства, конечно, проснулись, но первобытные проснулись раньше остальных. Начиналось всё с невинных подснежников и столь же невинных игр в салочки, а закончилось тем, что сестра моя пришла совершенно белая, как будто на неё натянули простынь. Глаза её были чёрными от боли. Кисть руки раздулась. Мне нет и тринадцати. Но ярость заливает мне глаза и они не видят ничего, одну только человеческую массу похожую на табун жеребят, брыкающихся и подскакивающих на поляне. Взяв разбег с холма я врезаюсь в толпу и рву на части зубами ещё детскую кожу, под которой шевелятся растущие твёрдые мускулы.
Когда-то я сдохну от старости и зыбучий песок засыпет мою опаленную солнцем, побелевшую от ветров, просоленную потом шкуру. Но через много лет какой-нибудь юный натуралист, копаясь в песочнице, выглянет из под панамы и, стуча крепкими пухлыми ножками, притащит домой ведёрко в котором будут лежать скрюченные как когти крупного хищника кости моих лап и черепок с кривым оскалом тёмных, неровных и истертых зубов. Вытащив клык из этой ужасной печатной машинки, повесит на шнурке болтаться у самой груди.
Он вырастет сильным и смелым. И он, это может быть юноша или девушка, однажды начнёт танцевать у костра и петь боевую песню о тех, кто сражались как молодые львы и как бежали от них, сверкая толстыми полосатыми крупами, разъярённые зебры.
2. ПРО ПЕТРУШУ, КАРЛУШУ И НАПОЛЕОН.
Мне семнадцать.Абитура.Выпал мне билет на экзамене: Полтавская битва и Война 12 года. А я, как положено, прямо ничегошеньки по вопросам не знаю. А давеча, к тому ж, выходя из приёмной комиссии с лестницы скатилась. Смертельный номер исполнила. Все мраморные ступеньки пересчитала. Врать не буду, сейчас уже число точное подзабыла, но 24 их там было, все 24. Так что сижу я на стуле партизан партизаном, как тогда, когда мне сторож солью в зад попал. Было такое. И вот экзаменатор, дотошный такой, МГУ как-никак, начинает вести допрос. А у меня во рту как будто фабрика молочных ирисок взорвалась. И он из меня всю эту канитель начинает вытягивать.
- В каком году?
- ...Восьмого...июля... Тыща… семьсот... Девятого... Ура, мы ломим, гнутся шведы...
- Кто?
- Петруха с Карлой.
- А вы откуда?
- Из Белгорода мы. В Полтаве тогда стоял наш гарнизон. Полторы тыщи. Мы им задницы надрали.
- А те 10 тысяч казаков что с Мазепой в Литве барыжничали?
- Во первых, то не нашенские были, а даже если бы и были, то деньги получили и пропили, да так, что Карла оставил их спать в обозе, потому что стволы они в руках не держали, на ногах не стояли.
- А сколько всего было?
- Ну, так-сяк, тридцать тыщ примерно от каждого. Кто-нибудь не пришёл, кто-нибудь припоздал, но всё путём, вырулили. Пётр на редут когда взобрался так глазами сверкал, вы бы видели! А Карлуша пулю в зад поймал, а потом его носилки бомбой разнесло!
Я ж сразу сказала " ура, мы ломим, гнутся.."... Дядечка, вы бы уже меня отпустили, а то так спать хочется... Сама же про себя ругаюсь :" Че пристал, рыба безносая, рак пучеглазый, жук-плавунец на паучьих ножках...
-А нагайка, - спрашивает, - у тебя есть?
-А то!
-А чем ещё кроме: дзюдо, плавание, журналистика, стихоплетство и др...занимаешься?
-А то! Занимаюсь, всяко-разно. Вы уже что ли кончайте, а то голова от вас болеть начинает. За Наполеона могу рассказать. Бабка моя из Житомирской области двухсотлетний рецепт хранила, но я вам его не выпишу, потому что иначе Вы остаток дней своих ходить будете только по большому и очень жидко.
После этих моих слов экзаменатор прыгнул в футляр от очков. На требование поставить оценку из футляра выкарабкалась кое-как паучья лапка и трусливо нацарапала на табеле женские груди. Точно как у русалочки на дядь Витиной татуировке. И ещё и минусом на дверь мне указала.
Вот козлина подлая какая! Вот за это я что ли уста мои золотые расклеивала! Лучше бы ноготочки пилочкой точила, да полировала. Никуда бы он из коготков моих не слился. Так и придушила бы, чесслово!
3. ВЪЕХАЛИ В РИГУ В ТО ЛЕТО.
АРИЯ ИЗ РИГОЛЕТТО.
Уже привычно собиралась вставить эпиграф, цитируя кого-нибудь из оперы, но вдруг поняла, что второе название это всего лишь эвфемизм. Что за ним кроется вы и сами поймете совсем скоро.
Заканчивался август 2022 года. Провожала меня с московского автовокзала моя тётушка. Мой верный ангел-хранитель! Спасибо, если бы не ты, не видать бы мне моих детишек и внучат! Автобус вышел из порта по регламенту. Одна пассажирка отправилась восвояси, так как загранпаспорт не привезла.
С моего места на втором этаже, слева у окна вид открывался панорамный.рядом со мной расположилась дама и еще две в правом первом ряду.
Близилось десять вечера и все потихоньку устраивались. Мне было неудобно везде. Я крутилась с боку на бок, переворачивалась вниз головой, но поза летучей мыши не помогала. Единственный выход был закинуть ноги на прозрачную диораму и представить себе, что я еду вперёд ногами в гробу, едва не касаясь белыми тапочками быстро мельтешащего то одиночными, то двойными полосами языка асфальта. Где мое помело?! Дайте его сюда!
Когда я скрючилась как игла в яйце, позади справа от меня кто-то хрюкнул. Это толстый мужик которому казалось слишком свободно для его комплекции и он решил дополнить её необходимыми объёмами. Он пошёл на преступление, достал бутылку коньяка и рюмашки и предложил соседу принять на сон грядущий. Тот вежливо отказывался, но другой так любезно предлагал, что обратил на себя внимание четырёх ведьм. Среди ведьм была и я. Боров начал было склонять ведьм к выпивке, но они от него отвернулись и продолжили разглядывать будущее в гигантском пузыре лобового стекла.
Ночь проходила неспокойно. Слишком ярок был свет от фонарей, а потом этот мужик с коньяком. Поначалу он шелестел шоколадкой, которой занюхивал коньяк. Затем в брюхо отправился бутерброд величиной с колесо детской коляски. И я вам расскажу что за бутерброды готовят у нас! Это не гамбургер, и даже не тройной рояль, это ломоть буженины в два пальца толщиной между двумя булками домашней выпечки. Мужик впивался зубами в булочки, кромсая их и разрывая нежное мясо сильно нашпигованное чесноком. Он чмокал как гиппопотам и разбрызгивал в стороны розовый соус и рубленый салат с огурчиками. Пахло укропом и красным луком. Булькал коньяк, но бочка всё ещё была полупустой.
За бужениной последовало тоже самое но с лососем и креветками. Буль-буль. Чмок-чпок - это высосали баночку шпротов. И надо же ополоснуть рот после рыбы. Буль-буль. Разумеется, длительное пребывание на рыбной диете привело к тому, что пришлось подсуетиться и достать из термопакета золотую курочку. Её тоже обильно полили крепким нечаем. Вот, так уже лучше! Ах! Вспомнил про чипсы, надо похрустеть! И выгрустил пакет под чистую. С горя пролил ещё слезу керосина. Сам весь раскеросинился, рассупонился и заснул, сладко посасывая ириску, растворяющуюся в огнедышащим горниле обжорства.
К половине пятого утра мы прибыли на КПП. Наш автобус попал в давку из автомобилей, фур дальнобойщиков и не очень; с другой стороны этой реки железа и выхлопных газов тëк ручеёк пеших беженцев.
В окно были видны понурые физиономии и сутулые спины. Некоторые спали на картоне, другие на голой земле. Были здесь ботаны может айтишники, может геймеры, были цыгане, ещё разные, разные люди. Настолько разные, что совершенно невозможно было понять их единое движение - вон из страны. И как безнадежны были их лица! В воздухе прохладном и влажном от выпавшей росы кто-то пробежал с кружкой горячего чая, но источник кипятка остался за кадром. А чаю хотелось!
Водила во второй раз предупредил о запрете на провоз бухла в сосудах любого типа. Простояли там часа два поочерёдно показывая погранцам в скворечнике наши морды, паспорта и визы.
Двое мужиков-пассажиров после проверки расслабились. Толстяк продолжил полироваться коньяком, а его сосед позвонил сыну и сказал буквально:"Всё получилось!"
Зря они так. Человеческое тело тоже является сосудом, особенно если не стоит на ногах, а невинная фраза может быть растолкована и однако, и двояко, и трояко. А погранцам большего и не надо.
За это время наш шофёр заснул на руле. И до девяти никто его будить не решался, пока не оказалось, что из-за нас образовался затор. Проехали тридцать метров вперёд и уткнулись в другой пропускной пункт. Тут уже были и пограничники и таможня. Обычные вопросы. Наркотики. Оружие. Валюта. Нет. Нет. Да. Но не все вышли от туда с паспортами. Шесть паспортов унесли на перепроверку. Среди них - и нашего толстяка с его соседом.
Нас против них шестерых сотня человек без одного. Ждём решения. Час, два, три. Полдень. Жара. На этом пункте нет ничего. Магазин с напитками и хоть какой-то едой находится в пятидесяти метрах от нашей стоянки. Но нам туда уходить нельзя. Пассажиры начинают разделяться. Одни говорят :"Семеро одного не ждут! ", другие хмуро качают головами:" Своих не бросаем! " .Среди последних находились и те, кто стучал в окна и столы чиновников, требуя немедленного разрешения ситуации наилучшим образом. Произошла пересмена служащих. Видимо про нас забыли, мы напомнили о себе рёвом. Наконец нам объяснили, что во время пересмены дела наших товарищей завалились под стол, но теперь всё рассматривается и, и.... К четырём выпустили протрезвевшего "борова". Другим тоже отдали разрешение, а вот соседу толстяка пришлось освободить своё место у окна. Когда он забирал личные вещи из салона, я тихо спросила:"За что? "
- Нашли что-то в телефоне...
В пять вечера мы пересекали латвийскую границу. Тут ещё раз проветрили наши доки. Управились за час.
От жары плавились стекла. Мы чётко двигались на запад иногда объезжая хутора, иногда ныряя в оранжевые сосны, а иногда заглядывая в маленькие пряничные городишки, в которых постепенно оседали утомлённые странники. Вскоре в салоне осталось человек пятнадцать от силы.
Мы - четыре старые перечницы позвякивая часами, серьгами и другими женскими прелестями продолжили наше путешествие на втором этаже прямо перед лобовым стеклом. Пасторали, огороды, городские площади всё вдруг отодвинулось и мы выехали на нескончаемую дорогу. Водила утопил ногу в педаль газа и мы помчались. Дорога рвалась и шипела как киноплёнка. Каждые 50-60 секунд на нас надвигалась огромная фура. Стекла автобуса дрожали, корпус вибрировал и становилось слышно что тела машин притягиваются друг к другу как губы влюблённых для последнего поцелуя.
Постепенно небо задернули плотные стальные жалюзи. Солнце закатилось как глаз алкоголика, а после и вовсе ушло под небесное веко, набрякшее как желе из свинца.
Быстро стемнело и на почти чёрной плоскости экрана вспыхнули ужасающие своей величественной и грозной красотой молнии. Гремел гром, но грохот несущегося сквозь учащающийся дождь гигантского светящегося кузнечика заглушал их. Мы летали золотыми рыбками в прозрачном черепе нашей спринтерской черепахи. Качались как ёлочные шарики на ниточках ремней безопасности. Но мне приходит на ум более яркий образ четырёх дам бальзаковского возраста, вот этот:
-Sale e pepe, olio e aceto - выкрикивает ловкий и пронырливый официант, пронося над головами вкусно жующей публики серебряные подставочки с хрустальными сосудами, наполненными драгоценными приправами. И я слышу как он напевает ту весёлую партию из оперы Риголетто:
- Lа donne e mobile...
Так, ни разу не сворачивая, мы подошли вплотную к грозе, и въехали в Ригу. Город утопал по колена в почти горячей воде. В тот момент, когда мы выходили из дверей автобуса дождь прекратился, но реки всё ещё шумели по улицам и я пошла в отель босиком. Часы на рецепшене показывали 30 минут до полуночи. Все магазины закрыты. Идти в бар или ресторан желания не было. Я взяла из витрины отеля Советское (не смейтесь) шампанское, которое стоило как и бутылка воды - 8 евро. Это был правильный выбор, потому как мне сейчас нужен был именно огнетушитель, чтобы погасить возбуждение после случившегося Сафари. Никуда от меня рижские газели не убегут. И я даже поймаю единственную “Птицу счастья” в самом сердце этого старинного и обезлюдевшего города. Она ждет меня, хрупкая, в сувенирной лавке, на центральной площади. Она полетит со мной в гости к моей дочери и внучкам в солнечную Италию. И будет простирать свои веером разбросанные крылья и хвост под потолком их дома на самом верху, под деревянными балками мезонина, охраняя мир и любовь.

⁣НОСКИ ДЛЯ ГАЛАТЕИ

Чулки были дивно хороши, и Лидочка Смирнитская, гуляющая по торговому центру в свой обеденный перерыв, так и замерла перед витриной.
Ей безумно захотелось приобрести нечто подобное, но здравый смысл, словно часовой на страже, строго спросил: «Зачем? Только для себя, любимой? Да еще за такие деньги! Глупо…».
Да, верно. Глупо...
Нет, зарабатывала Лидочка хорошо и вполне могла себе позволить. Но, действительно, зачем, если она никогда, никогда, даже на короткий какой-то период не была любимой не то, что для кого-то, но и для себя самой?!
«Невезучие мы с тобой, доченька», - вздыхала её мать, заплетая Лидочкины волосы перед школой. – «Я всю жизнь была невезучая, и тебе, видимо, передалось. Худенькая ты какая-то, невзрачная… Хороший человек внимания не обратит, а дурак, вроде твоего отца, и даром не нужен. Меня моя мать не воспитала, как себя беречь, вот я и сглупила. А тебя, моя милая, я воспитаю – убережёшься. Невезучим многого не надо».
Сама она все те тридцать лет, что Лидочка её осмысленно помнила, была будто угасшая, в одной и той же, неопределенного возраста, поре, всем своим видом подтверждая правоту слов, которые все эти годы тоже оставались неизменными.
«Невезучая».
Со временем этот приговор, или диагноз, приняла и Лидочка. Оделась в него, как в привычную, длиннополую одежду и, обладая приятным лицом и неплохой, видимо, фигурой, которую сложно было разобрать под скромненькими, бесформенными нарядами, удачно миновала без серьёзных увлечений и пору отрочества, и романтическую юность. Добросовестно закончила школу, потом так же добросовестно поступила в институт, в аспирантуру, отучилась, защитилась и осталась в родной «альма матер» преподавателем.
Лёгкий характер, не слишком пригодившийся в студенческие годы, здесь, в преподавательском коллективе, оказался очень кстати. Замужним сослуживицам Лидочка не завидовала, полагая их жизнь неким инопланетным существованием, зато искренне радовалась прибавлениям в чужих семействах и прочим бытовым достижениям, из-за чего остракизму в коллективе не подверглась а со временем даже стала его неотъемлемой составляющей в качестве благодарного слушателя. На молодых аспирантов никогда не претендовала, как другие, порой даже и замужние, поэтому соперницей никому не становилась. А сами молодые люди, пообщавшись, по незнанию, с Лидочкой пару раз, приходили к выводу, что «в принципе она неплохая, но требования к мужчинам у неё какие-то завышенные", и переключали внимание на других, оставив для Лидочки почётную обязанность быть всем хорошей подругой.

Увы, никаких завышенных требований у Лидочки не было.
К мужчинам их у неё не было вообще. Зато было старомодное, очень хорошее, но пуританское воспитание и - самое главное - твёрдая убеждённость, что инопланетная жизнь взаимоотношений между мужчинами и женщинами – это область, где она заранее обречена на неуспех.
Чулки в витрине явились атрибутом той самой инопланетной жизни. Атрибутом, для Лидочки, совершенно бессмысленным, но чрезвычайно манящим и доступным. Купить их ничего не стоило. И можно было даже надеть… Хотя, с деловым костюмом, различные модификации которого Лидочка исправно покупала по мере необходимости, они бы смотрелись не очень. Но, Господи, кто увидит?! Снизу – высокие сапоги, сверху – длинная юбка… Может, купить, в самом деле?

Лидочка вздохнула.

Месяц назад, вернувшись домой после Новогоднего корпоратива с дежурной гвоздичкой и очередной сувенирной тарелкой, Лидочка оживленно рассказала матери, как было весело, какая стильная красавица жена их заведующего кафедрой, и, как трогательно, что именно в этот вечер она объявила ему и всем, что ждет ребёнка!
- Это я во всём виновата, - прошептала вдруг мать и заплакала тихо, почти незаметно.
Подаренную тарелку отставила в сторону, не рассматривая, как обычно, с интересом человека для себя ничего не желающего. И про то, кто во что был одет, расспрашивать не стала. А проплакавшись и вытерев глаза, неожиданно добавила:
– Купила бы ты себе платье красивое. Пусть даже и с вырезом. Что уж теперь…. Времена так переменились.
Это было удивительно и совершенно непонятно.
Утешая её, Лидочка пообещала, что обязательно что-нибудь купит к восьмому марта, и даже начала ходить по магазинам. Но везде её, словно магнитом, притягивали к себе строгие пиджаки, юбки и глухие бесформенные свитера, а их и без того в доме хватало. И, вот только теперь, впервые, захотелось чего-то вот такого - инопланетного…

- Что вам показать? – спросила подошедшая продавщица.
Лидочка подняла голову.
Изящные брови, глаза в пол лица, губы на матовой коже идеально выведены яркой помадой… Марсианка! «Что показать?» Господи! Язык во рту словно распух. Разве могут её - Лидочку, в неповоротливом пальто, интересовать вещи из чужой жизни, да ещё такие?!
- Я… э-э… я подарок выбираю…
Рядом с чулками, за стеклянной перегородкой, перед которой, как перед границей, стояла Лидочка, лежали всевозможные мужские носки, и взгляд, убегая от разоблачения, сам собой уперся в стекло над ними.
Мне вот из этого что-нибудь.
Лидочка очень надеялась быстро просмотреть пару-другую и уйти под тем предлогом, что ей ничего не понравилось. Но продавщица понимающе кивнула и перешла «через границу» с видом не допускающим никакой спешки.
- Мужу или другу?
Лидочка тихо рассмеялась.
- А есть разница?
«Марсианка» улыбнулась ей, как своей.
- В принципе нет, но некоторым мужьям лучше дарить классику, а другу всегда можно что-то более легкомысленное.
- Как интересно, - пробормотала Лидочка, склоняясь над витриной и пытаясь самостоятельно понять, что можно считать легкомысленным в мужских носках.
- Вот, например, - словно угадав её мысли, в витрину ткнулся яркий ноготь, напоминающий формой идеальный миндальный орех. – Это шелковые со стрелкой, очень подойдут для выхода в театр или в гости. Приятные к телу, дышат… Вам для какого случая нужно?
Лидочка вдруг подумала, что ей очень нравится эта убеждённость продавщицы в том, что ОНА может покупать носки для мужчины. Словно благодаря, она посмотрела девушке в глаза и честно призналась:
- Не знаю. Я до сих пор никогда не покупала.
Лидочка ждала, что продавщица вот сейчас всё про неё поймет, но та с ещё большей готовностью кивнула и защебетала:
- Понимаю… Очень правильно, что вы взяли это в свои руки. Мужчины редко чувствуют стиль. Им лишь бы надеть, а остальное неважно. Есть, конечно, особенные, со вкусом, но женщина всегда чувствует лучше. Ваш мужчина какой стиль предпочитает? Спортивный, ортодоксально классический, или возможны варианты?
О, Господи! «Ваш мужчина»! Лидочка никогда раньше не думала, что от этих слов может стать так легко и приятно! «Спортивный, классический… А действительно, какой?!». Всё это походило на игру, и, активно в неё включаясь, Лидочка закатила глаза, вызывая в памяти самого стильного мужчину, которого знала – своего заведующего кафедрой.
- Он… скорее, допускает варианты. Но с уклоном в классику.
- Идеальный случай, - одобрила продавщица. – Ортодоксы – это всегда скучно, а спортсмены хуже всего.
Она нагнулась и выхватила из витрины несколько пар различных оттенков.
- Если хотите подарить «на сейчас» возьмите кашемировые - как раз по сезону. Или всё-таки шелковые?
- Нет, нет, - замахала руками Лидочка, наслаждаясь этой игрой. – Давайте посмотрим «на сейчас».
Она деловито просунула пальцы в сгиб ближайшей пары и пощупала. «Надо же, какие мягкие!».
- Какой вам цвет нужен? – раздался новый вопрос из «не своей» жизни.
- А какой обычно берут?
Лидочка уже совсем осмелела и сама стала разговаривать с «марсианкой» на равных.
- Всё зависит от костюма, рубашки, галстука, - уверенно заявила продавщица. - Какие цвета ваш мужчина предпочитает?
Память снова вытащила и поставила перед глазами заведующего кафедрой.
- Серо-голубые, синие, молочно-белые.
Продавщица уверенно отодвинула несколько пар.
- Тогда вот эти. Для мужчины со вкусом в самый раз.
Лидочка сделала вид, что выбирает и потянула к себе одни. А потом, мысленно махнув на всё рукой, потребовала еще и темно-синие шёлковые, со стрелкой.
- Ходим же мы в театр…

Ей даже не было жалко денег. Новые ощущения были такими радостно-реальными, что, вернувшись на работу, она продолжала чувствовать себя, как первооткрыватель, ступивший на незнакомую землю.
- Вы сегодня какая-то не такая, Лидия Николаевна, - заметил заведующий кафедрой, когда она принесла на подпись несколько заявок. - У вас что-то хорошее, да? Уж не замуж ли собрались?
Лидочка засмеялась, потерла нос и уперлась взглядом в носки своего начальника, расслабленно сидевшего перед ней, как по заказу, нога на ногу. Самые обычные носки – уж теперь она в этом разбирается. Выходит, слабоват оказался босс против «мужчины со вкусом», для которого были куплены сегодня целых две пары.
- Пока нет, но предложение интересное, - сказала Лидочка, без обычного смущения переводя взгляд на лицо начальника и, кажется впервые в жизни, открыто глядя в мужские глаза.
- Да и вы сегодня какая-то интересная, - с лёгким удивлением пробормотал он, опуская ногу и зачем-то застегивая пиджак. – Только с кафедры после замужества не уходите. А то, как мы без вас…


Вечером, после работы, Лидочка снова вернулась в торговый центр.
- Что-то не подошло? – узнав её, спросила продавщица.
- Нет, нет, всё прекрасно! Это я, такая легкомысленная – о себе, любимой, совсем забыла! Мне ещё вот эти чулки, пожалуйста.

⁣Надежда


Я на суетный мир не гляжу,
И в душе нет прежнего пыла.
Я живу и, бесспорно, грешу.
Я надеюсь, в надежде сила.

Оборвите ту тонкую нить,
Оборвите! - не оборвётся.
Без надежды не можем мы жить,
Вряд ли кто из нас обойдётся.


Чем согрею я душу мою,
Что теплей меховой одежды?
Об одном лишь я бога молю:
Пусть не гаснет свеча надежды.

Пусть увидят лучи маяка
Корабли в бушующем море.
Пусть излечат врачи старика,
Утолит любовь чьё-то горе.


Помогайте своей надежде,
Той, что соткана из доброты,
Посвящённому и невежде
Дар с божественной высоты.




⁣Детский рисунок


И вновь разыгралась семейная драма,
Кажется будет развод.
Ссорятся громко папа и мама,
А дочке пошёл пятый год.
Синее небо, желтое солнце,
Алые розы, густая трава.
Дом и над дверью два оконца,
Крыша горбушкой, дымится труба.
Сбегают порожки, чтоб прыгалось вволю,
Широкой гармошкой к волнистому морю.
А дальше всё просто, идут по песочку
Все строго по росту: отец, мать и дочка.


Ты принимаешь крутое решение,
На детский рисунок смотри не спеша.
Здесь взрослый увидит всё без сомнения,
Всё, что так важно для малыша:
Синее небо, желтое солнце,
Алые розы, густая трава.
Дом и над дверью два оконца,
Крыша горбушкой, дымится труба.
Сбегают порожки, чтоб прыгалось вволю,
Широкой гармошкой к волнистому морю.
А дальше всё просто, идут по песочку
Все строго по росту: отец, мать и дочка.


⁣Не обижайся…


Не обижайся на весь мир,
Когда тебя не понимают,
Когда собаки сворой лают,
Когда вселенная - сортир.

Когда и слёзы не помогут,
И разговор, что по душам,
От лжи циничной веки вздрогнут,
И слово плетью по ушам.

Когда опоры не найти,
Попробуй с жизнью примириться,
Порой с гордынею проститься
И всё равно вперёд идти.




⁣Про нас


Земля не понимает нас.
Скорбят правительства повсюду,
Что помирает много люду,
и обирают бедный класс.

Земля не принимает нас.
Скрипит натружено орбита,
Земная твердь вулканами пробита,
А мы качаем нефть и газ.

Земля народы сбросит враз,
И что-то ось её кривится:
Зачем с людишками возиться,
Когда драконы лучше нас.




⁣Осенний этюд

Деревья, кусты и ягоды
Горячих оттенков спектра,
И замерли ели, как пагоды,
В симфонии солнца и ветра.


Осенние листья не золото,
А тайна, любовь и мистика,
В преддверии зимнего холода
Беспечное рондо листика.

Но взор отвести невозможно
От стаи, к земле скользящей.
Здесь истина непреложна:
Движение по нисходящей.


По-детски неповторимы
Листья, влюблённые в небо.
Желание неоспоримо,
Парить, уходя в небыль.




⁣Вето


Звёзды падают в луг некошеный
И в мерцающем мраке поляна.
Нежеланной гостьей, непрошеной,
Выплывает луна из тумана.
Что я есть? Комбинация атомов
В разрежённой атмосфере,
Костный сгусток под кожей матовой,
И разумна в неполной мере.
Но магическим светом целована,
Слышу звуки далёких созвездий.
И душа моя окольцована
Капиллярной сетью соцветий.
Заполняет мою кровеносную
Нереальная музыка света,
И люблю эту жизнь несносную
Наложив на уныние вето.


***
⁣Мой голос будет не громок
И даже намеренно тих.
Я верю, услышит потомок
И мой незатейливый стих.

Ни гимн прозвучит, и ни ода,
Ни колокол, ни набат,
История народа
Пишется кровью солдат.


Распаханы взрывами нивы,
Доносятся взрывы и крик.
Политиков речи красивы,
У матери скорбный лик.

Пусть в церкви бьют поклоны,
Война набирает размах.
И плачут теперь не иконы,
У женщин слёзы в глазах.

Народ одного помола,
Что делишь ты: дом или двор?
Вопрос звучит как крамола,
Ответ на него - приговор.




⁣Приз

Ветер за окном считал
Листья на берёзе.
Полистал да перестал,
Скучно на морозе
Старую листву швырять.
Он поднялся выше,
Чтобы с воем пошнырять
По железной крыше.
Стихнет всё, прильну к окошку:
Млечный путь как борозда,
Купол неба в ярких брошках,
Что ни брошка - то звезда!
А за то, что не уснуть,
Мне дарован приз -
Вдруг звезда прочертит путь
На мгновенье вниз.




⁣Памятник

Поставьте памятник народу,
Который жил и будет жить,
И не правителю в угоду,
Отчизне преданно служить.
И матерям, детей растившим
Для светлой доли, лучшей доли,
И сыновьям, главу сложившим
По высшей воле, божьей воле.
Кто с родиной имел судьбу одну,
Когда менялись гимны, флаги.
Тому, кто из концлагеря в войну
И кто с войны пришёл в концлагерь.
Кто голыми руками землю рыл
И грыз замёрзшую картошку,
Тому, кто назывался тыл
И с лебедой жевал лепёшку.
Их вспоминаем их всегда,
О них торжественная речь.
Они та самая руда
И тот разящий меч.
Поставьте памятник народу,
Который есть и будет жить,
Не повелителю в угоду-
России преданно служить.

⁣⁣***

Когда заканчивался минус
и вверх подпрыгивала ртуть,
я замечала: жёлтый вырос,
и шла гулять куда-нибудь.
А город, к празднику готовый,
уже стоял навеселе.
На остановке пахло сдобой,
собаки спали на земле.
Летали в воздухе пакеты,
бумажки плавали в грязи,
и мальчик, в лёгкое одетый,
садился в белое такси.
Во всём предчувствуя удачу,
смеялась юность и ждала
(не так, как ждёт больной лежачий,
а так, как крови ждёт игла).
Я шла по набережной к парку,
там музыкант для денег пел,
а ворон всем бесплатно каркал,
пока на дереве сидел
(оттуда было видно трубы,
в другую сторону – вокзал).
Я подставляла солнцу губы,
а мне их ветер целовал.
С тобой не встретившись ни разу,
я шла, сверяясь по звезде.
Весна была – как метастазы –
не только в лёгких, а везде.
Я шла и шла, земля кончалась,
"вчера" звучало как "пчела".
А в парке девочка качалась
и нежность розовым цвела.

***

День как кофе растворимый, чёрный с сахаром.
Снег с землёй. Как ни посмотришь, снова сумерки.
Выйдешь в сад – там воробьи летят на сакуру,
а зайдёшь в пустой сенник – там гуси умерли.

Пух летит и снег летит, а жизнь тяжёлая
не летит, не поднимается по лестнице.
И луна висит печальная и жёлтая,
потому что в сад луна пришла повеситься.

Потому что день и день похожи лицами.
Не судьба, а результат слепого метода.
Вот и дерево молчит и смотрит птицами,
потому что время есть, а деться некуда.

***

В середине пути вспоминаешь, куда ты шёл
(не за этим).
Вес иллюзий, когда их скинешь, тогда тяжёл,
а пока несёшь – незаметен.

И не то чтобы всё потеряно, свет не мил
и упущен шанс,
просто знаешь, каким подающим надежды был
и какой сейчас.

А они говорят: "Посмотри, как лежим в земле
беспробудно либо
посмотри на живых и, найдя себя в их числе,
за одно это скажи спасибо".

А они говорят: "Что значит потенциал?
Какого ещё рожна?
Взял за талию жизнь, немного потанцевал,
она тебе ничего не должна".

***

Дано: проточный свет, проявленная слабость,
шипы лесных помех, тростник озёрных глаз.
Вода пришла в себя и навсегда осталась
(не злилась, нет, бесшумно разлилась).

Дано: пречистый день, такой, что жить бы надо,
а ты стоишь в глуши и слушаешь кору,
заметив, что жуков клюёт жилец пернатый,
и мыслишь как мертвец: "Я больше не умру".

Осока видит кровь и раздвигает сабли,
не окосил никто и спряталась змея
(не заржавел металл, а мускулы ослабли).
Шиповник видит кровь и говорит: "Моя".

В наполненности дней не истина, а роскошь,
которую теперь наследует скупой.
И лес молчит в упор, пока его не спросишь,
и тоже видит смерть перед собой.

***

Когда иду до школы и обратно
и окна отражают свет закатный,
мне кажется, что внутренний горит,
как будто в школе поздние уроки,
а может, подготовка, бал осенний,
поэтому не выключили свет,
и видно всю ботанику растений
на полках шкафа. Это кабинет,
в котором географию, немецкий,
труды – что только в нём не проводили,
поскольку это маленькая школа.
Иду и вижу: свет не погасили,
и радостно, и жутко от такого,
ведь знаю же – закрыта, и давно.
Но, вспыхнув, уцелевшее окно
со скоростью заката гаснет тоже,
и кажется, там кто-то есть внутри
и ходит в пустоте, уйти не может
и вслух зовёт: "Смотри меня, смотри".

⁣И упадёшь в траву

Идея рассказа появилась благодаря
стихотворению поэтессы Марии Затонской.

Бабка была бой-баба: противень могла разорвать, яблоню рубила, не крякнув. Служила в библиотеке. Любила списки.

Забор почини.
Курям задай корм.
Хлеб купи.

С библиотеки же росла её слабость: обожала бабка духи с сиренью и легенды про города.

Раз в месяц ходила в мебельный цех, забирала у знакомого армянина отходы: щепу, нить, обивку. Вечерами колдовала, шила игрушки. Потом продавала. Когда хорошо продавалось, бабка пекла хворост. По большим праздникам стряпала профитроли — любимое дедово лакомство. Приговаривала: что редко встречается, то особо ценно. Стряпала их раза три за полвека: на первую годовщину, на первого внука, на дедов юбилей. Пахли так, что вся деревня сбегалась; тесто нежное-нежное, на вид, на щуп — как липовый луб.

Иногда, в редкую минуту, звала деда «мусое*». Он злился: какой я тебе мусое! Она всё равно звала.

Забор почини.
Ящик сколоти под рассаду.
Шапку свою найди.

До бабки у деда было девятнадцать лобовей. И рыжая была, и тёмненькая, и беленькая. Какая бабка была поначалу, он уже и не помнил; помнил только совсем седенькую: как наклонялась к земле, кряхтя, сажала у выломанной штакетины грушу. Груша цвела пышным облаком, белым ураганом — а груш не было. Ладно бы хоть с кукиш вырастали.

Бабка бодрилась:
— Десять лет надо, чтоб выросли. Зато потом съешь — здоров будешь по-сказочному. Легенда такая.

Может, и так, думал дед, может, и так. Только те десять лет ещё прожить.

Как разучился тогда дышать, так и не смог снова.

…Как-то захворал сильно. Бабка сидела у постели, меняла полотенца, сказки рассказывала. Просыпался — понимал: нет никого.

Внучка приехала — разобрать вещи. Кастрюли, коробки. Он махал руками, говорил: не надо мне. Бери, нылы*, бери.

Колготки в мелкую сетку цеплялись за ладони; бабка в них, наверное, сильно мёрзла.

— Вот это зелёное, в цветок, — внучкин голос долетал с далёкого далёка, — Заберу, ладно? Бабушка говорила, закружишься в нём на лугу, упадёшь на бегу в траву… Заберу? Дед?..
— Не. Это оставь, нылы.

***

Ночами бабка сидела у постели, рассказывала легенды. Просыпался — никого. Однажды проснулся, взял зелёное платье и пошёл на холм.

Это бабкина любимая была сказка, он над ней хуже всего смеялся. Опустишь, говорила, чью-то вещь в траву на этом холме, и человек явится.

…Дед взбирался, мотал головой, цеплялся одной рукой за цикорий, второй следил, чтоб платье не помялось.

Чистый изумруд, шёлк, лёгонькое, текло прямо в траву.

Дед вскарабкался на вершину, никак не отдышаться. Весь город видать. Вон их дом. Вон груша, а вокруг этажи, этажи…

Потряс платьем. Пошептал что-то. Щёки стало жечь, припекло в груди так, что опустился бы в траву, съёжился, но платье, платье не замарать…

В сердце вогнали бабкину иголку; воздух кончился. Дед думал, что сам кончился. А потом ветерок налетел, и сиренью, сиренью запахло густо-густо, и услышал:

Алёшку в первый класс отправишь.
Смотри, чтобы грушу мою дождался.
И забор, забор почини, старый ты мой дурень.

*Мусое (удм.) — ласковое обращение.
**Нылы (удм.) — ласковое обращение к девочке, девушке.

⁣Анжелика Астахова. ВЕЧНЫЙ ГУЛ (подборка стихотворений). ПОЭЗИЯ.
ГУЛ.
Я слышу вечный гул, пока вокруг оси'
Земля свои свершает обороты,
И не скрывая царственной зевоты,
Луну-купальщицу смущают караси.
Вот ветреный табун, спугнул выпь в камышах,
И рысью разливной скользит по лугу,
Как будто сердце поддалось недугу,
Его прерывистый, но непрерывный шаг.
Тот шаг за перьями подушек не слыхать.
Он, взяв тональность в предвечернем звоне,
Едва рождаясь, постепенно тонет,
Что бы закатом страстным полыхать.
И где в туман плаща укутанный пройдёт,
Там вихрятся крыла ночных горгулий,
Чертя чертёж невидимой ходулей
Из матерьяла твёрдого как лёд.
Зарозовелая прорвется ткань окрест
И солнца транспортир на транспаранте
Шьёт гладью лебедя на шёлковом пуанте
И коршуна упавшего с небес.
Оркестр гремит, а спицы двух колёс,
Отматывают дни и километры.
Летит на велике ровесник Тунберг Греты,
Он полевых цветов с собой привез.
Когда качается славянская Ладья,
То слышен вёсел плеск под плеск её хоругвий,
В ней, подзадоривая то, а то поругивая,
Летают люди крепкого литья.
Они раскачивают лодку с двух сторон,
И вот она у точки невозврата
Зависла в воздухе… И брат идет на брата,
И крылья весточек и громы похорон.
Но вот челнок, как будто бы ленясь,
Пошёл, пошёл, пошёл… окружность очертая,
Плывет лебедушкой над миром Русь Святая,
И вслед за ней в сапожках ходит Князь.
Когда из Белгорода еду я в Москву,
Затем в Кронштадт, и снова через Питер
На родину, в душевную обитель
Я слышу этот постоянный гул.
Я знаю этот гул! Пока вокруг оси
Гнездо осиное свершает обороты...
По Балтике янтарной бродят шпроты,
В Москове лещи, в Везелке - караси.
ДЮЖЕ.
Твои ланиты как софиты дюже ясные,
А очи жгучие, уста огнеопасные.
В лицо как снега намело, да дюже сладкого,
Да дюже белого, глазурного и ватного.
А шея дюже друже с грудью лебединою
Каблучки-дробовички, танец с саблями, крючки,
Дюже мало половинки с серединою.
Как раскинула персты, да в чресла вставила,
Давай чинить да учинять законы-правила.
Мне не впервой с такой! Какой? Пойти вприсядочку.
Поразойдись-ка, гей и гой, за печку-лавочку.
Попереждите-поворкуйте, вам тут нечего.
Не дюже щедро в вас духмана человечьего.
Держитесь дюже чтоб видать, вяжите веники,
Как жгут, как жарят, как утюжат коробейники!
РУССКИЙ БОРЩ. С СЕРДЦЕМ.
(Рецепт)
О, русская земля! Уже ты за холмом...
Нет, то не градины, то мелкий летний дождь.
Сосновый ходит пол и слышит дом,
Как я готовлю русский с сердцем борщ.
Два литра - на бульон, и половину - в пар.
Ещё вчера отварен и остужен,
Живой огонь мне под кастрюлю нужен!
И мигом за капустой на базар.
Уже вернулась. Сердце как часы.
Будильник прозвенел. И звон остановил их.
И сердце на поднос как на весы
Дымящееся подношу на вилах.
В бульон кипящий отправляя разум,
Кочан капусты мелко изрубить.
А сердцу хочется, так хочется любить,
А не любить не хочется ни разу.
Лук режет глаз. Поэтому из глаз
На руки с луком падают слезинки.
Пожалуйста, прошу, не в этот раз,
Но всё опять растаяло как в дымке.
Прошло, прошло. Мне надо натереть
Морковь и свëклу, корень сельдерея.
Я постоянно спрашиваю:"Где я? "
Но надо о хорошем думать впредь.

Поджарим сальце, вплоть до угольков,
Но не таких, как вишни у испанца
И далее порядок весь таков,
Что некогда за каждый шаг бояться.
А я всё тру и тру, я горы перетру
Я до крови протру себе костяшки,
Так просится на волю из тельняшки.
Так сердце режется, так трётся поутру.
Поджарим в смальце золотистый лук,
Затем морковь и корень сельдерея.
Где ты, любовь моя, мой самый лучший друг
Дай поцелуй мне перед апогеем!
Вот сердце не остывшее лежит
И кажется сейчас оно взорвётся...
Шучу, шучу, оно давно не бьётся.
Настало время взяться за ножи!
Как смех на грех, картофелины две
Катались по полу. Картофелины в дело.
Солдатиками падают ко дну. На дне
Гигантским палочником бродят ошалело.
Где это сердце? Взять! Четвертовать!
Живым ещё разделать на осьмушки!
В депо пожарное искрящиеся стружки
Как перья с петухов летят, летят.
Любимый мой, ты можешь не любить!
Но я залью, залью тебя любовью.
Я голову позволю отрубить,
Что б тюбик с пастой не плевался кровью.
Поджарка снять с огня и выложить в бульон,
В нем плавают картофель и капуста,
И надо столько, чтобы было густо,
Но что б из берегов не вышел он.
Когда всё убрано и варево кипит.
Вдруг раздаётся звон и бьют литавры,
И чёрный перец зёрнами летит
На ветку листьев благородной лавры.
Кипит едва. Петрушку и укроп
Со шкварками и чесноком, и солью,
Смешав с сметаною перемещаем в штольню,
Царевной спящею сложив в хрустальный гроб.

Ты встанешь ночью. Подойдешь к плите.
Найдешь котёл, он пахнет овощами.
За обе щëки сядешь есть, как в те,
Те времена, когда всё запрещали.
Рука сама потянется где снег
И среди склянок обнаружит склянку
И под луной ты соберешь полянку,
И совершишь разбойничий набег.
И будешь ты боготворить тот борщ,
И восхвалять его рожденья дату.
Признаться надо, хошь или не хошь,
А с сердцем русский борщ звучит звездато!
Мне всё равно, чье сердце в этот борщ
Попало с самого известного начала.
Чуть слышно сердце ангела стучало,
Как мелкий град, как юный летний дождь.
НАЁМНИКИ В РАЮ.
Наёмные работники в Раю
С утра ухаживают за созданьем Божьим,
Чтоб стало то создание похожим
На домик с садиком переходящим в лес,
На гору сединою до небес,
На ручек, на водопад, на смех
Клиентов озера не знающих что грех
Лицо имеет, нет не узнают...
Наёмники работают в Раю!
Они в наручниках и им неведом страх.
Их страх вскипает оловом в котлах.
У них в глазницах тикают часы.
У них во ртах - ни маковой росы.
И солнца луч по спинам жжёт как кнут.
Они деревья и кустарники стригут.
Наёмники работают в Раю!
Покрасили забор, переложили плитку,
Раззолотили золотом калитку,
Газон покрасили, прогнали облака...
И я, попив парного молока,
В буквальном смысле наступлю на грабли,
Я вскрикну, возопью: "меня ограбили! "
И гляну на рабов как лев на падаль:
"Подбавить, черти, огоньку не надо ль!? "

⁣Аптека на углу

Октябрь в Петербурге 1912 года выдался относительно теплым: 10е число, а заморозков еще не было. Молодой, но уже известный и состоявшийся поэт неторопливо и задумчиво шел по Офицерской улице к своему дому на углу набережной реки Пряжки, куда совсем недавно переехал с женой. Река называлась Пряжкой оттого, что в середине 18го века на ее берег перенесли прядильные амбары и слободу мастеровых. Мало кто помнил, что до Пряжки крохотная речушка звалась Чухонской...
Вот уже 9 лет, как они были женаты, и, хотя супруга по-прежнему оставалась для него прекрасной дамой, он давно понимал для себя, что весь этот излишний романтизм слишком натужен, что чувства чересчур напыщенны, поскольку, неоднократно воспетые в стихах, они стали жить словно бы сами по себе...

Он шел привычным маршрутом, мысли были невеселыми. На прошлой неделе в газетах появилась заметка об очередном самоубийстве. Молодая барышня 17-ти лет отравилась уксусной эссенцией. В оставленной записке она сообщала, что не в силах перенести "любовный жар" после того, как ее возлюбленный признался ей в "охлаждении" чувств.
Последние несколько лет в Санкт-Петербурге творилось нечто невообразимое. Количество людей, сводивших счеты с жизнью, было так велико, что об этом стали писать в газетах, предлагая всевозможные объяснения. Поскольку довольно часто самоубийцы не скрывали причин суицида, журналистам даже удалось обобщить наиболее частые причины трагедий. В одной газете он прочитал итоги неутешительных подсчетов: самыми распространенными были: "неудача в жизни", "нужда и безработица", "разочарование", а лишь затем ⁣– "несчастные в любви", психоз и алкоголизм.
Всякий раз, читая заметки о самоубийствах в Петербурге, число которых было столь велико, что стали даже поговаривать об «эпидемии самоубийств», поэт думал о скоротечности жизни, а еще о том, мог ли он помочь каждому из этих несчастных людей. Он писал стихи с детства и позднее неоднократно размышлял, что искусство вообще и поэзия в частности предназначены для того, чтобы возвышать души людей, одухотворять их, показывать им, что мир по-своему и по-прежнему прекрасен. И все же окружающая его действительность жила по каким-то своим законам, которые, как ни пытался, он не всегда способен был постичь.

Вечер наступал с неотвратимой безнадежностью, как обычно и бывает осенью. Поэт приближался к Крюкову каналу, ветер стал ощутимо холодным и еще более промозглым. Он любил гулять, часто и помногу ходил, но, как правило, днем. Вечерние часы обычно были заняты составлением писем, светскими визитами, театром или кулуарными разговорами в кругу друзей – таких же, как он, поэтов, журналистов и литераторов.
Народ все более исчезал с улиц: редкие экипажи провозили припозднившихся горожан, мягко наползал туман, в подворотнях сгущались мрачные тени.

Подходя к Офицерскому мосту через Крюков канал, поэт заметил одинокую мужскую фигуру посередине моста. Что-то было неправильно. Мужчина стоял за оградой, держась руками за перила позади него, и от его фигуры веяло такой осязаемой безысходностью, что казалось, человек уже не принадлежит этому миру. Поэт все приближался и через несколько шагов понял, что перед ним матрос, одетый в характерную форменку, в темноте казавшуюся черной, хотя была она синей, черные штаны и высокие сапоги. Фигура не двигалась. Поэт подошел еще ближе и остановился в нескольких шагах от матроса.
- Эй, братец, да ты никак прыгать собрался?
Внезапный вопрос заставил матроса – на вид молодого парня не старше 30ти – очнуться, вынырнуть из глубин своей черноты, с которой уже сроднился.
- Не могу я больше...сил нет.
- Чем же тебя так придавило?
Матрос вдруг огрызнулся:
- Тебе-то какое дело? Шагай себе мимо, куда шел.
- Да мне-то дела особого нет, тут ты верно заметил. Вот только много ли чести в том, чтобы помереть трусом?
Матрос обиделся:
- И вовсе я не трус! Думаешь, не страшно мне сейчас в воду бросаться? Еще как страшно, ноги вон трясутся! А все равно прыгну!


Поэт подошел еще немного, оказался рядом, облокотился на перила рядом с матросом.
- А ты что же думаешь, это смелость – отказаться от жизни, перестать бороться, признать, что все твои обстоятельства сильнее тебя?
Матрос сник:
- Тяжко мне.
- А ты не сдавайся. Сам не заметишь, как все, что нынче давит на тебя, в тумане растает.
Матрос вздохнул, устало, но без былой обреченности:
- Твои бы слова да богу в уши.
Поэт усмехнулся:
- Считай, уже передал.
Поднял повыше воротник пальто и пошел дальше. Он не обернулся – знал, что не нужно. Он сделал все, что мог, остальное – в руках самого парня. Если не совсем дурак, авось передумает.

Будучи человеком, много размышлявшим о смерти, он многое мог бы сказать этому матросу. Более того, по его собственному убеждению, возможность "прекратить себя" является неотъемлемым правом каждого человека. И все же, что-то сегодня заставило его поступить вопреки своим убеждениям.
Поэт шел и думал о том, что скепсис – суть его жизни, и что его собственная смерть, как и любая другая – происходит в нужный момент, но никто не знает, для чего именно...
Он шел и думал, что будет, если матрос все же решится прыгнуть. Случалось, таких незадачливых самоубийц спасали прохожие, вытаскивали, несли в аптеки, где по ночам дежурили фармацевты – ну а куда же еще? Нередко спасенные снова пытались утопиться.
Печальная ирония жизни была вечной, как сама жизнь.
Как всегда бывало, слова родились в голове сами собой и сложились в строки:

Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века.
Все будет так. Исхода нет.

Умрешь, начнешь опять сначала,
и повторится все, как встарь.
Ночь. Ледяная рябь канала.
Аптека. Улица. Фонарь.

Поэта звали Александр Блок.

⁣ (шуточное стихотворение)

Нет грибов у нас в лесу -
Дождик нужен просто!
Лейку в лес я принесу,
Всё полью для роста.

Рассмеётся пень до слёз,
Запоют цветочки,
Из земли покажут нос
Милые грибочки.

03.10.2020г.
Елена Рощина

⁣Если станут тебя колотить да ломать,
Чтоб свести поскорее в могилу,
Неустанно держи свою форму и стать,
Да накапливай свежую силу!

Если справа и слева сгущается мрак,
И он полон вороньего грая,
Научись собирать свои пальцы в кулак,
Невзирая, мой друг, невзирая!

Если будут тебя унижать да корить,
Да вести о тебе злые речи,
Значит, ты что-то значишь! Прими гордый вид,
И пошире расправь твои плечи!

Если выпадет горький безрадостный год,
И дойдёшь ты до ручки, до края,
Соберись, подтянись, улыбнись, и вперёд!
Невзирая, мой друг, невзирая!
***


⁣Расплескались хула и беда,
И потрескалось небо – не склеишь.
Ты куда, мой сынок, ты куда?
Упадёшь, загрустишь, заболеешь!

Даль земная, ты что нам сулишь?
Опустели и души, и храмы.
Ты куда, ты куда, мой малыш?
Впереди только раны да шрамы.

Впереди только дым да туман,
Ни огня, ни звезды, ни дороги.
Не ведись, мой сынок, на обман,
Не ходи на тот берег пологий.

Где друзья, где враги – не поймёшь,
Не успеешь назад оглянуться,
Запоёт сладкогласая ложь,
И глаза в полумрак окунутся.

Кто же станет добро-то стеречь?
Не ходи, не ломай себе ноги!
Но берёт мой сынок щит и меч,
И уходит по пыльной дороге.

***

Июнь скребётся в мою деревянную дверь.
Только бы он не посадил занозу!
Спешу открывать. Давай, заходи скорей!
Совсем возмужал: крепкий, плечистый, рослый…
Но также мягка с ямочками улыбка,
Глаза чисты – колодезная вода.
На Новый год посылала тебе открытку,
Засушенный ирис и, кажется, два василька.

Я?.. Хорошо. Но, кажется, поселилась
Внутри истерично-жалящая пурга.
Быть может, я провалила проверку на вшивость,
И кто-то за это наказывает меня?
Ты знаешь: я не из тех, кто растит усердно
Глупости на подоконнике, как цветы.
Но, скажем, слепая, словно туман, соседка
Глупым считает пейзажи вплетать в холсты.

Да. Наверное, мы с тобой повзрослели…
И то не пурга, а невесёлые годы.
Я бросила петь, ты позабыл свирели.
Мы рады, когда слюнявится непогода,
Когда нелюдимый засов в доме оправдан,
Когда дороги тонут в дождливом мыле.
Есть кулебяка. Пробудешь, может, до завтра?
Спасибо за то, что мы с тобой поговорили.



Туча прикрыла солнце печной заслонкой,
Чадит и чернит, как дровяная баня.
Смачные капли в крыши впиваются звонко,
Сбить пытаясь тяжёлое летнее марево.
В душе отчего-то детская безмятежность,
Цветут васильки и ждут непреложною радугу.
Клювиком-флейтой серенький пересмешник
Знакомый мотив выводит. Покоит и радует.
День свечерел незаметно за плотными шторами,
Сотканными из дождя. Разгул ароматов.
Макушки кустов косыми своими проборами
Смотрятся в зеркало угольного асфальта.
Кажется, больше сейчас ничего и не надо.
Кажется, мир впервые за годы спокоен.
Сонные мысли слабы, чтобы стать снарядами,
Которые часто бьют по сердечному полю.
В такие моменты явственно ощущаешь
Себя самого частью живой природы.
С лёгкой руки размахренный поползший краешек
Судьбы обрезаешь и дышишь дождём свободы.



Лето теперь остывает в твоих волосах,
Солнцу по локону праздным лучом не скатиться.
Каменный сахар! Так капли тверды на ветвях.
Стелется под ноги синяя медуница.
Шиповник вдали мигает печным угольком,
Зовёт на болота с песней стрекоз проститься.
И ты побежишь по холодной земле босиком
И веточку ягод нежно проденешь в петлицу.

По глади листвой заволоченной серой воды
Пройдёшь от печали ореховым прутиком грецким.
И поклянёшься крепко хранить до весны
Тёплые тайны под мшистым осенним сердцем.
След отыскав, вернёшься в оставленный дом,
В шаль обернувшись цветочную, станешь греться.
А время продолжит идти своим чередом,
Угасая в старухах и воскресая в младенцах.